Страница 46 из 92
— Но ведь то, что вы утверждаете, абсурдно. Наоборот, арест Томеску должен был бы обрадовать убийцу.
— Не думаю. И вот почему: Томеску арестован. Но он совершенно невиновен. Не чувствуя за собой никакой вины, спасая свою жизнь, не будет же он сидеть сложа руки. Он начнет искать доказательства своей невиновности. Он будет напряженно думать, вспоминая всё, что произошло с момента его встречи с Войнягу до той минуты, когда они расстались. Мы точно знаем, что Томеску был не очень внимателен к тому, что происходило вокруг него, разговаривая с Войнягу. Когда вы сказали ему о якобы возникшей ссоре между ними, он был, как вам показалось, удивлен. Думаю, что его удивление было искренним. Это подтверждает мою мысль: он действительно мало обращал внимания на всё, происходившее вокруг.
Так вот. Мы арестовываем Томеску. В заключении, обдумывая случившееся, он начинает припоминать факты, которым до сих пор не придавал значения, но теперь… теперь он всё вспомнит и заговорит о них. И кто знает?… Может быть, он и направит нас на след того, кто действительно убил младшего лейтенанта Войнягу.
Я не так наивен, чтобы думать, что убийца будет рассуждать обязательно так же, как я. Наоборот, мне кажется это маловероятным именно потому, что преступник не мог знать, насколько рассеянным был в тот момент Томеску. Не зная этого, он и боится, что Томеску может помочь нам напасть на верный след. Обо всем этом я подумал, когда предположил, что жизнь Томеску в опасности. Полагаю, что и для него и для нас будет лучше, если мы его арестуем. Преступник может второпях сделать глупость, которая станет для Томеску роковой.
Но капитан Георгиу, который сам еще недавно утверждал, что Томеску виновен, — сейчас, когда Уля предлагал арестовать его, колебался. И колебался именно потому, что не был теперь так уверен в его виновности. Доводы Ули поколебали его уверенность, хотя он не хотел в этом признаться даже самому себе.
— Я предлагаю оставить решение этого вопроса до завтра, пока у меня не сложится окончательное мнение.
— Хорошо! До завтра я сам позабочусь о том, чтобы с Томеску ничего не случилось.
После этого они расстались, пожав друг другу руки.
Когда Уля вошел во двор дома, где размещались шифровальщики, собака хозяина бросилась на него с отчаянным лаем, но, узнав, прижалась к ногам, повизгивая и жалобно подвывая. Потом она снова залилась коротким, отрывистым лаем, ухватила зубами полу его шинели, потянула к себе.
— Что, псинка? Что с тобой стряслось? Злишься, что тебе сон перебили? Ничего, до утра еще успеешь выспаться!
Он приласкал собаку на ходу и вошел в дом.
Все еще бодрствовали, слушая рассказывавшего о чем-то Бурлаку.
С первого же взгляда Уля Михай заметил отсутствие Томеску.
— Где Томеску? — спросил он.
— А где ты хочешь, чтобы он был? По бабам бегает. По твоим стопам пошел, — ответил Барбу Василе.
Сделав усилие, чтобы ничем не выдать своего беспокойства, Уля продолжал расспрашивать:
— Бросьте шутить: вы действительно не знаете, где Томеску?
— Не знаем, браток! Тебе же Барбу ясно сказал, — подтвердил ефрейтор Пелиною.
— И давно его нет?
— А сразу вслед за тобой и он улизнул. Примерно пол-одиннадцатого. Мы уже давно под одеяла все забрались, а он еще не раздевался и всё чего-то около своего сундучка хлопотал. Мардаре еще спросил, чего это он всё на часы поглядывает, будто опоздать боится. Верно, Mapдape? — обратился к нему за подтверждением Бурлаку.
— Точно! Боялся, небось, опоздать на свидание. А потом как вскочит — и к дверям… «Ты куда собрался?» — спросил его Пелиною. «А куда мне идти? Иду по своей нужде!» Мы ему было поверили. Ждем-пождем… Проходит четверть часа, полчаса, а Томеску и не думает возвращаться. Тогда я и говорю шутя: «Не иначе как свалился наш бедный Томеску в яму и утонул». А Барбу и говорит: «Ты что, так уж глуп был и поверил ему? Я уверен, что он где-нибудь пристроился с венгерочкой. Я же за ним выходил. Никого там не было. Говорю вам, что он пошел по той же дорожке, что и Уля». Верно, Барбу, это твои слова?
