Страница 26 из 262
Царь и Гордий встретились между двумя башнями и, стараясь спрятаться от чужих глаз, заговорили так тихо, что голоса их не разбудили бы и прикорнувших в бойницах птиц.
— Лаодика не сомневалась, что уж на сей раз ты не вернешься, властелин, — начал Гордий.
— Вот как? — бесстрастно проговорил царь.
— Три месяца тому назад она завела любовника.
— Кто он?
— Фарнак, твой двоюродный брат, повелитель.
А Лаодика не глупа! Не просто первый встречный, а один из немногих мужчин в роду, имеющих основания надеяться взойти на понтийский престол, не опасаясь свержения каким-нибудь повзрослевшим царским отпрыском. Фарнак приходился сыном брату Митридата V и его же сестре. Он был чистокровным претендентом на престол со стороны обоих родителей — безупречная кандидатура!
— Она думает, что я останусь в неведении, — проговорил Митридат.
— Скорее полагает, что те, кто знает, побоятся проговориться, — сказал Гордий.
— Тогда почему не убоялся ты?
Гордий улыбнулся, блеснув в лунном свете зубами.
— Мой царь, тебе нет равных! Я понял это в то мгновение, когда впервые увидел тебя.
— Ты будешь вознагражден, Гордий, это я тебе обещаю. — Царь оперся о стену и задумался. Наконец он произнес: — Очень скоро она попытается прикончить меня.
— Согласен, повелитель.
— Сколько у меня в Синопе верных людей?
— Полагаю, гораздо больше, чем у нее. Но она — женщина, мой царь, а значит, превзойдет в жестокости и бесчестии любого мужчину. Кто же станет доверять ей? Те, что пошли за ней, надеются, что будут осыпаны милостями, но ожидают их скорее от Фарнака. Думаю, они ждут, что Фарнак, усевшись на трон, убьет ее. Однако большинство придворных устояло против ее уговоров.
— Отлично! Поручаю тебе, Гордий, предупредить верных мне людей о том, что происходит. Пусть будут наготове в любое время дня и ночи.
— Что ты думаешь предпринять?
— Пусть эта свинья попробует убить меня! Я знаю ее, она ведь моя сестра. Она не прибегнет к кинжалу или стреле, выпущенной из лука. Яд — вот ее оружие! Причем не из тех ядов, что убивают сразу: ей захочется причинить мне побольше страданий.
— О, повелитель, молю тебя: позволь немедля схватить ее и Фарнака! — страстно зашептал Гордий. — Яд — столь вероломное средство! Вдруг, невзирая на все предосторожности, она обманом вынудит тебя проглотить болиголов или подложит в твое ложе гадюку? Прошу, дай мне схватить их без промедления! Так будет проще.
Но царь лишь покачал головой:
— Мне необходимы доказательства, Гордий. Пускай попытается меня отравить. Пускай прибегнет к ядовитому растению, грибу или рептилии, наилучшим образом отвечающей ее наклонностям, пусть покусится на меня.
— Царь, царь! — в ужасе вскричал Гордий.
— Беспокоиться совершенно не о чем, Гордий. — Спокойствие Митридата оставалось непоколебимым, в голосе его не чувствовалось страха. — Никто, даже Лаодика, не знает, что за те семь лет, когда я скрывался от материнской мести, я приобрел невосприимчивость к любым ядам, какие только известны людям, а также к тем, о которых пока неведомо никому, кроме меня. Я — величайший в мире знаток ядов и могу заявить об этом без ложной скромности. Думаешь, все покрывающие меня шрамы нанесены оружием? Нет, я наносил их себе сам, дабы обрести уверенность, что ни одному из моих родичей не удастся избавиться от меня простейшим способом — с помощью яда.
— И все это — в столь юном возрасте!
— Лучше остаться живым, чтобы дожить до старости, — вот мой девиз! Меня никто не сможет лишить трона!
— Но как же ты добился невосприимчивости к ядам, государь?
