Лётчик и девушка

Потом – недели две – был кабинет школьного психолога в какой-то гимназии, без арендной платы, только за право зачислить доктора Чупрынину в штат. Но РОНО не поняло такой инициативы, а доктор Чупрынина скоро сбежала. «Либо я работаю, – так сказала она, – либо сижу в глухой обороне. В резиновых перчатках работать можно, но не в свинцовых». Лиза тогда не избавилась ещё от привычки молча сносить неудобства, но и для медиума работа в школьных стенах была настоящим адом.

Теперь их офис расположился в огромном Центре детского и юношеского творчества, дивной красоты золотистом дворце-лабиринте. Выстроили его на деньги отцов юношества, и деньги эти не были чистыми. «Это ничего, – сказала Марта Андреевна, когда они переезжали, – это не страшно. Вон, погляди, какая выставка у выпускного класса по живописи. Красота. И скрипочки тут, и флейточки… всё будет хорошо, Лиз. Ты сходи ещё за угол, там керамика и скульптура». И действительно, понемногу место становилось всё светлее. Ма даже не приходилось особенно стараться для этого, хотя она порой пивала чаи в учительской и болтала там о всяком, о женском…

О, как она умела болтать!

Лиза не смогла бы объяснить, в чём тут соль. Как-то так получалось, что колдовство Ма выражалось через болтовню. Оно проистекало в словах. Ма могла нести любую чушь, хихикать и для смеху басить, она могла диктовать под запись, читать лекцию, размышлять вслух – и всё это было колдовством и изменяло мир. Изменяло людей. А если Ма бралась за дело всерьёз, подбирала и взвешивала могущественные свои слова, то сила их равнялась силе сказочных заклинаний, творила события, подобные мифическим чудесам.

Много раз Лиза видела это своими глазами. Да что там, она была главной помощницей Ма.

Всё равно дух захватывало.

…Лиза уселась на табуретку, пристроившись боком к тяжёлому столу, и взяла ломтик кекса. Пару секунд Ма напряжённо смотрела в расклад маджонга на экране, потом решительно отодвинула ноутбук и придвинула чашку. Лиза почувствовала, что на самом деле ей хочется достать сигарету.

Ма посмотрела на неё с вопросом.

Лиза посмотрела на Ма укоризненно.

Ма обречённо вздохнула и вгрызлась в кекс. Уже месяц она старательно пыталась бросить. «Врачу, – подумала Лиза, – исцелися сам», – а потом стала вспоминать, что Ма говорила о клиенте. Нужно было собраться перед работой.

Кирилл Вадимыч, с которым они столько бились, был печальный тихий мужчина, такой же толстый и маленький, как Ма. Но если Ма отлили из легированной стали, то его вылепили из желе, и желе обтекало капельками. Остатки волос Кирилла Вадимыча частью прилипали к лысине, частью стояли над ней торчком, как антеннки. Ему было тридцать девять лет, но выглядел он сильно за пятьдесят. Он пришёл к Ма от отчаяния.

– В жизни мужчины, – говорила Ма, – есть три главные женские фигуры. Про неглавные мы сейчас говорить не будем. Главные фигуры – это Мать, Жена и Дочь, и это должны быть три разные женщины. Но функции часто смещаются. Самая пластичная фигура -жена. Когда она становится для мужчины мамой или дочкой, это плохо, конечно, но каким именно образом? Это плохо для созревания личности, для самосовершенствования, а кого в наше время волнуют такие вещи. Смещения функции жены даже социум не осуждает. Но дальше – хуже…

Ма задумчиво уставилась в потолок и сделала затяжку. Лиза так и глядела на неё, примостившись на краешке клиентского кресла. Она проглотила комок в горле, облизнула высохшие и воспалённые губы.

– Эх ты, – сказала ей Ма и спрыгнула с подоконника. Покопалась в верхнем ящике тумбочки, достала тюбик с какой-то мазью. – На, кругом рта помажь. И купи себе такую же, не забудь. Ну, пошли дальше. Когда смещается функция дочери, это само по себе плохо, потому что дочь – юный человек, ей бы расти, идти вперёд, а ей приходится играть роли людей уже поживших или, чего доброго, старых. У неё отбирают часть жизни, самую лучшую часть. А если дочери приходится играть роль Жены, то это попахивает инцестом, будь он проклят.

Ма помолчала.

– Я женщина, – сказала она, – и женщинам сейчас сочувствую, а надо бы сочувствовать всем. Хуже всего для мужчины – когда смещается функция матери. И в этом случае чаще всего виновата мать.

