Огни на шкуре ночи

Карина Шаинян

Огни на шкуре ночи

В густом сумраке «Серединки» дрожали отсветы кухонного огня. От едких запахов перца и горячего масла резало глаза. Гудение голосов заглушало вялый тенорок торговца, мешало сосредоточиться. Бумага казалась липкой, перо брызгало, и Пала, стискивая зубы, склонялся над столом все ниже. Слушать. Писать. Не думать. Не смотреть на вход. Дурак, болван, опять ушел молча, три дня как ушел, глиняная башка… Не думать. Тогда все снова будет хорошо.

Писарь поднял глаза на сидящего напротив торговца, с отвращением разглядывая жидкую седую бородку и желтоватое лицо.

– Три тюка шерсти самой тонкой и полтюка шкур диких зверей, с мехом густым, причудливо окрашенным, в горных лесах с великим трудом добытых, – перечитал Пала и закашлялся. – Дальше?

– Все, дальше – как положено. Уважаю, кланяюсь, о цене договоримся, милостью Солнечной Девы с Горы… Или нет, этого не надо, – просипел торговец, потирая щеку.

– Чего не надо? – вскинулся Пала.

– Про Солнечную не надо, ну ее совсем, – насупился торговец. Пала мрачно уставился в его водянистые глаза. Торговец уже заерзал, покашливая от неудобства, но тут налетела Чика, загремела посудой, от литого тела пахнуло вкусным теплом, и Пала отвел взгляд.

– Дружок твой пришел, – сверкнула зубами Чика.

Пала облегченно откинулся на стуле, рассеянно завертел перо в пальцах. На пороге корявой глыбой торчал Виль, переминался с ноги на ногу. Всматривался в глубину трактира, зачем-то прикрывая рукой глаз. Наконец неуклюже двинулся к столику Палы.

– Чика, тащи пиво! – заревел Виль, подсаживаясь.

Торговец вздрогнул. Пала, опомнившись, поспешно дописал витиеватые заверения во всяческом почтении и подул на бумагу.

– Давно тебя видно не было, – с деланным равнодушием бросил он Вилю.

– Да я наверх ходил, к охотникам. Пора уж было, расковались у них кони, а на подковы жмутся… Оно и понятно – денег-то нет…

Торговец, косясь на Виля, аккуратно сложил бумагу, бросил Пале монету и выбрался из-за стола. Виль проводил его взглядом и повернулся к писарю, отняв наконец руку от лица. На смуглой щеке коваля радужно переливался здоровенный синяк.

– Ух ты! – не удержался Пала. – Злые кони у охотников?

– Кони как кони, – Виль осторожно потрогал скулу, – спокойные кони, ковки не боятся. – Он повозился на табуретке и вздохнул. – Побили меня.

– За что? – удивился Пала. Виль тоскливо посмотрел в окно. – А, понятно… Но бить-то зачем?

– А ты нашего Виля не знаешь, – подбежавшая Чика грохнула на стол кувшин. Уставилась на коваля, уперев руки в бока. – Как это он говорит… «Голова салом обросла, под ноги как свиньи смотрите, ходите кругами, как кривые мерина…»

Виль замахал руками.

– Ну что ты, Чика, я вежливо… Всего-то и позвал… Как же так, говорю, дорога на гору есть, а никто по ней не ходит. Почему не ходит? Смертным не пройти, жрецы говорят? А раньше чуть что на гору бегали. Почему вы носу из лесу не высунете, курицы тупые? Забыли о Солнечной Деве, в храм не ходите! Сидите на толстых задницах, только бы мясо жрать да пиво пить… – Виль шумно отхлебнул из кувшина.

– А дальше? – спросила Чика, сочувственно улыбаясь.

– А дальше меня побили, – уныло ответил Виль. – А ты как? – повернулся он к писарю, – что-нибудь интересное слышал?

– Много чего, – пожал плечами Пала. – Но с горы никто не приходил. А жрецы со мной не беседуют – у них свои писари есть.

– Трактир на перекрестке, а ничего интересного не слыхать… Тоже мне – «Серединка», – Виль снова припал к пиву. Его глаза постепенно соловели. В дыму и гуле голосов металась Чика, иногда подходила с новым кувшином, трепала Виля по лохматой голове, подмигивала писарю.

– Я коваль. Лучший в городе коваль, – невнятно объявил Виль. – А знаешь, почему?

– Да знаю, глиняная ты башка.

– Я в ковали пошел, потому что вот спустится она с горы, по камням этим страшным… не пешком же Солнечной Деве идти – на коне приедет… к кому поведет копыта править? А?