— Возьмем для примера египетскую кобру, — начал объяснять царь, питавший пристрастие к этой теме. — Она представляет собой широкий белый капюшон и маленькую зловредную головку. Я собирал их в коробку, чтобы они кусали меня, но начинал с самых маленьких. Так я дошел до огромной — чудовища невероятной длины и толщиной с мою руку. Сколько она ни кусала меня, плохо мне не становилось! Так же я поступал с гадюками и гюрзами, скорпионами и тарантулами. Потом я перешел на яды: болиголов, аконит, мандрагора, толченые вишневые косточки, смеси из горьких ядов и корней, самые страшные грибы, в том числе мухоморы, — да, Гордий, я все перепробовал! Я начинал с мельчайших капелек и постепенно увеличивал дозу, пока не дошел до состояния, когда даже полная чаша смертоносного яда не стала для меня совершенно безвредной. Я до сих пор поддерживаю эту невосприимчивость к ядам: продолжаю их принимать и подвергаться змеиным укусам. Не брезгую и противоядиями. — Митридат тихонько рассмеялся. — Так что пусть Лаодика покажет, на что способна! Убить меня ей все равно не удастся.
Покушение не заставило себя ждать. Это произошло на торжественном пиршестве в честь благополучного возвращения царя. Был приглашен весь двор, поэтому пришлось освободить и заставить ложами большую тронную залу; стены и колонны украсили гирляндами цветов, а пол усыпали лепестками. На пиру играли лучшие музыканты Синопы, труппа странствующих греческих актеров представляла Эврипидову «Электру»; из Амиса, что на берегу Понта Эвксинского, была приглашена знаменитая танцовщица Анаис Низибская.
В былые времена понтийские правители усаживали гостей за столы, подобно своим фракийским предкам. Однако впоследствии и здесь восторжествовала греческая традиция возлежать на пиру, поскольку это позволяло понтийцам воображать себя законченными продуктами греческой культуры, полностью эллинизированными монархами.
Насколько тонок на самом деле этот культурный слой, стало видно с первой же минуты: придворные, едва войдя в тронную залу, простирались перед своим повелителем ниц. Дополнительное свидетельство последовало совсем скоро, когда царица Лаодика с неотразимой улыбкой протянула царю золотой скифский кубок, предварительно лизнув его край своим ярко-красным язычком.
— Выпей из моего кубка, муж мой, — мягко, но настойчиво произнесла она.
Митридат без всяких колебаний сделал такой большой глоток, что содержимое кубка сразу уменьшилось наполовину; затем поставил кубок на стол у ложа, которое делил с Лаодикой. Однако последний глоток вина он задержал во рту и теперь пытался получше распробовать, не спуская с сестры своих изумрудно-зеленых, с карими крапинками, глаз. Потом он нахмурился, но не грозно: то была скорее гримаса задумчивости, быстро сменившаяся широкой улыбкой.
— Dorycnion! — радостно произнес он.
Царица сделалась белой, как полотно. Придворные остолбенели: слово было произнесено во весь голос и пронеслось над притихшими гостями, как удар бича.
Царь покосился влево.
— Гордий! — позвал он.
— Что угодно моему повелителю? — спросил Гордий, проворно покидая свое ложе.
— Подойди и помоги мне.
Лаодика была на четыре года старше брата, но очень походила на него внешностью. Этому не приходилось удивляться, так как в их династии братья часто женились на родных сестрах, и сходство переходило из поколения в поколение. Царица была женщина крупная, но хорошо сложенная. Она весьма заботилась о своей внешности: волосы ее были уложены по греческой моде, зеленовато-карие глаза подведены стибиумом, щеки нарумянены, губы накрашены, а ноги и руки имели бурый оттенок от хны. Ее лоб пересекала широкая белая лента диадемы, концы которой струились по плечам. Лаодика выглядела совершенной царицей и намеревалась стать ею.
Но вот она прочла на лице брата свою судьбу и изогнулась, чтобы вскочить с ложа. Однако сделала это недостаточно стремительно: он успел схватить ее за руку и потянул назад; мгновение — и вот уже она полусидит-полулежит у брата на руках. Гордий был тут как тут: он опустился на одно колено по другую сторону от нее с уродливой гримасой торжества. Он знал, какую награду попросит у царя: чтобы его дочь Низа, младшая царская жена, была провозглашена царицей, а ее сын Фарнак — наследником престола вместо сына Лаодики Махара.
Лаодика беспомощно взирала на четверых придворных, которые подвели ее возлюбленного Фарнака к царю, бесстрастно взиравшему на него. Потом царь вспомнил о ней.