Слушающие

— Стараемся не отставать, — заметил сзади Ольсен. — Может, он и проигрывает рядом с новейшими моделями, со всей этой микроминиатюризацией, но каждая важная техническая новинка где-то учтена. Мы не стали менять ему внешний вид. После стольких лет совместной работы компьютер начинает напоминать человека, и когда ты сюда приходишь, то каждый раз радуешься, видя знакомое лицо.

Несколько удобных кресел стояло между сканерами, принтерами и в углах зала, где местами угнездилась темнота — там давно не меняли перегоревшие лампы. Когда он отворачивался от одного из этих мрачных углов, Макдональду показалось, что он видит кого-то, сидящего там в кресле, но, поморгав, он убедился, что кресло пусто и вообще в комнате нет никого, кроме него, Ольсена и компьютера. Комната была нема, она лишь постукивала и хихикала, распространяя запахи масла и озона.

— Садись, — сказал Ольсен, указывая на одно из кресел посреди помещения. — Есть кое-что, что ты должен услышать.

— Слушай… — сказал Макдональд. — Я не хочу…

Однако он так и сидел, пока Ольсен нажимал кнопки и удобно усаживался в соседнее кресло.

«Мы должны постоянно напоминать себе, чем, собственно, занимаемся, — говорил голос из прошлого, — иначе нас поглотят зыбучие пески данных…»

«Господа, нас ждет работа…»

Другой голос:

«Может, в них что-то есть».

Предыдущий голос:

«Маловероятно».

Третий голос, словно из жестяной банки:

«Мак, произошел несчастный случай… Речь идет о Марии».

Чуть позже тот же голос говорил:

«Ты не можешь бросить нас, Мак… Дело ведь не только в тебе, а во всей Программе».

И опять первый голос, знакомый Макдональду слишком хорошо:

«Я жизненный банкрот, Чарли… Чего я ни коснусь, остается лишь пепел… Скверный лингвист и дрянной инженер? У меня не хватает квалификации для такой работы. Для руководства Программой нужен человек изобретательный, настоящий лидер, кто-нибудь, обладающий… шармом…»

«Ты устраиваешь отличные вечеринки Мак», — произнес голос молодого Ольсена.

Пятый голос:

«Мак, я верю в тебя, как в Бога».

Шестой:

«Программа — это ты. Если ты уйдешь, все развалится. Это будет конец всему».

Снова невыносимо знакомый голос:

«Так всегда кажется, но не происходит с делами, которые живут собственной жизнью. Программа существовала до меня и останется после моего ухода. Она долговечнее любого из нас, ибо мы на года, а она на столетия».

И опять голос из жестянки:

«Она будет жить, Мак».

«Говорят, вы уходите, мистер Макдональд? — сказал новый голос, более старый и менее поставленный, чем другие. — Не уходите, мистер Макдональд!.. Вас одного это взаправду волнует».

Голоса носились по комнате, создавая в воображении Макдональда прошедшее время. Потом их перекрыл голос Ольсена:

— Видишь, все, что здесь происходило, записывалось с того момента, как Мак стал директором. Кто знает, когда в обычном разговоре или шутке один из нас скажет то, что может оказаться ключом к решению загадки. Мы владеем неограниченной памятью и неограниченными возможностями сопоставления. Это значит — у нас есть компьютер и мы им пользуемся. Моя задача, — продолжал Ольсен, — состояла в написании программ, упорядочивающих информацию таким образом, чтобы не получать мусора на выходе.

— Все? — спросил Макдональд. — С самого начала? Морщинистой ладонью Ольсен обвел стены зала.

— Здесь есть все, каждое слово и любая информация мира. Все, что когда-либо написано об иных мирах, языках, о передаче сообщений или криптографии. «Кто знает, — говаривал твой отец, — где воображение стыкуется с реальностью?» Он любил эти слова: «кто знает». Они ходили среди нас, как шутка. «Надо бы что-то съесть, — говорил кто-нибудь. — Кто знает, может, я голоден». Мак смеялся и сам говорил так же. Наш Мак был великий человек. Извини, Бобби… то есть Роберт. Тебя, конечно, раздражает, что я все время говорю о твоем отце и обращаюсь к тебе, словно ты все еще маленький мальчик. Ты взрослый мужчина, а Мака больше нет, и я лишь запрограммировал это для тебя, чтобы ты узнал его таким, каким он был здесь, в Программе, чтобы увидел, что он делал и как.