– К тебе, к тебе.

– Ну. Подковы-то по камням растеряет… – Виль тяжело замотал головой. – Железо да копыта. Больше ничего теперь не вижу… Помнишь, как раньше?

Пала промолчал. Раньше – неделями прорубались по заросшим тропам. Спускались в зеленый сумрак лощин и читали следы, спрятанные в пестрой тени. Поднимались к границе леса, подставляли лица под взгляд Солнечной. На краях папоротниковых пустошей примечали развороченную землю, обкусанные сладкие корни. Нюхали влажный воздух, слушали болтливых птиц в далеких кронах. Прятались, когда огненные мотыльки начинали чертить странные знаки на шкуре ночи. В поту от прелого земляного тепла, в ознобе от азарта и ползущего с гор холода ждали, когда придет прикормленный солью зверь. Грузили заводных коней теплым мясом, хлопали по мокрым шеям, вели вниз.

– Раньше… – снова вздохнул Виль и, сморщившись, схватился за щеку. – Только ведь зверя в горах почти не стало, а жить на что-то надо.

Пала кивнул.

Они редко спускались в город – только чтобы сбыть мясо да отдать шкуры скорняку. Покончив с делами, шли в «Серединку». Виль, напившись пива, затихал, блаженно улыбался и все пытался схватить Чику за руку. И только когда кто-нибудь, размахивая бумагой, зазывал Палу за свободный столик, Виль делался шумным. «Что тебе эти гроши? – гремел он на весь трактир. – Отстаньте от него, мы отдыхаем!» Пала урезонивал приятеля: не в монетах дело – помочь нужно. Но Виля уговоры не пронимали. Виль был уверен, что письма – никому не нужные финтифлюшки, вроде бисерных ожерелий на шеях городских красавиц. Кто же знал, что когда-нибудь эти глупые буквы станут для Палы основным заработком, точно так же как для Виля – умение ловко ковать коней. Кто знал, что когда-нибудь охотника Палу будут называть Пала-писарь…

И в тот день… Пала привычно отставил кружку с пивом, поднялся, кивнув испуганной криками Виля женщине, получившей письмо из северных степей. С самого утра по лицам бродила легкая растерянность – вроде все в порядке, а чего-то не хватает, и возмущенные вопли Виля звучали неубедительно, и косы Чики не лоснились, как обычно. Виль, угомонившись, загрустил, раскачивался над кружкой, шептал: «Пьяный я, Пала, Солнечная на меня смотреть не хочет…» Иногда рядом кто-нибудь озадаченно трогал щеку – и тогда Пала тоже чувствовал странную холодящую пустоту, недоуменно скреб щетину.

А потом распахнулась дверь, кто-то вскрикнул отчаянно, остро запахло пролитым пивом, и Пала непонимающе уставился на черепки, не слыша ничего, кроме шипящей под ногами пены. Так шипят золотые огни в черной шкуре Темного Зверя, подумал он. Но ведь Темный Зверь – это сказка для малышей, чтоб не сбегали к охотникам. Чтобы боялись темноты, наполненной горящими мотыльками… Рядом сказали: «Из лесов под Горой пришел», и добавили: «Верхнюю окраину выел уже…», и какая-то женщина ломким шепотом спросила: «А охотники как же?» «Нет больше охотников», – ответили ей, и снова стало шумно.

Они с Вилем бежали в толпе, в руках у Палы был непонятно когда подхваченный лук, а потом лук куда-то делся, и в потную ладонь всунули факел. Лил дождь, факел шипел и плевался, и шипел внутри страх. Их вынесло на храмовую площадь, и Пала, оскальзываясь на размокшей глине, увидел, как жрецы поспешно разжигают огонь на алтаре. От пахучих трав уже валил густой дым, и старший беззвучно шевелил губами.

«Пошлите за Солнечной!» – жалобно крикнул кто-то, и лицо старшего жреца исказилось. Он поднял руки, как будто пытался отодвинуть толпу, и отступил в глубь храма. «Хватит дурацких ритуалов, идите на Гору!» – люди качнулись вперед, и жрецы бросились ко входу. Если запрутся, сломаем двери, подумал Пала, не могут они запереться, нельзя никак! – но створки уже закрывались. Рядом застонали.

Сломаем, снова подумал он, пытаясь вырваться вперед, но тут под ухом свирепо заревел Виль, и Пала на мгновение оглох. Вокруг уже бежали, и он тоже ринулся по узким улочкам вверх, туда, где ворочался сгусток тьмы, усеянный золотыми огнями.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.