Страница 58 из 66
Российское общество связывает с наследником надежды на грядущую либерализацию, Николай I этому не препятствует. Более того, он отправляет сына в путешествие по империи, затем – за границу. Репутация Александра как будущего либерального правителя упрочивается.
В Англии происходит его знакомство с его выдающейся современницей, королевой Викторией. Ей двадцать лет, она еще не замужем. Кажется, молодые люди заинтересовались друг другом. Но, разумеется, брак невозможен. Ведь супруг Виктории не будет королем, а всего лишь – принцем-консортом, супругом королевы, так же, как российская императрица, после известных павловских распоряжений, – всего лишь супруга императора. Однако молодая королева записывает в дневник: «Мы остались наедине. Великий князь взял мою руку и тепло сжал ее в своей руке. Он был бледен, и голос его задрожал, когда он сказал мне по-французски: «Мне не хватает слов, чтобы выразить все, что я чувствую», – и добавил, как глубоко он признателен за столь любезный прием… Он твердо верит, что все это послужит установлению дружеских связей между Англией и Россией. Затем он прижался к моей щеке и поцеловал меня так тепло и с таким сердечным чувством, и потом мы опять очень тепло пожали друг другу руки… я была очень опечалена, расставаясь с этим милым молодым человеком, в которого я действительно (говоря в шутку) была немножко влюблена…»
Адъютант наследника полковник Юрьевич записывает, в свою очередь: «Прошлой ночью мы попрощались с английским двором. Когда цесаревич остался наедине со мной, он бросился в мои объятия, и мы оба плакали. Он сказал мне, что никогда не забудет Викторию. Прощаясь, он поцеловал королеву. «Это был самый счастливый и самый грустный момент моей жизни», – сказал он мне».
Разумеется, гарантировать, что дневник Юрьевича (а возможно, и дневник Виктории) не являются подделками, мы не можем. «Дружеским связям между Англией и Россией» помешало их соперничество на Балканах. Однако в 1874 году младшая дочь императора, Мария Александровна, становится женой одного из сыновей Виктории, герцога Эдинбургского. Торжественное бракосочетание состоялось в Санкт-Петербурге. В том же году император прибыл в Англию якобы для того, чтобы навестить дочь. Однако на этот раз встреча королевы и императора прошла совершенно официально, без нежностей…
Сам император Александр II был женат на принцессе Вильгельмине-Марии Гессен-Дармштадтской, принявшей в русском крещении имя «Марии Александровны». Она отличалась слабым здоровьем, умерла от прогрессирующего туберкулезного процесса. Вероятно, вследствие ее заболевания супруги предпочитали жить в Царскосельском Александровском дворце, называемом еще «Петергофской фермой». Там семья вела вполне буржуазную жизнь: обеды «запросто», прогулки, вечера за картами и разговором.
Старшая дочь, Александра, умерла в детском возрасте. Последовавший за ней сын Николай (наследник) также скончался в юном возрасте, от туберкулеза (это ему посвящено стихотворение Тютчева «Сын царский умирает в Ницце…»). В 1845 году родился Александр (будущий Александр III), после него – Владимир, Алексей, Мария, Сергей, Павел… Дети воспитывались в английском стиле (уже общепринятом для воспитания в европейских аристократических семьях): холодные обливания, гимнастика. Воспитательницами старших детей в раннем детстве назначены были: мисс Юз, мисс Ишервуд и мисс Статтон. У мальчиков были военные воспитатели: генерал-майор Зиновьев и полковники Гоголь и Казнаков. Какое-то время сыновья Александра II учились в Первом кадетском корпусе; как видим, образование их было военное, с самого детства они были «людьми в мундирах». «Оппозиционером» по отношению к Александру, еще при жизни Николая I, был брат, Константин Николаевич. Кажется, он всячески стремился настроить отца против сына-наследника. Однако сведений о том, чтобы Константин Николаевич поддерживал материально внутригосударственные революционные движения, кажется, нет. Да и едва ли это было бы возможно, движения эти носили слишком антиромановский, антидинастический характер…
