Страница 79 из 92
Было очень трудно определить, в чем состоит обаяние ее красоты. Природа немало потрудилась над ее лицом, добиваясь того совершенства, которого, по рассказам, умели достигать только мастера старой Эллады. С той же тщательностью была вылеплена и ее точеная фигура. Если бы не одежда, можно было подумать, что оттуда, из парка, идет ожившая каким-то чудом статуя, которая сошла со своего пьедестала и пошла бродить по парку, усыпанному листьями. Особую прелесть придавали ей рыжеватые волосы. В солнечном свете пряди ее волос вспыхивали, оттеняя неестественно бледное лицо.
Почти каждое утро она проходила через двор в оранжерею, где оставалась не больше часа. Несколько особенно любопытных солдат, заглянув туда, видели, как она останавливалась возле каждого цветочного горшка, поправляя стебли цветка или обрывая увядшие лепестки. И всегда, когда она выходила из оранжереи, в руках у нее было много цветов, обычно — хризантем. Если случалось, что какой-нибудь солдат шел ей навстречу, она подавала ему цветок, не останавливаясь, даже не взглянув на него и, конечно, не слыша тех слов благодарности, которые он бормотал ей вслед.
В сундучках многих солдат лежали засушенные между страницами какой-нибудь книги цветы, подаренные им «хозяйкой замка».
ЗМЕЯ С РУБИНОВЫМИ ГЛАЗАМИ
Это было во время обеденного перерыва. Трое шифровальщиков гуляли в одной из многочисленных аллей парка. В этот час многие штабные офицеры и унтер-офицеры выходили в парк, чтобы размяться после долгого сидения над пишущими машинками, планшетами и картами. Если б эти люди не были одеты в военную форму, можно было бы подумать, что они гуляют в городском саду в воскресный послеобеденный час.
Впрочем, подобные прогулки были так необычны и редки во фронтовых условиях, что многие на минуту забывали, где они находятся. Достаточно было видеть, как они прогуливаются, чтобы понять это. Тот, кто воевал, знает, как велика разница между походкой человека военного и гражданского. Военный человек, даже гуляя, помнит о своих обязанностях. Он словно забыл, что такое неторопливый шаг беззаботного человека. Следуя за ним, легко подсчитать ритм его шага: раз — два, раз — два…
Старшие и младшие офицеры штаба, прогуливавшиеся по аллеям парка, шли по-другому. Казалось, они снова обрели способность просто гулять. Группами по два-три человека двигались они по аллеям, шумно равговаривая, жестикулируя. Во всем их поведении была какая-то непринужденность. Больше всего говорили о прошлом, сознательно или бессознательно стараясь не думать о фронтовых и штабных делах. Вспоминая о мирных днях, они полнее ощущали прелесть прогулки, возможность дышать свежим воздухом, не испытывая ежеминутной опасности. Каждый мог рассказать своим собеседникам что нибудь интересное о таких же прогулках по садам и паркам в родных мирных городах.
Только шифровальщики говорили не о прошлом, а о настоящем. Темой их разговора, как и всегда в последнее время, был их отсутствующий товарищ Уля Михай. Начал разговор Пелиною:
— Что вы скажете, братцы, о нашем Уле? Он днюет и ночует у этого управляющего. Да простит меня бог, но мне эта крепкая дружба совсем не по нраву.
— А чем она тебе, собственно, не нравится? — спросил Бурлаку.
— Я не понимаю, что у них может быть общего? Если бы еще управляющий был помоложе, тогда другое дело. Но так?
— Ты не финти и говори прямо, о чем думаешь, — упрекнул его Мардаре.
После некоторого колебания Пелиною решил откровенно высказать друзьям свои опасения:
— Я бы не хотел, чтобы вы меня превратно поняли… Я люблю Улю и ценю его, но дружба его с управляющим мне, скажу прямо, не нравится. Мне кажется, что Уля сам стремится к этой близости. И вот я спрашиваю себя: зачем это ему нужно?
— И ответа ты еще не нашел? — поинтересовался Бурлаку.
— Нет, нашел!
— Тогда говори, брат, чем зря языком молоть
— Мне кажется, что Уля набивается на дружбу с управляющим, чтобы через него добраться до «хозяйки замка»
— Так ты думаешь, что у него есть какие-нибудь тайные намерения? — с сомнением спросил Мардаре.
— Боюсь, что да. Такой бабник, как он!..
