Сыщик

Справа вдруг что-то треснуло вовсе уж оглушительно, и не далее чем на расстоянии протянутой руки от гостя меж двумя шарами проскочила длинная фиолетовая искра длиной добрых пол-аршина. К стыду своему, он невольно отшатнулся.

— Ничего страшного, — послышался звучный, уверенный голос. — Остаточные явления, аппаратура отключена, так что шагайте смело. Сюда, молодой человек!

Слева, из-за непонятного стеклянно-металлического сооружения высотой в полтора человеческих роста показался высокий, коренастый мужчина, осанистый даже в непритязательной одежде; На нем были простые мешковатые шаровары, более подошедшие бы портовому рабочему, блуза с закатанными рукавами и кожаный фартук, делавший его похожим на кузнеца. Выглядит даже моложе своих шестидесяти пяти, могуч и кряжист, во всклокоченной шевелюре не так уж много седых прядей, а густые усы на манер бисмарковских и вовсе черны, как смоль. Без сомнений, профессор Клейнберг. Молодой человек видел фотографии.

Ожидая в третий раз столкнуться с чопорностью и церемонностью, он, чтобы соответствовать атмосфере усадьбы, произнес самым вежливым и светским тоном:

— Я весьма благодарен, герр профессор, что вы сочли ради меня возможным оторваться от…

— Вздор, — сказал профессор великолепным басом. — Работа как раз закончена, самое время отдохнуть и развеяться. Так что вы очень кстати, юноша, в другое время вам безжалостно дали бы от ворот поворот… Пойдемте?

За неприметной дверью в углу помещения оказалась комната совсем другого облика: никаких диковинных устройств там не имелось. Прозаический стол, высокий шкафчик, пара венских стульев. Стены увешаны фотографиями, гравюрами, черно-белыми и раскрашенными акварелью, сюжет один: кони, кони, кони в разнообразнейших видах, на полном скаку, взметнувшиеся на дыбы, стоящие, чутко вскинув голову. Рядом с невысокой книжной полкой красовался большой дагеротип, изображавший юного офицера верхом на лошади: гнедой стоит смирнехонько, уланская шапка всадника лихо заломлена, конец обнаженного клинка лежит на правом плече, касаясь острием небогатого эполета младшего офицера.

Молодой человек обернулся к хозяину:

— Насколько я могу полагать…

— Ну конечно я, — пробасил профессор. — На другой день после Траутенау. Там мы пруссакам всыпали хорошенько…

Молодой человек, прекрасно знавший историю австро-прусской войны 1866 года, мог бы, разумеется, уточнить въедливо: битва при Траутенау была, конечно, австрийцами выиграна, но сама война оказалась выиграна как раз пруссаками. Но он, конечно же, эти ценные исторические замечания удержал при себе…

— Я человек любопытный, как всякий истинный ученый, — пророкотал профессор, стягивая кожаный фартук и швыряя его в угол без всякой ожидавшейся чопорности. — Ваше письмо меня крайне заинтриговало. Вы заверяете, что это для вас «дело жизни или смерти», да? В наш век подобные мелодраматические обороты как-то уже выходят из употребления.

— И тем не менее, дело, собственно, так и обстоит, — твердо сказал молодой человек.

— Интрига явственно обозначилась, — хмыкнул профессор. — Хотите просить у меня денег? Проиграли в Монте-Карло все, вплоть до матушкиных брильянтов? Нет, я там бывал… На проигравшегося светского хлыща вы как-то не похожи… Что еще? У меня нет юной очаровательной дочери, которая могла бы «составить ваше счастье». Моей единственной дочери уже под сорок, она замужем за полковником, у нее два сына-студента… Следовательно, и сей романтический вариант отпадает… но тогда я теряюсь, ничего на ум не приходит… Объясните. Как бишь вас зовут?

Молодой человек поклонился:

— Сэр Персиваль Глайд, из графства Сассекс. Сдвинув густые брови, профессор на миг задумался.

— Странно, — сказал он наконец. — Полное впечатление, что я это имя где-то уже слышал… Но мы никогда прежде не встречались, определенно… И тем не менее…

Молодой человек внешне остался невозмутим, но про себя прямо-таки издал отчаянный вопль.

