Страница 21 из 27
— И такое произносит один из богатейших людей в королевстве, — с кривой ухмылкой пробормотал мой братец.
Анна подала Перси руку:
— Не обращайте внимания, милорд. Я полностью с вами согласна. Любовь — вот что важно. По крайней мере, я так считаю.
— Нет, ты и гроша ломаного не дашь за любовь, — воскликнула я, как только за нами закрылась дверь.
Анна тонко улыбнулась:
— Когда ты научишься смотреть, с кем я разговариваю, а не слушать, что я говорю?
— Перси Нортумберленд? Ты рассуждаешь о браке по любви с Перси Нортумберлендом?
— Вот именно. Вольно тебе хныкать над своим мужем. Мое замужество, уж поверь, будет не чета твоему.
Весна 1523
В первые недели нового года к королеве, казалось, вернулась весенняя пора. Она цвела словно роза в парнике, настроение приподнятое, губы сами собой улыбаются. Власяница, которую она всегда носила под одеждой, отложена в сторону, предательская дряблость шеи и плеч вдруг исчезла, будто радость разгладила все изъяны. Она ни с кем не обсуждала причины подобных изменений, но одна служанка шепнула другой, что у королевы в этом месяце не было обыкновенного женского, и, похоже, гадалка сказала правду — ожидается дитя.
Памятуя о том, сколько раз ей не удавалось доносить до полного срока, для коленопреклоненных молитв было немало причин, поэтому лицо королевы нередко обращалось в тот угол спальни, где стояла статуя Девы Марии, а перед ней молитвенная скамеечка. Каждое утро заставало королеву на коленях, одна рука прижата к животу, другая лежит на молитвеннике, глаза закрыты, лицо озарено молитвенным экстазом. Чудеса случаются. Вдруг одно чудо случится с ней, с королевой.
Служанки болтали между собой, что и в феврале на простынях не оказалось пятен, мы все думали — скоро она скажет королю. У него был вид, будто он готов к радостным вестям, и мимо меня Генрих проходил так, словно я — пустое место. Танцуй перед ним, прислуживай его жене, терпи насмешливые взгляды остальных фрейлин, но понимай — теперь ты снова всего лишь одна из сестер Болейн, а вовсе не фаворитка.
— Вынести этого не могу, — сказала я Анне. Мы сидели у камина в покоях королевы. Остальные отправились прогуливать собак, но мы с сестрой отказались выходить. От реки поднялся туман, холод стоял невыносимый, я дрожала, несмотря на подбитую мехом одежду. Начиная с той рождественской ночи, когда Генрих прошел мимо, не замечая меня, в спальню королевы, мне все время нездоровилось. Он с тех пор ни разу за мной не посылал.
— Ты что-то уж больно переживаешь, — не без удовольствия заметила сестра. — Вот оно каково — любить короля.
— А что еще мне остается делать? — Я была так несчастна. Пересела к окну — там все же побольше света для шитья. Я перешивала рубашки королевы для раздачи бедным, и то, что они пойдут рабочему люду, отнюдь не означает — можно работать кое-как. Королева проверит все швы, и если они вкривь и вкось, она ласковым тоном прикажет мне все перешить заново.
— Роди она ребенка, и к тому же сына, тебе лучше возвращаться прямо к мужу и заводить собственную семью. Король будет полностью у нее под каблуком, и ждать нечего. Станешь одной из многих, бывших.
— Он меня любит, — неуверенным тоном произнесла я. — Я не одна из многих.
Я повернулась, посмотрела в окно. Клочья тумана клубились над рекой, точно пыль под кроватью.
— Ты всегда одна из многих, — жестоко рассмеялась в ответ Анна. — Нас немало, девушек из семейства Говардов, прекрасно воспитаны, всему научены, хорошенькие, молоденькие, способные рожать. Можно бросать на стол по одной, как кости, пока кому-то не повезет. И ничего особенного не случится, бери одну за другой, а потом отбрасывай за ненадобностью. Всегда найдется наготове следующая, еще одна шлюшка из выводка. Ты еще не родилась, а уже была одной из многих. Не прилепится он к тебе — отправишься обратно к Уильяму, а они найдут еще одну ему в искушение, и представление начнется с самого начала. Они ничего не теряют.
