Местечко Сегельфосс

Ах, как молодой Виллац спешил высказаться, как вино развязало ему язык и сделало его податливым!

В заключение он сказал:

– Чиновники – ниоткуда, им надо только на юг. У них никогда нет собственного угла, они живут на чужой земле, в чужих домах. Представим себе, что мы из поколения в поколение бездомны, какая-то перманентная божья немилость! У детей нет родного дома, где бы они родились и выросли, они переезжают из своего первого, второго, третьего местожительства, потому что родители стремятся все дальше и дальше на юг, и, когда они переезжают, за ними волочатся их корни. Мне жаль их, они дети, но корни их тащатся за их скарбом. Потом, много лет спустя, они, быть может, попадут в такое место, где протекло их детство. Они являются туда в качестве туристов и смотрят на все с закрытыми глазами. Может быть, им вспомнятся маленькие переживания вот у этого камня, у той березки; вон там в ручье они пускали щепки. И они смотрят на него несколько секунд. Потом уходят. И едут дальше. Взгляните на этих людей: они так долго сидели, согнувшись над столом, что спина у них выгнулась, руки их ни на что не годны, почти у всех очки на носу. Признак того, что ученость, вливаясь в их мозг, высосала из их глаз зрение, они не видят. Эти люди – аристократия страны. Вот они!

Молодой Виллац мог развернуться вовсю, никто ему не противоречил. Но когда он сидел с товарищами, то, конечно, ему случалось выслушать резкий и заслуженный ответ: – Ха, говорит отпрыск, дворянчик, он знает свой урок, ему втолковали его отец и четверо дедов. Мой отец был судья, его отец не дослужился даже до лейтенанта, кто же из них был важнее? А кто он сам, сын– то? Деревенский помещик. Что из него может выйти? Спросите оракула. Когда нет надобности выдержать экзамены, тогда все делается спустя рукава, учение бросают и возвращаются в свое поместье, в деревню. А там имеется какая– нибудь старая прислужница для ухода за ним. Отпрыск, дворянчик здесь не при чем, у него есть прислужница, она досталась ему по наследству, она в кружевном чепце и с кроткими глазами. Если когда-нибудь утром он залежится в постели, она приходит и спрашивает, не захворал ли он; если он слишком долго сидит в кресле, она заставляет его под каким-нибудь предлогом встать, чтоб он не досиделся до беды. Потом он умирает. Прислужница возлагает на могилу цветы. Таков конец. И заметьте, умирают лучшие из отпрысков, из дворянчиков, умирают покорившиеся, разочарованные. Господин Виллац Хольмсен, противятся смерти и выживают самые ничтожные, самые бесполезные!

Но у каждого свое, есть над чем подумать; у господина Хольменгро тоже было свое. Может быть, в речах молодого человека он узнавал отголоски речей лейтенанта, его отца, который во всем, что говорил и делал, обнаруживал те же мнения. Господину Хольменгро еще слышался голос старого лейтенанта, слова его были горьки и сильны, в устах сына они становились довольно безобидными. Пожалуй, есть кое-что верное в том, что крупным людям не следует производить на свет сыновей.

Господин Хольменгро отвечал: – Да, да, да, – кивал и слушал, но думал о своем. Разве молодой Виллац не видит этих шатающихся рабочих, беспорядок? Его отец, лейтенант, устремил бы свои серые глаза и задал бы короткий вопрос.

Некоторое время они шли молча.

– Это ваших людей мы встретили там внизу? – спросил Виллац.

– Да.

– Они не кланяются?

– Иногда, – ответил господин Хольменгро.– Как же, некоторые кланяются.

– Но почему же они вам не кланяются? Ведь вы же их хозяин?

– Вероятно, потому, – сказал господин Хольменгро, – что природа, производя хозяев, не всегда на высоте творения.

– Вы объясняете этим? – спросил Виллац.

– Ваш отец был настоящий хозяин. Я часто вспоминаю о нем и о его коне. Ему стоило только поднять палец, и люди его слушались.

– Еще бы они не слушались!

– И в то же время он был добрый человек. Он стоял твердо, потому что от него зависели очень многие, он знал, что если он пошатнется, то упадет целая сотня.

– Да, так и было, – сказал Виллац.– Вот идет еще один, посмотрим, поклонится ли он!