— Верно, я так и сказал! Ты должен знать Уля, что в лице Томеску имеешь крупного конкурента.
— А сам-то ты где шатался, кавалер? — поинтересовался Бурлаку Александру.
Уля Михай ничего не ответил и возмущенно посмотрел на всех. «Болваны! — подумал он про себя. — Сидят, бездельничают, и никому даже в голову не придет, что, может быть, в эту минуту Томеску грозит смертельная опасность».
Но он тут же упрекнул себя за эту мысль. У них-то не было никаких причин тревожиться за товарища.
— Мы тут как раз разговаривали по поводу того, что случилось с младшим лейтенантом Войнягу, — объяснил Пелиною. — А что ты обо всем этом думаешь?
Но Уля Михай даже не слышал вопроса. «Что же делать? — лихорадочно думал он. — Пойти сказать капитану Георгиу?»
Протяжный, жалобный вой раздался в ночи.
— Опять эта собака воет, чтоб она взбесилась! — выругался Мардаре.
— А говорят, что собаки воют только на луну. Но сегодня и ночь безлунная, а этот проклятый пес всё воет и воет.
Охваченный мрачным предчувствием, Уля неожиданно, не сказав ни слова, повернулся и выбежал во двор.
Оставшиеся в комнате недоуменно посмотрели друг на друга.
— Куда он сорвался, этот сумасшедший? — спросил Бурлаку.
— А черт его знает! — ответил Барбу Василе, поворачиваясь лицом к стене.
Уля Михай тем временем выбежал во двор. Собака опять подскочила к нему и снова принялась жалобно подвывать, хватать его зубами за полу шинели.
— Да, да, псина, иду. Кажется, теперь я понимаю, чего ты хотел от меня. Давай, давай веди меня туда…
Собака побежала впереди, непрерывно потявкивая. Уля зажег фонарь и пошел за собакой, которая исчезла в саду. Оттуда послышался ее лай. В ничем не тронутой тишине ночи, в угольной темноте, тоскливый вой разносился далеко по деревне, словно весть о приближающейся беде.
Уля побежал в глубь сада. У подножья молодой черешни он наткнулся на тело Томеску. Тот лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Лицо его было искажено, словно он испытывал острую боль. Тонкая струйка крови медленно стекала из левого угла рта.
— Мертв! — прошептал Уля, заскрежетав зубами от острого чувства ненависти, которое владело им в эту минуту.
Машинально притронулся он ко лбу Томеску. Холодный? Да, но это еще не был ужасающий холод, каким замораживает смерть тело человека. Жизнь, едва-едва теплившаяся в нем, отказывалась угасать. Лихорадочным движением Уля расстегнул его китель и приложил ухо к сердцу. Слабыми, едва ощутимыми ударами сердце еще продолжало биться.
Томеску был жив.
Вне себя от радости, Уля поднял на руки его тело, тяжелое, как тело покойника, и пошел с ним к дому.
Собака, бежавшая впереди него, выла, лаяла, визжала, словно радуясь вместе с ним.
Уля толкнул дверь ногой и вошел в дом. Увидев его с Томеску на руках, шифровальщики словно окаменели.
Уля Михай подошел к столу, на котором поджав ноги, сидел Бурлаку, от волнения не сообразивший, что надо освободить место.
— Сойди! — крикнул Уля с ненавистью.
Окрик вернул Бурлаку к действительности. Соскочив со стола, он принялся помогать Уле укладывать раненого. После того как Томеску уложили, Уля, обессиленный, свалился на стул. На одну секунду ему показалось, что он теряет сознание. Остальные, одеревенев от страха и нервного потрясения, смотрели издали, не смея подойти.
Единственным, кто не потерял присутствия духа, был Барбу Василе.
— Он умер? — спросил он голосом, не выдававшим ни малейшего волнения. И, сойдя с топчана, потрогал лоб раненого: — Еще нет, но мне кажется, что он долго не протянет.
Может быть, именно эти слова помогли Уле вновь овладеть собой.
— Мы должны спасти его во что бы то ни стало, — решительно сказал он, обращаясь ко всем. — Каждая секунда промедления может стать для него роковой… Бурлаку, бегом к подполковнику Стытеску. Скажи ему, что это очень серьезное дело. Пусть захватит с собой всё, что нужно. Быстро!.. Да не стой же ты, беги!