За спиной профессора, на книжной полке, среди пары дюжин растрепанных переплетенных томиков красовался и изданный на немецком языке роман англичанина Вильяма Уилки Коллинза «Леди в белом». Откуда молодой человек и позаимствовал звучное британское имя вместе с титулом. Кто же мог предполагать… Ах, как неудачно…

Лихорадочно пытаясь переменить тему, увести мысли профессора с опасной для себя дорожки, он, изобразив на лице нешуточное удивление, чуточку невежливо издал возглас изумления — громко, словно деревенщина какая-нибудь. Но что делать, нужно как-то сгладить…

Профессор проследил направление его взгляда. Молодой человек, словно помянутая деревенщина, таращился на одну из гравюр, изображавшую лошадь со всадником в странной для непосвященного позе: она словно бы летела в воздухе с поджатыми передними ногами и выпрямленными задними.

— Что вас удивило?

— Классический каприоль, — произнес молодой человек. — Лошадь делает прыжок на месте, одновременно отталкивается задними ногами… А здесь и левада, и пьяффе…

— Вы в этом разбираетесь, юноша? — голос профессора заметно подобрел.

— Я имею честь служить в гвардейской кавалерии, — сказал молодой человек. — Лошадь — несомненный липицанер, как и прочие здесь… Это и есть ваша знаменитая Испанская школа?[1]

— Да, классические упражнения. Гравюры восемнадцатого века. Один из моих предков… — профессор замолчал. — Нет, давайте оставим эту тему, иначе мы можем засидеться до утра, лошади и история Испанской школы — моя страсть… Все же гораздо интереснее поговорить о вашем загадочном деле. Вопросе жизни и смерти. Вы согласны?

— Разумеется, — кивнул молодой человек.

Он видел, что профессор уже забыл о чрезвычайно скользкой теме, — то есть о том, где ему могло попасться имя сэра Персиваля Глайда. Ну что ж, кажется, все обойдется, не стоит только произносить это имя еще раз…

— Надеюсь, от доброго доппель-кюммеля не откажетесь? — спросил профессор. — Офицер гвардейской кавалерии, как говаривали во времена моей молодости, обязан употреблять благородные напитки даже во сне…

— Мне, право, неловко…

— Глупости, — энергично сказал профессор. — Церемонии — там, в особняке, а здесь можно и попросту… Я же сказал вам, что мне хочется отвлечься, работа была долгая и адски трудная, я рад поболтать о чем-то совершенно постороннем… Не стоит звать этих павлинов, я прекрасно сам справлюсь… Скудость закуски также не должна пугать кавалерийского офицера… Мне на войне приходилось пить и «под конскую гриву», и даже под «далекий выстрел»…

Говоря все это, он достал из шкафчика графин с напитком светло-янтарного цвета, серебряные стопки, ловко разрезал на серебряном блюдце два крупных яблока.

— За здоровье гостя! — Он, осушив свою чарку, присмотрелся. — Браво, юноша, браво: не поморщившись, одним махом… В лучших традициях гвардейской кавалерии… Теперь за лошадей?

Из дипломатических соображений отказаться было решительно невозможно, и молодой человек браво осушил вторично приличную чарку янтарного напитка. К его облегчению, профессор не стал разливать по третьей. С хрустом прожевав ломтик спелого яблока, требовательно спросил:

— Итак?

— Речь идет о вашем ученике Лео Штепанеке.

Выразительное лицо профессора моментально изменилось так, словно вместо яблока им был только что разжеван лимон.

— Не самая приятная тема… Строго говоря, Штепанек — не мой ученик, а моя крупная ошибка… слава богу, единственная. Единственный, кого я не смог достойно ввести в большую науку… исключительно по его собственной вине, но все равно, я обязан был сделать все… У вас, правда, не сыщется более приятной темы для беседы?

— Увы, профессор… — сокрушенно сказал молодой человек. — У меня одна-единственная тема. Штепанек… вернее, его аппарат, его изобретение…

— Ага, ага… — поморщился профессор. — Телеспектроскоп, он же, изволите видеть, дальногляд… Дурацкий аппарат, дурацкое изобретение… даже название дурацкое: телеспектроскоп, изволите видеть… Эта вечная страсть любителей химерических выдумок к пышным названиям… Если вы имеете в виду именно дальногляд… предпочитаю именовать его именно так, все же приятнее для слуха, нежели теле…

1

Венская Испанская школа верховой езды создана примерно в 1570 г. и в свое время была знаменита на всю Европу, как и специально выведенные для нее лошади.