Господин Хольменгро взглянул, точно только сейчас заметил человека, и сказал:

– Не поклонится. Это Конрад.

– Какой Конрад? Тот, что взял ваши башмаки? Господин Хольменгро скорбно улыбнулся:

– Да, это была одна из его выходок.

– И вы продолжаете держать его у себя на работе?

– Я держу его потому, что его товарищи заодно с ним и объявят забастовку.

– И пусть они бастуют! – сказал Виллац.

Конрад поравнялся с ними и прошел мимо. На ходу он застегивал обшлаг рукава, притворяясь, будто очень этим занят.

– Он не поклонился, – сказал Виллац.– Чего, собственно, добиваются эти ваши ребята?

– Не знаю. Они прогуливаются, берут свободные часы, они ввели эту моду. Вот я вижу, некоторые сидят в лесу.

Виллац взглянул на господина Хольменгро и понял, что сказочный король ослабел, губы его слегка дрожали, радужная оболочка глаз посветлела и стала водянистой. Да, он постарел.

Виллац остановился и сказал:

– Позовите этого человека! Спросите его, куда он идет. Господин Хольменгро повиновался и крикнул:

– Конрад, поди, пожалуйста, сюда на минутку! Виллац поразился просительной форме и тому, что помещик сделал два шага навстречу своему слуге: уж не думал ли он, что это поможет? Конрад не поторопился из-за этого. И когда, наконец, он медленно и вяло приблизился, он не стал ждать, что ему скажут, а сам спросил:

– В чем дело?

Господин Хольменгро спросил:

– Куда ты идешь?

– Куда я иду? – переспросил Конрад.– Да никуда в точности.

– Разве сейчас не рабочее время?

– Другие отдыхают, и я тоже пошел.

– Ступай назад работать, – сказал господин Хольменгро. Может быть, Конраду все это показалось немножко странным, немножко удивительным он почувствовал что-то новое, какую-то перемену: у помещика появился голос, сказав два слова, он не спешил повернуться, чтоб спрятаться. Кроме того, он был не один, с ним был еще барин, тоже помещик, что бы это значило?

– Что ж, я пойду, пожалуй, если и другие тоже пойдут, – сказал Конрад и пошел.

– Что там такое, Конрад? – крикнули ему с опушки.

– Велят идти работать, – ответил Конрад.

– Пойдем, ребята, посмотрим! – сказали на опушке. Вперед выступил Аслак, высокий широкоплечий детина с трубкой в зубах. На нем была фуражка с козырьком и зеленая куртка, на ногах высокие сапоги с пряжками на голенищах. Двое других рабочих последовали за ним, они были в одних жилетах и в соломенных шляпах, курили папиросы.

Процессия двинулась по дороге. Конрад отстал и пошел со своими товарищами, между ними начался оживленный разговор.

– Посмотрим! – говорил Аслак.

Господин Хольменгро шел, поникнув головой, и думал. Поникнув головой? Ведь это же не подобающая осанка для короля. Может быть, он преследовал определенный план и хотел ковать железо, пока оно было горячо. Когда пришли на мельницу, он спросил Бертеля из Сагвика:

– Разве тебе не нужны эти люди, Бертель, что они разгуливают в самое рабочее время?

– Как же не нужны! – ответил Бертель.

Оле Иогана подстегнуло его непобедимое любопытство, и он подошел.

– Еще бы не нужны! – сказал он.

– Да ведь они же уходят, куда хотят?

– Такой уж у них обычай, – сказал Бертель.

– Хм. У нас такой обычай, да! – послышался голос Аслака.

Господин Хольменгро повернулся к рабочим и сказал:

– Да, но впредь у нас такого обычая больше не будет.

– Вот что, – сказал Аслак.– Это вы один так решили?

– Да.

– Ага! А я-то дурак, думал, что и нас тоже это немножко касается.

– Нет.

– Ха-ха. Что-то вы очень стали храбры!

– С нами уж больше не считаются, ребята! – сказал Конрад.

Ропот. Все больше и больше рабочих прекращало свою прогулку и повыходило, понимая, должно быть, что заваривается какая-то каша. Аслак курил и плевал; когда трубка догорела, он зажег несколько спичек сразу и не двинулся с места. Он был высок и силен, может быть он был уверен в своей правоте.