Страница 19 из 35
Я не очень удивился, будто ждал ее. Если она так ве ла себя, когда читала письмо мужа, можно было преду гадать, что она пойдет еще дальше.
Ее приход можно объяснить двояко: либо она расчув ствовалась, когда ей так прямо напомнили о доме, либо решила пробудить ревность инженера; возможно, что в эту минуту он стоит у окна и глядит на нас, а ведь меня приглашают в Эвребё. А может быть, она действует про думанней и тоньше и хотела вызвать ревность инженера уже вчера, когда читала и перечитывала письмо капи тана.
Как видно, ни одна из моих глубокомысленных дога док не соответствовала истине. Фру Фалькенберг хотела видеть именно меня, она хотела как бы извиниться за то, что послужила причиной моего увольнения. А ведь, казалось бы, такой пустяк совсем не должен ее зани мать. Неужели она настолько легкомысленна, что даже не способна понять, как худо ей самой? И какого черта я ей понадобился?
Я хотел ответить ей коротко и намекнуть относитель но поезда, но потом вдруг расчувствовался, ибо предо мной было дитя, не ведающее, что творит.
– Ты теперь поедешь в Эвребё, – так начала она, – вот мне и хотелось бы… Гм-гм. Ты, должно быть, огорчен, что приходится уезжать отсюда, верно? Не огорчен? Нет, нет. Ты ведь не знаешь, что тебя рассчитали из-за меня, потому что…
– Это не играет роли.
– Нет, нет. Но теперь ты все знаешь. Я хотела сама все тебе объяснить, прежде чем ты уедешь в Эвребё. Ты ведь сам понимаешь, мне было не совсем приятно, что ты…
Она замялась.
– Что я здесь. Да, вам это было очень неприятно.
– …что я тебя вижу. Чуть-чуть неприятно. Потому что ты знал, кто я. Вот я и просила инженера рассчитать тебя. Ты не думай, он не хотел, но все-таки выполнил мою просьбу. А я очень рада, что ты поедешь в Эвребё.
Я сказал:
– Но если вы вернетесь домой, вам будет столь же неприятно видеть меня там.
– Домой? – переспросила фру. – Я не вернусь до мой.
Пауза. Она нахмурила брови, когда говорила эти слова. Потом кивнула мне, слабо улыбнулась и хотела уйти.
– Я вижу, ты простил меня! – добавила она.
– Вам нисколько не будет неприятно, если я поеду к капитану? – спросил я.
Она остановилась и взглянула на меня в упор. Как это понять? Трижды она помянула в разговоре Эвребё. Хо чет ли она, чтобы я, при случае, замолвил там за нее сло вечко? Или, напротив, не желает чувствовать себя моей должницей, если я ради нее откажусь от приглашения?
– Нет, нет, мне не будет неприятно. Поезжай.
И она ушла.
Значит, фру Фалькенберг вовсе не расчувствовалась, и расчета у нее тоже никакого не было, сколько я мог по нять. А может, было и то и другое сразу? К чему привела моя попытка вызвать ее на откровенность? Мне следова ло быть умнее и не предпринимать такой попытки. Здесь ли она останется, переедет ли куда-нибудь еще – это не мое дело. Пусть так.
Ты ходишь и вынюхиваешь, сказал я себе, ты воображаешь, будто она для тебя не более чем книжная выдумка, но вспомни, как расцвела твоя увядшая душа, когда ее глаза взглянули на тебя. Мне стыдно за тебя! Чтоб завтра же здесь и духу твоего не было.
Но я не уехал.
Правда, святая правда, я ходил и вынюхивал повсюду, лишь бы узнать что-нибудь про фру Фалькенберг, а по ночам – и не один раз – я осыпал себя упреками и казнил презрением. С раннего утра я думал о ней; про снулась ли она? Хорошо ли ей спалось? Не уедет ли она сегодня домой? Одновременно я вынашивал всевозмож ные планы: а нельзя ли мне устроиться на работу в тот отель, где она живет? А не стоит ли написать домой, что бы мне выслали приличное платье, заделаться джентль меном и снять номер в том же отеле? Эта последняя идея могла все испортить и больше, чем когда бы то ни было, отдалить меня от фру Фалькенберг, но я вдохно вился ею чрезвычайно – настолько глуп я был. Я сдружился с рассыльным из отеля только потому, что он жил к ней ближе, чем я. Это был сильный, рослый парень, он ходил встречать поезда и каждые две недели препровож дал в отель какого-нибудь коммивояжера. Он не мог бы снабжать меня новостями, я его не выспрашивал и не подстрекал рассказать что-нибудь по своей охоте. К тому же он был некрепок умом, но зато он жил с ней под одной крышей – этого у него не отнимешь. И как-то раз моя дружба с рассыльным привела к тому, что я услышал много интересного о фру Фалькенберг и вдобавок из ее собственных уст.
