Страница 12 из 24
– Хватайте его, святая вода отняла у беса силы! – визжала девушка.
– Хватайте! Во имя Отца, Сына и Святого Духа, хватайте! – вторил мужчина в темном.
Джеймс оттолкнул солдата, алебарда осталась в руках «демона» – и тут же пришлось парировать удар второго вояки. С треском столкнулись древки, Джеймс не удержался и полетел на пол, на него свалился первый солдат. Максвелл пополз к пентаграмме, воя: «Вельзевул, на помощь!» Второй боец, должно быть, побоялся ранить товарища и не стал рубить, прыгнул сверху. Джеймс с трудом полз по полу, двое солдат вцепились в него, скрюченные пальцы скребли по мокрому телу, визжала блондинка, гнусаво бубнил человек в черном… Максвелл извивался, отталкивал чужие грубые руки, хрипел: «Я – «холодная» молекула! Провалитесь все с вашими ведьмами, заклятиями, святоши, тупицы! Провалитесь с вашей любовью! Я не хочу! Я – «холодная» молекула! Домой! Вельзевул!..»
Ему удалось стряхнуть одного из солдат, другому он врезал коленом по шлему, ногу пронзила боль, но хватка сразу ослабла… Зато первый солдат вытащил здоровенный широкий нож.
– Вельзевул, да где же ты?! На помощь!!! – из последних сил взвыл Джеймс.
И Вельзевул явился – как нельзя более эффектно, в клубах серного дыма! На низеньком темпорологе был громоздкий костюм космодесантника, выкрашенный в черный цвет, только без шлема. Плечи казались неестественно массивными из-за реактивных двигателей, на выпуклой груди лоснилась броня. Поверх доспехов был наброшен черный же плащ с багровой подкладкой, в деснице – полицейский шокер.
– Я здесь, сын мой! – возвестил Вельзевул, поражая молниями средневековых фанатиков.
Джеймс подполз к закованным в черную броню коленям и, рыдая, вцепился в багровые складки плаща…
Пространство вокруг задрожало, выворачиваясь наизнанку, Джеймс закрыл глаза.
– Демон Максвелла, друг мой, демон Максвелла… «Горячие» молекулы налево, «холодные» направо. Вы не послушались меня и явились в прошлое с любовью… Нельзя нарушать договор со стариной Вельзевулом! Но не беспокойтесь, «Вельзевул и сыновья» всегда придут на помощь! Мы все расставим по местам, мы наведем порядок. Любовь и страсть… Демоны и ведьмы… Приключения и опасности… Это хаос, сын мой, но мы наведем порядок. «Горячие» молекулы налево, «холодные» направо…
Джеймс не слушал, он закрыл глаза и пытался припомнить девушку, с которой его хотела познакомить госпожа Конован.
Юлия Остапенко
Книга страха
Эми Завацки была из тех девушек, которые всегда выбирают плохих парней. В старшей школе таких девушек легко заметить по кофточкам с длинными рукавами, которые они носят даже в разгар июльского зноя. В колледже эти девушки иногда не являются на семестровые экзамены, а если приходят, то придерживая на переносице огромные солнцезащитные очки. Девушки, выбирающие плохих парней, зачастую превращаются в женщин, которые смыслят в мужчинах побольше многих. Но и тогда в такой женщине, вышедшей в супермаркет за детским питанием, в том, как она будет инстинктивно прикрывать свой большой живот, где растёт её четвёртый ребёнок, в том, как опустит глаза в ответ на приветствие соседки, в том, как поправит воротничок блузки, прячущий свежие синяки, – во всём этом всё равно будет угадываться та самая девочка, которая когда-то, очень давно, выбрала не того парня.
Однажды тусклым, холодным, недобрым осенним вечером Эми Завацки решила, что с неё хватит.
С Робби всё оказалось просто – он и сам давно собирался её бросить и не сделал этого до сих пор лишь потому, что у него не хватало на это времени. Она позвонила ему сама, попросила забрать её после работы, сказала, что это важно. И он как будто почувствовал по её голосу, что она собирается сделать, потому что впервые за последние три недели не стал отнекиваться и пообещал, что приедет в девять. Смена Эми заканчивалась в восемь, и он это знал, но она ничего ему не сказала – она надеялась, что ей вообще ничего больше никогда не придётся ему говорить, кроме одного-единственного слова, которое, будь честна с собой, Эми, надо было сказать давным-давно.
