Наследство

Потом, обратясь к мужу, он спросил:

— А вы? Как легкие? Сердце?

Он выслушал Лезабля и нашел его вполне здоровым.

Радостные и счастливые, окрыленные надеждой, они рука об руку пустились в обратный путь. Но по дороге Леопольда осенила мысль:

— Может быть, лучше, прежде чем идти к нотариусу, обмотать тебе живот полотенцами: это сразу бросится в глаза. Право, так будет лучше; а то он еще может подумать, что мы попросту хотим выгадать время.

Они вернулись домой, и Лезабль сам раздел жену, чтобы приладить ей фальшивый живот. Пытаясь добиться полнейшего правдоподобия, он раз десять перекладывал полотенца и снова отступал на несколько шагов, чтобы проверить, достигнут ли нужный эффект.

Когда он наконец остался доволен полученным результатом, они снова отправились в путь, и Лезабль шагал рядом с женой, словно гордясь ее вздутым животом — свидетельством его мужской силы.

Нотариус встретил супругов благосклонно. Выслушав их объяснения, он пробежал глазами удостоверение врача, и так как Лезабль настойчиво повторял: «Да ведь достаточно на нее посмотреть!» — нотариус окинул взглядом округлившийся живот молодой женщины и, видимо, убедился в истинности этих слов.

Супруги ждали в тревоге. Наконец блюститель закона объявил:

— Вы правы. Родился ли ребенок, или он еще только должен родиться, он живет и, следовательно, существует. Однако исполнение завещания откладывается до того дня, когда ваша супруга разрешится от бремени.

Они вышли из конторы и в порыве безудержной радости поцеловались на лестнице.

VII

С этого счастливого дня трое родичей зажили в полном согласии. Настроение у них было веселое, ровное, благодушное. К Кашлену вернулась его былая жизнерадостность, а Кора окружала мужа нежнейшими заботами. Лезабль тоже стал совсем другим — никогда еще он не был таким приветливым и добродушным.

Маз навещал их реже, чем раньше, и, казалось, ему было теперь не по себе в кругу этой семьи. Принимали его по-прежнему хорошо, но все же с некоторым холодком: ведь счастье эгоистично и обходится без посторонних.

Даже Кашлен как будто стал питать какую-то скрытую враждебность к своему сослуживцу, которого он сам несколько месяцев тому назад с такой готовностью ввел к себе в дом. Он же и сообщил их общему другу о беременности Коры. Он выпалил без обиняков:

— Знаете, моя дочь беременна!

Маз, изобразив удивление, воскликнул:

— Вот как? Вы, наверно, очень рады?

Кашлен ответил:

— Еще бы, черт возьми! — и отметил про себя, что его сослуживец, видимо, далеко не в восторге. Мужчины бывают не слишком довольны, когда, по их или не по их вине, женщина, за которой они ухаживают, оказывается в таком положении.

И все же Маз продолжал по воскресеньям обедать у них. Однако его общество становилось им все более в тягость. Хотя никаких серьезных недоразумений между ним и его друзьями не возникало, чувство странной неловкости усиливалось с каждым днем. Как-то вечером, только успел Маз выйти, Кашлен сердито заявил:

— До чего он мне надоел!

А Лезабль поддакнул:

— Это верно; он не слишком выигрывает при близком знакомстве.

Кора потупила глаза и промолчала. Она как будто чувствовала неловкость в присутствии Маза, да и он тоже казался смущенным рядом с ней; он больше не поглядывал на нее с улыбкой, как прежде, не предлагал провести вечер в театре; когда-то столь сердечная дружба явно стала для него тяжкой обузой.

Но однажды, в четверг, когда муж вернулся домой к обеду, Кора поцеловала его бачки ласковей, чем обычно, и прошептала на ухо:

— Ты не будешь меня бранить?

— За что?

— За то, что... сегодня приходил господин Маз, а я... я не хочу, чтоб сплетничали на мой счет, и я попросила его никогда не являться в твое отсутствие. Он, кажется, был немного задет.

Удивленный Лезабль спросил:

— Ну и что же? Что он сказал?

