Свободная ладья

Торопливо поедая свой ужин, Костик время от времени тревожно озирался, будто ждал оклика. Но тем, за шумным столиком, было не до него, они ждали эффектной концовки. И чтец, выпрямившись, вскинув руку как бы в прощальном взмахе, произнёс финальное четверостишие слегка задрожавшим голосом:

После чего он опустил руку, уронил массивную голову на грудь, прикрыл глаза, ожидая аплодисментов. Они последовали. Затем, под речитатив сплетающихся голосов, обладатель надтреснутого баска сел и, вооружившись ножом и вилкой, стал энергично разделывать поданный только что шницель. Голоса спорили: цикличность истории так же ли порождает повторы поэтических мотивов? Разве не пронизана нынешняя поэзия начала двадцать первого века настроениями поэтов века Серебряного? Та же растерянность, то же декадентство, тот же аморализм.

– Но истинная поэзия, – оторвался от шницеля бритоголовый, – всегда вне морали. Стихия образов не поддаётся моральной регламентации.

Допив чай, Костик поднялся из-за стола, колеблясь, не прихватить ли с собой пару кусков хлеба. Впрок. Но, не зная, как к этому отнесётся Элина, отверг эту идею. Он уже шёл к выходу, когда услышал сзади отчётливый басок бритоголового:

– Вон мальчик, заработавший себе на ужин. Он снова пошёл к девочке – зарабатывать завтрак. Из чего следует: стихия человеческих отношений тоже не поддаётся регламентации.

Смысл фразы дошёл до него не сразу, и, только подойдя к гостиничному корпусу, он ощутил саднящую боль. Будто его ткнули в спину чем-то железным. Элина ждала его у крыльца («Всё в порядке?»). Скользнув взглядом по его лицу, уточнила: «Тебе там не нахамили?» И, услышав в ответ «Нет-нет», взяла его под руку («Перед сном положено гулять»). Впереди, в тусклом фонарном пятне мелькнули идущие навстречу старушки, любительницы телевизора, и Элина резко свернула в боковую аллею («Ненавижу старость»).

Подмораживало. Похрустывал под ногами снег. Вверху, над тёмными сосновыми кронами, победно сиял изогнутым лезвием месяц. Он вспарывал прозрачную облачную пелену, ликовал в черноте звёздной ночи, то тускнел, то снова наливался серебряным светом, мчась сквозь облака в неведомое куда-то. Элина остановилась, глядя вверх. Продекламировала:

– «Куда ж нам плыть?»

Они стояли рядом, любуясь месяцем, и Костик сказал:

– Похоже на свободную ладью… Да?

– Скорее – на чёлн. Лунный чёлн.

– Будто из серебра сделанный.

Они пошли дальше, и Элина в такт шагам произнесла:

Звучит?

– Звучит. Это тоже – Валерий Брюсов?

– Нет, это уже я. Только что.

– А дальше – как?

– Сама хотела бы знать…

Навстречу им, на повороте аллеи, прорисовалась шумная группа застольных полемистов («Ну этих-то я просто презираю!»).

Пришлось снова свернуть. Но вслед катился, настигая их, клубок хмельного спора. Солирующий басок запальчиво выкрикивал: «Господа, скажите мне, можно ли, например, Пушкина назвать моральным? А Лермонтова? А Некрасова? Если, конечно, вы знакомы с некоторыми фактами их биографий…»

– Он говорит об этом уже лет десять, – зло прокомментировала Элина выкрик бывшего мужа. – Ему теперь там, в Ганновере, кажется, что грехи великих делают его паразитарную жизнь светлее. Он все эти годы бездельничает на пособие, а перед поездкой в Москву выклянчивает подачки у разных фондов… Надо же здесь пустить пыль в глаза собутыльникам!..

В холле мерцал телевизор. Возле него в глубоких креслах дремала скульптурная группа, состоящая из нагулявшихся старушек и дежурной, на коленях которой угнездился всё тот же кот.