Беда в том, что Робби был лишь одним из многих плохих парней в её жизни. Ничем не лучше был её босс, мистер Хенрид, «Герберт, просто Герберт, моя сладенькая». Эми Завацки была не так чтобы очень умна, но в отличие от множества не очень умных женщин вполне сознавала сей факт, что уже само по себе отделяло её от звания полной дуры. Поэтому даже своим не слишком большим умом Эми понимала, что обращение «моя сладенькая» от менеджера кафе к официантке не имеет под собой двусмысленного подтекста лишь в том случае, если менеджеру уже исполнилось девяносто лет. Мистеру Герберту-просто-Герберту Хенриду прошлой весной минуло пятьдесят пять, и, как многие мужчины в его годы и с его положением, он был не прочь утвердить свою увядающую мужественность за счёт молоденькой, миловидной и, чего уж там, не слишком умной девушки, находящейся у него в подчинении. Это Эми почувствовала инстинктивным женским чутьём, когда он ещё только брал её на работу полгода назад. Полгода она терпела его вялые, но довольно назойливые заигрывания, лишь единожды пожаловавшись Робби, за что заработала внушительный пинок и беседу, во время которой Робби объяснил ей, в соответствии с её небогатым умом, что ни один мужчина не станет приставать к женщине, если только та не станет его поощрять. Это была аксиома; Эми помнила это слово со школы, потому что её брат Джейк был зубрила и молился на математику, мечтая поступить в колледж. Математика, впрочем, не обеспечила ему проходной балл и не спасла ни от Афганистана, ни от шальной пули под Кабулом. Тогда-то Эми и уехала из Стоунвилла в Нью-Йорк – дома ей нечего стало делать, отец окончательно спился и колотил её теперь чаще, чем все её дружки, вместе взятые, а Джейка больше не было рядом, чтобы её защитить. Она взяла с собой на память его тетрадку по геометрии и иногда листала её перед сном, как другие девушки листают модные журналы – бездумно, просто чтобы занять чем-то руки и глаза. И там было это слово: «аксиома». Нечто недоказуемое, но не подлежащее сомнению. Параллельные прямые не пересекаются. Герберт-просто-Герберт Хенрид не стал бы совать потные ладони ей под юбку, если бы она сама этого не захотела. Некоторые девушки просто всё время выбирают плохих парней.
Тем тусклым осенним вечером Эми сказала мистеру Хенриду, куда он может засунуть свои лапы, своё убогое стариковское обаяние и свою работу. Она собиралась сделать это в конце смены, но получилось раньше – он вызвал её в половине шестого под предлогом выволочки за то, что она якобы обсчитала одного из клиентов, и, назвав пару раз «моей сладенькой», снова принялся лапать. Тогда она это и сказала.
После чего оказалась на улице за два с половиной часа до того, как Робби должен был за ней заехать.
Кафе, в котором она работала (вернее, теперь уже не работала), располагалось в одной из самых тёмных, тесных и вонючих улочек Бруклина. До ближайшей станции метро отсюда было восемнадцать кварталов, автобусы ходили раз в час, чаще всего не останавливаясь, а такси было не сыскать днём с огнём, да у Эми и не было денег на такси. Выйдя из кафе, она сразу отошла от него шагов на тридцать, чувствуя огромное облегчение, потом пошла медленнее и, наконец, остановилась, раздумывая, что ей теперь делать. Ещё только начинало вечереть, но та осень в Нью-Йорке выдалась холодной, сырой и ветреной, а на Эми был только старенький фетровый плащик и летние туфли на все случаи жизни, «мультивариант», как говаривала Грейс. Грейс была её подругой, единственной, которую Эми сумела завести за два года в Нью-Йорке, постоянно переезжая с места на место и ни на одной работе не задерживаясь надолго. Грейс тоже была из Пенсильвании, из Ренкл-Рока, это почти рядом со Стоунвиллем. Не то чтобы кто-то из девушек, переехавших в Нью-Йорк из глуши в поисках лучшей доли, помнил два года спустя, как назывался тот городок, где они родились. Но всё равно это их роднило – это и ещё то, что Грейс тоже выбирала плохих парней. Чаще, впрочем, она не выбирала вообще никаких.