— О, ничего особенного, но только мне все же это не понравилось, и я сказала, чтоб он вообще перестал бывать у нас. Помнишь, ведь это ты с папой привели его к нам, я тут ни при чем. Вот я и боялась, что ты будешь недоволен тем, что я отказала ему от дома.

Сердце Лезабля наполнилось радостной признательностью:

— Ты хорошо сделала, очень хорошо. Благодарю тебя.

Кора, которая обдумала все заранее, пожелала строго установить взаимоотношения обоих мужчин.

— В министерстве не подавай вида, что ты что-нибудь знаешь: разговаривай с ним, как прежде, но только к нам он больше приходить не будет.

И Лезабль, нежно обняв жену и крепко прижимая к себе ее вздутый живот, долго целовал ее в глаза и щеки, повторяя:

— Ты ангел!

VIII

Все шло по-старому до конца беременности.

В последних числах сентября Кора родила девочку. Назвали ее Дезире; но, желая устроить крестины поторжественней, родители решили отложить их до следующего лета, когда будет куплена усадьба.

Они приобрели виллу в Аньере, на высоком берегу Сены.

За зиму произошли крупные события. Получив наследство, Кашлен немедленно подал прошение об отставке, которое тут же было удовлетворено, и покинул министерство. Теперь он посвящал свои досуги выпиливанию различных вещичек из крышек от сигарных коробок. При помощи лобзика он изготовлял футляры для часов, шкатулочки, жардиньерки, всякие причудливые безделушки. Кашлен пристрастился к этой работе с тех пор, как увидел уличного торговца, выпиливавшего такие штучки на улице Оперы. И он требовал, чтобы все каждодневно восхищались затейливостью узоров, которые подсказывала ему неискушенная фантазия.

Сам он, восторгаясь своими произведениями, неустанно твердил:

— Удивительно, чего только не сумеет сделать человек!

Когда помощник начальника, г-н Рабо, наконец умер, Лезабль занял его должность, хотя и не получил соответствующего чина, поскольку со времени его последнего производства не прошло еще положенного срока.

Кора сразу стала другой женщиной — гораздо сдержаннее, изящнее; она поняла, угадала, уловила чутьем, к каким превращениям обязывает человека богатство.

По случаю Нового года она нанесла визит супруге начальника — толстой даме, оставшейся провинциалкой после тридцатипятилетнего пребывания в Париже, — и так мило и с такой обворожительной любезностью просила ее быть крестной матерью ребенка, что г-жа Торшбеф дала согласие. Крестным отцом был дедушка Кашлен.

Обряд состоялся в июне, в один из ослепительных воскресных дней. Присутствовали все сослуживцы, кроме красавца Маза, который больше не показывался.

В девять часов Лезабль уже поджидал на станции парижский поезд: грум в ливрее с большими позолоченными пуговицами держал под уздцы холеного пони, запряженного в новенький шарабан.

Вдали послышался свисток, потом показался паровоз, за которым цепочкой тянулись вагоны. Поток пассажиров хлынул на перрон.

Из вагона первого класса вышел г-н Торшбеф и с ним супруга в ослепительном наряде; из вагона второго — Питоле и Буассель. Папашу Савона пригласить не осмелились, но было решено, что после полудня встретят его как бы невзначай и, с согласия патрона, приведут обедать.

Лезабль устремился навстречу начальству. Г-н Торшбеф казался совсем крохотным в сюртуке, украшенном огромной орденской розеткой, похожей на распустившуюся красную розу. Громадный череп, на котором сидела широкополая шляпа, давил на тщедушное тело, отчего обладатель его казался каким-то феноменом. Жена г-на Торшбефа, лишь чуточку приподнявшись на цыпочки, свободно могла бы смотреть на мир поверх его головы.

Сияющий Леопольд раскланивался и благодарил. Усадив начальство с супругой в шарабан, он подбежал к двум своим сослуживцам, скромно шествовавшим позади, и, пожимая им руки, принес извинения за то, что не может пригласить их в свой недостаточно вместительный экипаж.

— Идите вдоль набережной, вы как раз окажетесь у ворот моей дачи. «Вилла Дезире», четвертая за поворотом. Торопитесь!