— Но ведь она же сумасшедшая… Разве ты забыл про это? — прервал его Мардаре. — Это было бы чудовищно!
— Сумасшедшая-то сумасшедшая, но какая? Она не кусается, не кричит, одним словом, не вытворяет ничего ужасного. Вы же видели ее не меньше, чем я. Я вам откровенно признаюсь — мне доставляет большое удовольствие смотреть на нее. Она так хороша!.. Когда смотришь на нее и видишь, как она идет из оранжереи с цветами, разве можно подумать, что она не в себе? Правда, у нее несколько странная походка и взгляд какой-то блуждающий, но это и всё. В сущности, в чем заключается ее безумие? Она не разговаривает, — так, может быть, она уже забыла, как произносят слова, а в остальном она совершенно нормальный человек. На рояле она играет великолепно, любит цветы, умеет за ними ухаживать почище любого садовника… Вот мне и кажется, что безумие «хозяйки замка» не может помешать тому, чтобы мужчина увлекся ею. Разве немую женщину, если она так же красива, как эта несчастная гувернантка, нельзя любить?
— О-о, ты в нее влюбился, жеребенок! — воскликнул Бурлаку, глядя на Пелиною с восхищением.
— Не говори глупостей, «старик»! Речь идет не обо мне, а об Уле.
— Ты думаешь, Уля влюблен в «хозяйку замка»?
— Иначе я не могу объяснить, чего он привязался к этому управляющему?
Мардаре расхохотался:
— Ей-богу, Пелиною, дружок, ты поглупел! И даже очень. Ты думаешь, наш Уля из тех, кто может влюбиться в женщину, у которой не все дома? Что верно, то верно — до женщин он великий охотник. Но влюбиться в женщину, которую он, может быть, больше никогда не увидит?… Нет, это немыслимо. Но допустим, что он влюблен. Или, лучше, что она ему просто нравится. Так ты думаешь, стал бы Уля в этом случае терять время, добиваясь расположения управляющего, вместо того чтобы вести лобовую атаку? Насколько я его знаю, в это трудно поверить. Если уж у него были серьезные намерения в отношении «хозяйки замка», можешь быть спокоен, что он давно бы любовался пейзажем, который открывается из ее окна оттуда, из башни, где она проводит дни и ночи.
— Чем же тогда можно объяснить, что каждый раз, когда его ищешь, то находишь у управляющего? И другое: стоит только «хозяйке замка» спуститься вниз, он уже тут как тут.
— А откуда тебе всё это известно, жеребеночек? — ехидно спросил Бурлаку.
— Я его видел при этом.
— Эх, жеребеночек, я бы дал отрезать себе усы, если бы они были у меня, чтобы доказать, что ты влюблен в нее.
— Не будь идиотом!
— И всё-таки ты влюблен. Да еще так, что стал ревновать Улю.
— В конце концов можете думать обо мне что хотите, но вы мне ответьте на вопрос: чем объясняется интерес Ули к управляющему?
— Я могу дать тебе тысячу объяснений! — предложил Бурлаку.
Разумеется, из тысячи объяснений было дано лишь несколько. С ними согласился и Мардаре. И всё-таки никто из них не сумел толком объяснить близость Ули к управляющему, хотя спор по этому поводу у них отнял весь обеденный перерыв.
Действительно, Уля Михай довольно часто был гостем управляющего, который жил в домике из красного кирпича, расположенном в некотором отдалении от замка.
Домик состоял из двух комнат, разделенных маленькой прихожей, кухни и ванной. Скромную обстановку дополняли очень ценные персидские ковры, которые оказались здесь, вероятно, после того как из замка была вывезена вся мебель.
Владея венгерским языком, Уле нетрудно было подружиться с управляющим. Впрочем, тот проявлял дружелюбие ко всем румынским офицерам и унтер-офицерам. Только этим можно было объяснить, что в его домике постоянно торчало несколько солдат, приходивших к нему неизвестно за какой надобностью. Частенько бывали здесь с разного рода просьбами денщики. И управляющий изо всех сил старался угодить им. Особенно ласков он был с теми, кто знал венгерский язык, а их было не так уж мало, потому чтй дивизия формировалась, главным образом, из жителей Трансильвании. С ними он дружелюбно беседовал, рассказывал занятные истории из жизни хозяев замка, а нередко угощал и стаканчиком палинки, крепкой настойки. Если же случалось, что кто-нибудь заглядывал в домик во время обеда, управляющий немедленно усаживал его за стол.