Старик уже не казался Макдональду маразматиком. Да, он постарел, но разум его оставался острым, а то, чего он добился, создавая программу, которая из океана не связанных между собой данных отфильтровывала логическое целое, должен изучать каждый информатик.

— Это был твой отец и его первый серьезный надлом, — говорил Ольсен, — когда твоя мать пыталась покончить с собой, а он едва не бросил Программу.

Макдональд сидел совершенно неподвижно, вслушиваясь в голоса из прошлого.

— Можешь слушать, сколько захочешь, — сказал Ольсен, — а когда услышишь все, что хотел, просто нажми эту кнопку.

Макдональд не заметил, как Ольсен ушел, он продолжал слушать голос отца.

«И верить в себя или в свою правоту, чтобы выжить вопреки разочарованиям и неумолимому бегу лет».

И другой голос, сухой и скептический, который произнес:

«Только надежда и вера поддерживают жизнь Программы…»

«И статистическая вероятность тоже», — ответил отец.

«Это еще одно название веры. Но ведь через пятьдесят с лишним лет даже статистическая вероятность становится довольно невероятной…»

«Пятьдесят лет — всего лишь движение века на лике Господнем».

«Пятьдесят лет — это активная профессиональная жизнь человека. Вы посвятили этому большую часть своей жизни. Я не жду, что вы отдадите ее без борьбы, но борьба эта обречена. Ну, так как же, будете ли вы сотрудничать со мной или воевать?»

А потом, через секунду, голоса вавилонского смешения языков, бесчисленные голоса, говорящие с запалом, одновременно, перебивая друг друга…

«Голос бесконечности», — сказал отец.

И снова голоса, только теперь уже различимые и знакомые — обрывки радиопередач тридцатых годов, первые принятые сигналы, передача с Капеллы, чтобы привлечь внимание к Посланию, успешно использованная радио и телевидением для поддержки Программы…

«Мы не одни», — произнес чей-то голос.

Голос скептика звучал теперь неуверенно:

«Что они могли нам сказать?»

«Узнаем», — ответил отец.

Время и голоса проплывали в полумраке комнаты, а Макдональд услышал чей-то бас:

«Так много всего нужно, чтобы прочесть одно небольшое Послание? От верующих это требует лишь веры в сердце».

«Наша вера, — отвечал отец, — требует возможности копирования данных и результатов каждым, кто использует ту же аппаратуру и применяет те же самые методы. И хотя в мире столько верящих сердец, полагаю, ни одно из них не получило идентичного Послания».

Прошло несколько минут, и бас сказал:

«Простите мне мои сомнения. Это Послание — от Бога».

Сцены из прошлого, записанные в прорезях перфокарт, в малюсеньких магнитах и электронах, сцены, которые можно в целости и сохранности вынуть из огромного холодильника памяти, непрерывным потоком шли от компьютера к Макдональду. Кто-то сказал:

«Скажите, почему вы так настаиваете на ответе на это Послание? Разве мало, что ваши поиски увенчались успехом, что вы доказали существование разумной жизни во Вселенной?»

«Я мог бы объяснить это вполне рационально, — сказал отец, — …но, как вы, конечно, подозреваете, за этой рациональностью скрываются личные мотивы. Прежде чем наш ответ дойдет до Капеллы, я буду уже в могиле, однако хотел бы, чтобы моя работа не пропала напрасно, чтобы сбылось то, во что я верю, чтобы моя жизнь имела смысл… Своему сыну и миру я хочу оставить какое-то наследство. Я не поэт и не пророк, не художник, не строитель, не государственный деятель и не филантроп. Единственное, что я могу оставить, это открытую дверь, открытую дорогу во Вселенную, надежды и картины чего-то нового, послание, которое прибудет с другой планеты, кружащейся под парой чужих далеких звезд…»

Его постоянно преследовал сон… пожалуй, скорее воспоминание, а не сон… что он просыпается один в большой кровати. В кровати матери, которая позволила ему туда забраться и прижаться к себе, мягкой и теплой, и так уснуть. Однако проснулся он один, кровать была пустой и холодной, и ему стало страшно. В темноте он выбрался из кровати, стараясь не наступить на что-то страшное и не провалиться в какую-нибудь яму без дна, и, покинутый, перепуганный, побежал в темноте через холл к гостиной, крича: «Мама… мама… мама!» Перед ним замерцал огонек, небольшой огонек, разгоняющий мрак, и в этом свете сидела его мать, ожидая, когда отец вернется домой, и он почувствовал себя одиноким…