Значит, не все дни в этом маленьком городе прошли зря.
Однажды утром я вместе с рассыльным ехал со стан ции; утренним поездом прибыл какой-то важный путеше ственник; чтобы доставить в отель его тяжелые серые че моданы, понадобилась лошадь и дроги.
Я помог рассыльному погрузить чемоданы. Когда же мы подъехали к отелю, он поглядел на меня и сказал: «Сделай милость, помоги мне перенести эти чемоданы, а вечером я тебе поставлю бутылку пива».
Ну, мы внесли чемоданы. Их надо было поднять на второй этаж в багажную кладовую, приезжий уже дожи дался там. Для нас это не составило труда. Мы оба были парни дюжие – что рассыльный, что я.
Когда на дрогах оставался всего один чемодан, приез жий задержал рассыльного и дал ему какое-то срочное поручение. Я вышел из кладовой и остановился в коридо ре; будучи здесь человеком чужим, я не хотел в оди ночку разгуливать по отелю.
Тут отворилась дверь инженерского номера, и оттуда вышел сам инженер вместе с фру Фалькенберг. Должно быть, они недавно встали, оба были без шляп и скорей всего спешили к завтраку. То ли они не заметили меня, то ли заметили, но приняли за рассыльного, во всяком случае, они спокойно продолжали разговор, начатый еще раньше. Он говорил:
– Вот именно. И так будет всегда. Одного не пой му – почему ты считаешь себя покинутой.
– Ты прекрасно все понимаешь, – отвечает фру.
– Представь себе, не понимаю. И мне кажется, что тебе не грех быть повеселее.
– Ничего тебе не кажется. Тебе доставляет удоволь ствие, что я грустная. Что я страдаю, что я несчастна, что я отвергнута тобой.
– Ей-богу, ты не в своем уме! – И он останавливает ся на ступеньке.
– Вот здесь ты прав, – отвечает она.
Ах господи, как она неудачно ему ответила. Никогда, ни в одном споре она не может одержать верх. Ну что ей стоит взять себя в руки, ответить ему резко и язви тельно?
Он стоял, поглаживая рукой перила, потом он сказал:
– Значит, по-твоему, мне доставляет удовольствие, что ты грустная? Если хочешь знать, меня это очень удручает. И уже давно удручает.
– Меня тоже, – говорит она. – Но теперь пора по ложить этому конец.
– Так, так. Это ты уже не раз говорила. И на прош лой неделе тоже.
– А теперь я уеду.
Он поднял глаза.
– Уедешь?
– Да, и очень скоро.
Тут ему, должно быть, стало неловко, что он так ухватился за эту мысль, даже радость не мог скрыть. И он сказал ей:
– Будь лучше славной и веселой кузиной, тогда и уезжать незачем.
– Нет, я уеду. – И она обошла его и спустилась вниз по лестнице.
Он поспешил за ней.
Но тут появился рассыльный, и мы вместе вышли. Последний чемодан был поменьше остальных, я сказал рассыльному, чтобы он сам его внес, а я, мол, повредил руку. Я еще пособил ему взвалить чемодан на спину и ушел домой. Теперь я мог уехать хоть завтра.
В этот же день рассчитали и Гринхусена. Инженер его вызвал и отругал за то, что он ничего не делает и пьет без просыпу, – такие работники ему не нужны.
Я подумал: как быстро инженер воспрянул духом! Он ведь совсем молоденький, ему нужен был утешитель, ко торый бы ему во всем поддакивал; но теперь некая докучная кузина скоро уберется восвояси, значит, потребность в утешении отпадает. Или я по старости неспра ведлив к нему?
Гринхусен был поистине раздавлен. Он-то надеялся провести в городе все лето, сделаться правой рукой ин женера, выполнять всякие поручения, и вот на тебе. Нет, теперь уже не скажешь, что инженер ему все равно как отец родной. Гринхусен тяжко переживал свое огорче ние. Рассчитываясь с Гринхусеном, инженер пожелал вы честь из его жалованья обе монеты по две кроны, кото рые дал ему раньше, под тем предлогом, что они-де были выданы именно в счет жалованья, как аванс. Гринхусен сидел внизу, в трактире, рассказывал про свои обиды и не преминул добавить, что и вообще-то инженер рассчи тался с ним, как сущий жмот.