— Но мне есть что терять! — воскликнула я.
Сестра склонила голову набок и взглянула на меня, словно советуя вернуться к реальности, забыть нетерпеливую детскую страстность.
— Конечно, тебе есть что терять. Невинность, первую любовь, доверие. Может быть, даже разбитое сердце. Бедная глупышка Марианна, — мягко сказала она. — Один пытается тобой задобрить другого, а тебе достается только разбитое сердечко.
— Так кто же будет следующей? — Моя боль обратилась в насмешку. — Кого еще из семейства Говардов уложат в его постель? Я, кажется, догадываюсь — другую сестру Болейн!
Она бросила на меня быстрый взгляд — глаза, черные как ночь, затем темные ресницы снова прикрыли пылающий взор.
— Ну нет, не меня, у меня свои планы. Мне ни к чему рисковать взлетами и падениями.
— Ты мне сама велела рисковать, — напомнила я ей.
— Тебе это подходит. Я не буду жить такой жизнью, как ты. Ты всегда делаешь, что прикажут, выходишь замуж, за кого велят, спишь в той постели, где велят. Я не такая, у меня своя дорога.
— Я тоже могу пойти своей дорогой.
Анна недоверчиво улыбнулась.
— Уеду в Гевер и буду жить там, — начала я. — Не останусь при дворе. Если я больше не у дел, отправлюсь в Гевер. Этого у меня не отнять.
Дверь опочивальни открылась, я заметила, оттуда вышли горничные, груженные простынями с кровати королевы.
— Второй раз за неделю приказывает поменять белье, — раздраженно проговорила одна.
Мы с Анной быстро переглянулись.
— А простыни запачканы? — тут же спросила Анна.
Горничная ответила дерзким взглядом:
— Королевские простыни! Вы что, хотите, чтобы я вам показала королевские простыни?
Длинные пальцы Анны скользнули в кошелечек и выудили серебряную монету. Пряча монету, служанка торжествующе улыбнулась:
— Вовсе и не запачканные!
Анна отступила назад, а я придержала дверь для обеих женщин.
— Спасибо, — сказала вторая, изумленная моей вежливостью по отношению к прислуге, а потом кивнула мне и тихо пробормотала: — Вся в поту, бедняжка.
— Что? — переспросила я, с трудом веря, она сообщает мне информацию, за которую французский посол не пожалел бы королевского выкупа, а каждый придворный в стране только и жаждал, что знать. — Ты говоришь, у королевы приступы ночного пота? Входит в возраст, да?
— Если еще не вошла, то уже недалеко, — ответила служанка. — Бедная госпожа.
Я обнаружила отца и брата в большой зале, беседующих о чем-то, пока слуги вокруг них накрывают к обеду огромный, установленный на козлах стол. Отец поманил меня к себе.
— Отец. — Я опустилась в реверансе.
Он без особой нежности поцеловал меня в лоб и сказал:
— Дочь моя, ты хотела меня видеть?
На секунду меня пронзила холодная дрожь — вдруг он забыл мое имя.
— Королева не беременна, — начала я. — Сегодня у нее началось обыкновенное женское. В прошлые месяцы ничего не было — ясное дело, входит в возраст.
— Хвала Господу, — торжествующе воскликнул Георг. — Я сам с собой поспорил на один золотой. Она уже сказала королю?
Я покачала головой:
— Дамские дела начались у нее сегодня утром, она еще короля не видела.
Отец кивнул:
— Значит, мы узнали раньше него. А кто еще знает?
— Горничные, которые меняют белье, и любой, кто им заплатит. Уолси, наверно. Может, этот француз, если подкупил всех служанок.
— Тогда следует поторопиться, если хотим оказаться первыми, кто принесет ему эту новость. Мне самому сказать?
— Нет, — покачал головой Георг, — дело слишком интимное. Может, лучше Мария?
— Ей не стоит сообщать известия, которые его разочаруют, — возразил отец. — Лучше не она.
— Тогда остается Анна, — предложил брат. — Это должен быть кто-то из нашей семейки, напомнить ему о Марии.
— Да, у Анны получится, — согласился отец. — Она всякому сумеет заморочить голову.
— Она в саду, — подала я голос. — Там, где стрельбище лучников.