Отмена крепостного права – деяние достаточно загадочное. Ни о каких «мощных антипомещичьих выступлениях», с которыми не справилась бы армия, не могло быть и речи. Рабочие руки для развивающейся промышленности? Она их не получила. Даже «освобожденный» крестьянин был приписан к «миру» – общине. Для ухода из деревни в город требовались разрешительные бумаги… Вспомним, что мероприятия по отмене крепостного права проходят в России одновременно с войной Северных и Южных штатов за отмену рабства негров… Ликвидируя крепостное право, Россия повышала свой престиж в Европе… Но все эти мероприятия, идущие как бы «по нарастающей» и ведущие естественным образом к нивелировке сословий, уже начали пугать и российскую аристократию. Она чувствует, что время ее культуры, ее общества, ее время, идет к концу. И, наконец, подрываются сами материальные основы ее существования. Единственный источник существования – доход от «хозяйства». И что без этого дохода тот же Л. Н. Толстой – недоучившийся студент, «невыслужившийся» военный? Напуганный слухами о готовящейся реформе, он заранее предлагает яснополянским крестьянам выкупить, купить у него землю. Но крестьяне надеются получить землю «бесплатно» по царскому указу и отказываются от графского предложения. Толстой записывает в дневнике, что крестьяне «не хотят своей свободы». Действительно, своей свободы на его условиях они не хотели. В конце концов крестьяне были освобождены «без земли»; земельные наделы они должны были «выкупать» (общинами) у помещиков и государства. Запутанная выкупная система ставила в некое «ложное положение» и помещиков и крестьян. Это очень отчетливо выражается психологически в оформлении «комплекса вины перед народом», распространившегося от дворянских интеллектуалов и на внесословных интеллектуалов империи. «Комплекс вины», в свою очередь, формирует представление о «народе» как о стихийном носителе «высших истин», которому и не требуется «обычное» образование по европейским образцам. В сказке Салтыкова-Щедрина конь-пустопляс глубокомысленно замечает о «трудящемся» коняге, что тот понимает «дух жизни и жизнь духа»…
Между тем, «российское революционное недовольство» переливается в самые разнообразные формы, находит для себя сферы действия. Многие российские революционеры принимают участие в Парижской коммуне… Александр II осознает зависимость своих действий от мнения Европы. Сложилось такое положение, когда любые резкие радикальные внутригосударственные меры создают империи репутацию «жандарма». Российская империя превращается в некоего «козла отпущения» для европейского либерализма. От нее словно бы и ждут уже резких мер, чтобы немедленно осудить ее, возмутиться ее внутренней политикой… На предложение графа Шувалова, шефа Третьего отделения (потомка той самой Мавры Егоровны Шепелевой, наперсницы Елизаветы), запретить издание «Современника» Александр II вынужден ответить: «Милый друг Петр Андреевич! Вы, конечно, правы. Но пришли новые времена…»
Во внутренней культурной политике и практике усиливается деятельность направления «славянофилов». Хомяков, братья Киреевские, братья Аксаковы, Гильфердинг… Интенсивно изучается и собирается русский фольклор, активизируется изучение истории Древней Руси. Романовская историческая концепция все более начинает разделять «допетровскую» и послепетровскую, «европеизированную» Русь. Формируется представление о «правильном» допетровском течении истории и «неправильном» курсе петровской европеизации России. Для Романовых, имевших еще с патриарха Филарета европейскую ориентацию, подобная интерпретация истории, несомненно, гибельна. Однако они принуждены идти на уступки и жертвуют Костомарову и Семевскому фигуру Петра I.
Новые историки подвизаются в новых изданиях: «Русская старина», «Русский архив», «Русская быль»…
«Кремлевские стены покрываются трупами, московские площади обливаются кровью стрельцов, восставших против «иноземческого» царя, против бояр да князей, против немцев и немецких нововведений; почти все стрельцы героями умирали за старую Русь, погребаемую Петром, недаром же и доселе народ поет про стрелецкие казни…» – пишет М. И. Семевский.