Войдя в номер, Элина выгрузила из рюкзачка на диван пачку журналов, томик Борхеса («Развлекайся»), села за письменный стол, включив ноутбук, и минут десять энергично щёлкала по его клавишам, не замечая Костика. Затем, погасив экран, сказала тихо:

– Ненавижу всех! – Засмеявшись, уточнила: – Всех, кроме тебя.

И снова она опускала молнию его спортивной куртки, гладила его грудь, раздевалась, снимая блузку и брюки, выгибала спину, отстёгивая бюстгальтер, опрокидывала его на диван, шепча ему в ухо: «Только не торопись!» Её восхождение на этот раз шло ускоренным темпом, без поцелуев, с резкими выдохами, ронявшими одни и те же слова: «Ненавижу! Всех! Всех! Всех!» Она успела покорить эту вершину вместе с последней судорогой своего партнёра, со стоном выкрикнув напоследок всё то же слово: «Ненавижу!»

И ещё через десять минут снова оказалась за письменным столом («Ты давай укладывайся, а мне надо постучать») у включённого ноутбука.

Не уехал Костик и на следующий день. Ходил в столовую один, торопливо ел, озираясь. Официантка упаковывала в одноразовые миски еду для Элины (она сказалась больной), и он нёс свёртки в гостиничный корпус. Элину заставал за ноутбуком или с мобильником в руках, расхаживающей по номеру. Не глядя на него, она делала жест рукой в сторону журнального столика. Он аккуратно расставлял принесённые тарелки и молча уходил. Бродил по аллеям парка, сворачивая всякий раз, когда видел впереди чьи-то фигуры. В конце концов он протоптал в снежной целине, под соснами, свою тропу – к детской площадке и обратно, сновал по ней не останавливаясь, сунув руки в карманы куртки и нахлобучив на кепку капюшон.

Элина вышла с ним лишь к вечеру, в первых сумерках. Шла рядом, о чём-то думая, будто была одна. Они пересекли парк, подошли к стоянке автомобилей у главного входа и услышали оклик, не успев свернуть. Компания бритоголового шумно грузилась в старую «Волгу», а сам он, в меховой кепке с козырьком, в пёстром расстёгнутом пальто с хлястиком, покачиваясь, стоял, держась за распахнутую дверцу, и, глядя в их сторону, кричал:

– Прощай, Элина, бывшая моя грёза! Помяни меня в своих молитвах!

Вернувшись в номер, Элина снова говорила по мобильнику, не замечая Костика. Из её отчётливых, с металлом в голосе, реплик было ясно: речь шла о разделе квартиры с её вторым мужем, которого она называла «господин Соврамши». Ноутбук она не выключала, садилась за него, отложив мобильник, но его бравурная мелодия снова поднимала её из-за стола. Она не выключала его, потому что ждала чей-то звонок. И он наконец прозвучал.

Звонила её подруга Аська, та самая, ближе которой последние лет десять у неё не было. Их ссора длилась уже третий месяц, и вот Аська сделала первый шаг. Звонок был, казалось бы, предельно деловой. У неё образовалось знакомство в одной редакции, где можно подработать. Стабильная зарплата, ходить через день, на случайных же гонорарах за статьи и стихотворные подборки сейчас не проживёшь. Понятно, что сюжет с подработкой был в этом звонке не главным, но Элину он зацепил, она стала уточнять и выяснила: ей предлагают должность корректора, правда, с неплохим окладом плюс премиальные. После длинной паузы, слыша в трубке тревожные Аськины «Алё-алё! Ты слышишь? Ты куда делась? Алё!», она медленно, опустившись на самый нижний регистр своего голоса, заговорила, не останавливаясь, не давая ей ни малейшей возможности возразить:

– Да, ты точно прицелилась и попала в самую больную точку – у меня действительно сейчас кончаются деньги. Но как ты можешь мне, человеку с именем, пусть не громким, но – именем, предлагать какую-то там корректорскую должность?.. Ведь это же, с моей литературной квалификацией, всё равно что хрустальной вазой забивать гвозди! Ты хотела унизить меня?.. Ты этого достигла!.. Причём именно в тот момент, когда я написала лучшие свои стихи… Не звони мне больше никогда, слышишь?.. Ни-ког-да!