Лиза кивнула.

– Да, – сказала Ма, – это дело известное, когда свекровь ревнует сына к невестке. Но бывает ещё хуже. Вот как у нашего Кирилла Вадимыча. У него мать не только Жена…

Марта Андреевна докурила, затушила бычок и, поморщившись, махнула рукой.

– …но и Дочь, – понимающе закончила за неё Лиза. И заговорила горячей, сбиваясь: – Она… она в его сознании всё время меняется. Как привидение, честное слово, Ма. Как ведьма. Она то могущественная и тёмная, всевидящая, страшная… как гроза ночью, то загадочная и такая… эмоциональная, а потом вдруг беззащитная и непонятливая…

Ма размышляла.

– Ведьма… – пробормотала она, скосоротившись. – Дура она, а не ведьма…

Лиза опустила взгляд. Она не знала, что сказать, а кроме того, её потрясла картина, которую она сама только что описала. Она не подыскивала слова, не собиралась с мыслями, просто говорила о том, что видела – но из этого рождалось нечто большее…

– Ма, – осторожно спросила она, – а ведь я сейчас описывала… ну… то есть…

– Царицу Шаммурамат, – фыркнула Ма и сказала уже серьёзно: – да, ты описала прекрасный образ женщины. С большой буквы.

– А почему так вышло… – уныло сказала Лиза, – ну, это… почему получилась – дура?

Ма расхохоталась. Потом напустила на себя загадочный вид и заговорила:

– Всякий, кто гнетёт то, чему предназначено расти, и поддерживает то, чему предназначено погибнуть… круглый, набитый, полный дурак! – закончила она резко и звонко хлопнула в ладоши. – Лизка! Чего мы тут сидим, лясы точим? Работать пора!

Лиза улыбнулась.

Лиза работала.

Ма расположилась у себя за столом, клиент – в удобном кресле перед нею, Лиза стояла в сторонке, в тени, у шкафа в углу. Она не любила сидеть во время работы: рисковала забыться и уйти слишком глубоко. Она была очень хорошим медиумом.

Лиза работала и знала, что у мальчика Кирюши никогда не было девочки, что он никогда не был влюблён, что он хотел бы поговорить об этом, но не решается. Ещё – что он считает Лизу красивой, как фотомодель, и ему мучительно стыдно показывать надменной красавице свои жалкие, убогие мысли… грязные, стыдные мысли. Лиза окунулась глубже в его сознание, и губы её тронула улыбка: хотела б она вправду быть такой принцессой. А что до мыслей, то Лиза видела мысли многих людей, и ничего особенного Кирюша не воображал. Её, напротив, удивляло, что он не любит порнографию и не испытывает желания мстить женщинам.

Она спускалась всё ниже и достигла наконец бледной поверхности, напоминавшей поверхность воды. Это была тоска – жгучая тоска одиночества, мучившая Кирюшу. Такая же тоска жила в сердце Лизы. Сердце её отозвалось эхом, она зажмурилась и беззвучно вздохнула.

«Лиза!» – мысленно позвала Ма.

«Я в порядке, – ответила Лиза, – можно начинать».

Ма кивнула.

– Давайте немного отвлечёмся, – сказала она клиенту.

Кирилл Вадимыч покорно кивнул.

«Мы ни разу не говорили с ним о женщинах и об одиночестве, – подумала Лиза, – странно это». Они тратили часы и часы на анализ его отношений с матерью – тяжёлых, страшных, ещё более мрачных, чем у Лизы, но дальше не шли. «Может быть, сегодня, – думала Лиза. – Ма что-то задумала». Пока что Марта Андреевна спрашивала, Кирилл Вадимыч отвечал: всё шло как обычно.

– Расскажите, как вы представляете себе свой дом, – вдруг попросила Ма.

– Квартиру? – рассеянно сказал Кирилл Вадимыч. – Ну, мы живём в двухкомнатной…

– Нет. Идеальный дом. Воображаемый дом, в котором вам хорошо и спокойно. – Ма поглядела на него и уточнила: – Необязательно настоящий.

Кирилл Вадимыч снова кивнул, лицо его выразило облегчение.

Он подумал, помялся и стал описывать дом на дереве – то ли волшебный, то ли игрушечный детский домик. Из жёлтых струганных досок, с двускатной крышей. Ма кивала, чуть улыбалась, задавала наводящие вопросы, и он разговорился. «Туда можно забраться только по веревочной лестнице, – говорил он, – а потом втянуть её наверх… На окошках резные наличники, а внутри пахнет деревом. Из окошек далеко видно…»