Страница 14 из 134
Наконец, одновременно прибыли «скорая помощь» и собака. Бездыханную Тоську положили на носилки и увезли. Вместе с нею в больницу отправился следователь прокуратуры. Собака, легко взяв след, резво рванулась, поволокла на поводке проводника, но, выскочив из арки на тротуар, беспомощно заметалась и стала, виновато помахивая хвостом.
– Тоже мне сыскная собака, – усмехнулся начальник. – На поводочке разве только ее по проспекту прогуливать…
Проводник обиженно пожал плечами.
Пока все это происходило, Максим Петрович, объяснив начальнику милиции обстоятельства дела, попросил машину и милиционера.
– Попробую по горячему следу, – сказал он. – Далеко не ушли…
– Куда? – спросил водитель.
– В «Волну».
Было четверть первого. В ресторане уже давно отмигал свет, предупреждавший засидевшихся гуляк, что поздно, что пора покидать заведение, но еще несколько человек сидели, наспех допивая и доедая заказанное. Буфетчица считала выручку, сверяла чеки, официантки толпились у служебного столика, что-то жуя и оживленно переговариваясь; сердитые уборщицы громоздили на столах фантастические сооружения из перевернутых стульев. Тоськиных мальчиков не оказалось в зале, да Максим Петрович и не надеялся на это. Он рассчитывал кое-что узнать от швейцара: судя по всему, молодые люди являлись завсегдатаями ресторана. А раз так…
– Брунетика знаю, – поразмыслив, сказал швейцар, – его Валеркой звать… Намедни после закрытия лично домой в такси отвозил, надрался так, что и встать не мог. До самой квартиры пришлось на себе волочить…
– Ну, милейший, – сказал Максим Петрович, – придется, видно, вас побеспокоить, покажите квартирку.
Без двадцати два милицейская машина остановилась возле большого нового дома, в котором жили работники культуры – артисты, художники, музыканты. Мальчишку взяли с постели. Разбуженный обомлевшей от страха матерью, он как-то сразу весь обмяк, съежился; одеваясь, никак не мог попасть в штанину, смешно, как на реке после купанья, прыгал на одной ноге, пытался непринужденно улыбнуться, но улыбка получалась жалкая, губы дрожали. Отца не было дома, он явился навеселе, когда уже одетого Валерия выводили из квартиры; узнав, в чем дело, стал шуметь, кричал, что не позволит самоуправничать, что он скульптор Птищев, его произведения украшают общественные места города, а также залы музеев страны, что он будет звонить в обком, в Москву, черт побери! Большой, тучный, с багровым, злобным лицом, на котором краснели, синели, лиловели набрякшие жилки, он скоро, однако, выдохся, бессильно плюхнулся на стул, опустил руки, заплакал пьяными слезами. Максим Петрович покачал головой, вздохнул, сказал:
– Ну, пошли, Валерий! – и как-то так это у него получилось хорошо, чуть ли не по-отечески, что мальчик, потрясенный недавним избиением Тоськи, внезапным арестом и глупой, дикой сценой, устроенной хмельным отцом, сразу вдруг успокоился и, поглядев на Щетинина, смущенно улыбнулся и опустил глаза.
Ехали молча. Устало позевывал милиционер, Максим Петрович хмурился, потихоньку поругивал свой радикулит: ведь надо же! Ни оттуда ни отсюда налетел, сковал, когда надо было действовать, а вот сейчас боль утихла совершенно, словно ее и не было, да уж поздно, быстро промелькнувшее время не вернешь… Кто бил Тоську? Безусловно, жирный, его рук дело. А этот цыпленок? Он поглядел на Валерку – тот сидел, прижавшись в угол, как испуганный звереныш, поглядывал исподлобья.
– Часто отец… этак-то бывает? – спросил Максим Петрович.
– Часто, – кивнул Валерка.
– Он что – верно такой знаменитый?
– А ну его! – с досадой сказал Валерка. – Трепач он…
На рассвете небо покрылось черными рваными облаками, и сразу как-то в одночасье повеяло холодной осенью, засентябрило. Сильный ветер поднялся, загремел железными листами неисправных кровель, погнул, растрепал сомлевшие от длительной раскаленной жары деревья бульваров и скверов, сорвал с веток отощавшие, полузасохшие листья и, яростно шипя, погнал их вместе с разным мусором по грязным, затоптанным тротуарам. И так внезапно, так вдруг случился такой крутой поворот в погоде, что казалось, будто сама природа возмутилась и гневно и решительно восстала против тех грязных, жестоких и бессмысленных дел, которые произошли в течение последней ночи на территории только лишь одного райотдела милиции: помимо самого главного, так сказать, чрезвычайного происшествия, каким явилось избиение Таисии Логачевой, в Центральном районе города был ограблен галантерейный ларек, случилась глупая, беспричинная драка на танцевальной площадке в саду Дома культуры железнодорожников, и, вероятно, ради пьяного озорства подожжен газетно-книжный киоск «Союзпечати».
