Страница 233 из 234
Как мне защищаться против ваших нападений, когда нападенья невпопад? Вам показались ложью слова мои государю, напоминающие ему о святости его званья и его высоких обязанностей. Вы называете лестью. Нет, каждому из нас следует напоминать, что званье его свято, и тем более госуд. Пусть вспомнит, как строгий ответ потре от него. Но если каждого из нас званье свято, то тем более званье того, кому достался трудный и страшный удел заботиться о милиона. Зачем напоминать о святости званья? Да, мы должны даже друг другу напоминать о свяших обязанностей и званья. Без этого человек погрязнет в материальных чувствах. кстати, будто я похвальную песнь нашему правительству. Я нигде не пел. Я сказ только, что правительство состоит из нас же. Мы выслуживаемся и составляем правительство. Если же правительство огромная шайка воров, или, вы думаете, этого не знает никто из русских? Рассмотрим пристально, отчего это? Не оттого ли эта сложность и чудовищное накопление прав, не оттого ли, что мы все кто в лес, кто по дрова? Один смотрит в Англию, другой в Пруссию, третий во Францию. Тот выезжает на одних началах, другой на других. Один сует государю тот проект, другой опять иной. Что ни человек, ные мысли, что ни , то разные мысли и образоваться посреди ам и всевозможным ведливостям, когда всякий завелись препятствия, всякий думает только о себе и о том, как бы себе запасти потеплей квартирку?.. Вы говорите, что спасенье России в европейской цивилизации. Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивили, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный, и всякий, и все друг друга готовы съесть, и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация? И стала европейская цивилизация призрак, который точно покуда не видел, и, ежели хватать руками, она рассы. И прогресс, он тоже был, пока о нем не дум стали ловить его, он и рассыпал.
Отчего вам показалось, что я спел тоже песнь нашему гнусному, как выражаетесь, духовенству? Неужели слово мое, что проповедник восточной церкви должен жизнью и делами проповедать. И отчего у вас такой дух ненависти? Я очень много знал дурных попов и могу вам рассказать множество смешных про них анекдотов, может быть больше, нежели вы. Но встречал зато и таких, которых святости жизни и подвигам я дивился и видел, что они – созданье нашей восточной церкви, а не западной. Итак, я вовсе не думал воздавать песнь духовенству, опозорившему нашу церковь, но духовенству, возвысившему нашу церковь.
Как все это странно! Как странно мое положение, что я должен защищаться против тех нападений, которые все направлены не против меня и не против моей книги! Вы говорите, что вы прочли будто сто раз мою книгу, тогда как ваши же слова говорят, что вы ее не читали ни разу. Гнев отуманил глаза ваши и ничего не дал вам увидеть в настоящем смысле. Блуждают кое-где блестки правды посреди огромной кучи софизмов и необдуманных юношес увлечений. Но какое невежество блещет на всякой стра! Вы отделяете церковь от христианства, ту самую церковь, тех самых пастырей, которые мученической запечатлели истину всякого слова Христова, которые тысячами гибли под ножами и мечами убийц, молясь о них, и наконец утомили самих палачей, так что победители упали к ногам побежденных, и весь мир исповедал . И этих самых пастырей, этих мучеников-епископов, вынесших на плечах святыню церкви, вы хотите отделить от Христа, называя их несправедливыми истолкователями Христа. Кто же, по-вашему, ближе и лучше может истолковать теперь Христа? Неужели нынешние комунисты и социалисты, [объясняющие, что Христос по]велел отнимать имущества и гра тех, [которые нажили себе состояние?] Опомнитесь! Волтера называ оказавшим услугу христианству и говорите, что это известно всякому ученику гимна. Да я, когда был еще в гимназии, я и тогда не восхищался Волтером. У меня и тогда было настолько ума, чтоб видеть в Волтере ловкого остроумца, но далеко не глубокого человека. Волтером не могли восхищаться полные и зрелые умы, им восхищалась недоучившаяся молодежь. Волтер, несмотря на все блестящие замашки, остался тот же француз. О нем можно сказать то, что Пушкин говорит вообще о французе:
нигде никому не говорит, ть, а еще, напротив, и велит он уступать: щему с тебя одежду, рубщим тебя пройти с тобой поприще, пройди два.
льзя, получа легкое журнальное образов о таких предметах. Нужно для этоть историю церкви. Нужно сызнова тать с размышленьем всю историю вечества в источника легких брошюрках, бог весть кем. Эти ческие сведения разбрасывают ум, а не сосредочивают его.
Что мне сказать вам на резкое замечание, будто русский мужик не склонен к религии и что, говоря о боге, он чешет у себя другой рукой пониже спины, замечание, которое вы с такою самоуверенностью произносите, как будто век обращались с русским мужиком? Что тут рить, когда так красноречиво тысячи церквей и монастырей, покрывающих . Они строятся [не дарами] богатых, но бедны лептами неимущих, тем самым народом, о котором вы говорите, что он с неуваженьем отзывается о боге, и который делится последней копейкой с бедным и богом, терпит горькую нужду, о кото, чтобы иметь возможность принести усерд. Нет, Виссарион Гр, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятьях легкими журнальными тех французских ро так пристрастны, , как из Евангелия исх, и не замечают того, как уродливо и изображена у них жизнь. Теперь позвольте же ск, что я имею более пред вами [права заговорить] народе. По крайней мере, все мои сочинения, по едино убежденью, показывают знанье пр русской, выдают человека, который был с народом наблюд быть, уже имеет дар вход, о чем говорено много, что подтвердили сами вы в ваших критиках. А что вите в доказательство вашего знания человеческой природы и русского народа, что вы произвели такого, в котором видно зна? Предмет велик, и об этом бы я мог вам книги. Вы бы устыдились сами того грубого смысла, который вы придали советам моим помещику. Как эти советы ни обрезаны цензурой, но их нет протеста противу грамотности, разве протест против развращенья ого грамотою, наместо того, что грамота нам дана, чтоб стремить к высшему свету человека. Отзывы ваши о помещике вообще отзываются временами Фонвизина. С тех пор много, много изменилось в России, и теперь показалось многое другое. Что для крестьян выгоднее, правление одного помещика, уже довольно образованного, [который] воспитался в университете и который все же [стало быть, уже многое должен чувствовать] или под управлением в, менее образованных, ых и заботящихся о том ться? Да и много в, о которых следует подумать заблаговременно, прежде пылкостью невоздержного рыцаря и юноши толковать об освобождении, чтобы это освонье не было хуже рабства. Вообще у нас как-то более заботятся о перемене ний и имен. Не стыдно ли вам в уменьнах наших, [которые даем] мы [иногда и товарищам], вть униженье овечества и признак варварства? Вот до каких ребяческих выводов доводит неверный взгляд на главный предмет…
2133
Это стихотворение («Четыре нации», 1827) принадлежит не Пушкину, а Полежаеву.