Было раннее утро, четыре часа, весь город еще крепко спал, люди видели разные – хорошие или плохие – сны и в зависимости от видений улыбались, стонали, поворачивались с боку на бок, причмокивали губами или бормотали невнятные слова, а в кабинете начальника милиции стоял синий табачный дым, и огромная причудливая пепельница в виде красного краба была полна папиросных окурков.
В половине пятого из больницы позвонили: Тоське сделали операцию. Она что-то говорила в бреду, но очень невнятно, и лишь одно слово пока сумел разобрать находившийся все время возле ее постели следователь: «Юрик».
Валерий показал на допросе, что Тоську бил жирный (его звали Эдуард Свекло), что у него с ней были какие-то денежные счеты (он не знает точно – какие), а они – Валерий с другим парнем, рыжеватым, с Димкой, – они только привели Тоську в ресторан, как велел им сделать Свекло, и затем – во двор, к контейнерам, где и состоялась расправа. Когда Валерию сообщили, что Тоська при смерти, он ахнул: «Как?!» – «Да вот так», – свистя одышкой, сказал начальник.
Эта новость пришибла парня, он заплакал, закричал:
– Сволочь! Падло! Его самого убить мало!
– Это кто же сволочь-то? – спросил Максим Петрович.
– Да кто – Эдька! Говорил, что даст ей раза́, да и все… Если б я знал! Ах, если б знал!
Он сообщил адреса Димки и Свекло. Первого привезли сразу, второго дома не оказалось. Он был сирота, жил у бабушки. Ребят из Угрозыска она приняла за Эдуардовых дружков, разворчалась, что ни днем, ни ночью Эдька покою ей не дает со своими друзьями-приятелями, с дурацкими затеями.
– А где, бабуся, он может быть? – вежливо спросил оперуполномоченный.
– Да где же, как не в Рыбацком, – сердито ответила старуха. – У дядюшки своего, распрекрасного Касьяна Матвеича, кроме негде…
Часом позже голубая «Победа» мчалась по окраинным улицам просыпающегося города. Поднявшийся было на рассвете ветер утих, мутноватое к горизонту небо предвещало снова изнурительно-жаркий день. За окнами машины мелькали разноцветные домишки, палисаднички, заборы, голубятни, вся та бревенчатая, саманная, тесовая, глинобитная жилая дребедень, которая толпится еще беспорядочно и скученно по краям наших больших городов, подозрительно, с затаенным страхом и недовольством ожидая, что вот-вот и сюда надвинутся каменные многоэтажные громады, раздавят несуразные скорлупки ветхих жилищ, растопчут садики и голубятни, и, сверкая зеркальными окнами магазинных витрин, станут новыми проспектами, навечно, раз навсегда порушив вековой покой, тихое, сонное прозябание закоулочной жизни…
В опущенное боковое окно легонько посвистывал свежий ветерок, и Максим Петрович с наслаждением вдыхал эту свежесть. Окраина тянулась бесконечно, кончились трамвайные пути, троллейбусная линия развернулась на поворотном круге, а она все пестрела несуразными домишками и сарайчиками, бежала, рассыпаясь кривыми уличками в лога, карабкалась на гору и, казалось, конца ей не будет. Но вот между тесно сгрудившимися домами замаячили зелено-желтые полосы луга, синеватая кайма далекого леса. Сонный милиционер клевал носом на заднем сиденье, водитель оказался неразговорчив, хмуро крутил баранку, молчал. Максим Петрович даже рад был этому: ему хотелось подумать в тишине, прикинуть, что к чему в этих новых, так неожиданно вдруг развернувшихся событиях. Было похоже, что всё случившееся действительно имело прямое отношение к садовскому делу: счеты жирного Эдуарда с Тоськой, будто бы из-за каких-то неподеленных денег, а на самом-то деле – явное желание и попытка убрать опасную свидетельницу и соучастницу… Всё так, всё словно бы и склеивается… Но нет! – давняя уверенность в непричастности Тоськи к тому, что произошло в Садовом, теплилась по-прежнему, не переставала упрямо жить в глубине сознания. Арестованные Валерий и Димка, очевидно, мелочь, пустяк, куклы-дергунчики в руках матерого негодяя Свекло. Да, вот этот жирный Свекло… Он-то, разумеется, и есть ключ ко всем загадкам.