Страница 2 из 50
Все считали его чудаком за то, что он не поправил мельничную плотину. Покойный отец не задумался бы над этим. Он не унаследовал хорошую семейную черту от своих предков, этих богачей, повелевавших по-отечески своими слугами и торпарями: иначе этому Виллацу Хольмсену жилось бы самому хорошо, и не был бы он таким беспомощным.
Так как лес стоял нетронутый, то он начал продавать его и вздумал выплатить долги.
– Я послал всех рабочих и рыбаков в лес, – сказал он жене.– Я дам им хорошую плату.
Обстоятельства помогли ему. Стояла зима, и у народа не было заработка до начала рыбной ловли; работы в лесу пришлись кстати.
– Допустил бы это твой отец? – спросила жена. Поручик отвечал:
– Конечно.
– Когда он продал пять участков из Сегельфосса, много лесу было в них?
– Отец сделал хорошо, – ответил поручик, – он округлил поместье, оно становилось слишком велико для его стареющих сил. С нас еще хватит.
Больше об этом у супругов не было разговоров, и каждый остался при своем мнении. Жена написала, наконец, своему отцу в Ганновер, и объяснила ему положение дел, но тот отвечал, что при существующих ценах на лес было ошибкой свозить лес в поместье.
– Вовсе нет, – отвечал поручик, и его маленькая рука, державшаяся за пуговицу, вся побледнела.
Так он был упрям и стоек.
Жена, фру Адельгейд, была неглупа и оценила предприятие. Хотя она была вспыльчива и большая спорщица, но, будучи немкой по происхождению, имела практический ум. Это она показала не раз в хозяйственных делах.
Поручик был также хороший ездок, и не проходило дня, чтобы он не ездил верхом. Но, между тем, как жена скакала по окрестностям в амазонке, спускавшейся на стремена, и часто в сопровождении лопаря Петтера, в качестве рейткнехта, поручик ездил большей частью без провожатого, он был ему не нужен. Он сидел в своем мундире без эполет и сабли; сидя прямо, опустив глаза и погрузившись в мысли, или предавшись покою. Губы его были твердо сжаты, что тоже указывало на упорство.
Однажды летом жена поручика села рисовать развалины разрушенной мельничной плотины. Поручик вернулся домой в сопровождении нескольких человек; губы его были плотно сжаты; по-видимому, он был чем-то озабочен. Он спросил жену:
– Сколько времени тебе еще понадобится, чтобы окончить картину?
– Разве ты не видишь, что она только начата? – ответила она.– Что это за народ?
– Пришли чинить плотину.
– Так. Вероятно… хм… Вероятно, знали, что я именно сегодня собиралась ее срисовать!
По лицу поручика пробежала как бы судорога, но он ответил, что и не подумал этого.
Жена быстро собрала все рисовальные принадлежности. Но вдруг остановилась.
Она была спокойна, и на губах появилась улыбка. Ей пришло в голову, что муж опять достал денег за продажу первой партии леса, и, может быть, ему именно потому пришло в голову сделать этот расход.
– Виллац? – сказала она мягко.– И я не так глупа и неблагоразумна, чтобы не понять, что надо починить плотину, раз есть деньги…
Поручик весь вспыхнул.
– Деньги, – сказал он.– Нечего сказать, угадала!.. Деньги? Я знал, что ты подумала…
Жена опустила голову.
Стало быть, ее первое предположение оказалось неверно?
– Я… да… не то!..
Уже давно между супругами не существовало согласия, но о больших неприятностях не было слышно, и в сцене из-за мельничной плотины они держались в границах приличия.
Несколько дней поручик боролся с собой. Ему хотелось доставить жене какоенибудь удовольствие, и однажды, подойдя к окну, он сказал, как бы равнодушно:
– Крыша на церкви, как я вижу, проваливается.
– В этом мало утешительного, – ответила она.
Она стала очень раздражительна в последнее время, и сама не понимала, что с ней происходит.
– Сегодня ночью бушевал западный ветер. Вы бы могли приказать кому-нибудь из ваших людей поправить ее.
– Я мог это сделать?
– Вы или я, как хотите. Сделайте вы. Деньги и люди в вашем распоряжении.
Он видел, что она сразу хотела положить конец своим унизительным сомнениям относительно состояния его денежных дел и показать свою силу; иначе к чему могла она вести весь этот разговор?
– Это было бы хорошим поступком с вашей стороны, – сказала она.
– С моей? – возразил он, протестуя.– Говорю вам…
– Ну, так с моей! – ответила она.
Правду сказать, жена часто боялась за свою жизнь в маленькой разрушающейся церкви. Поручик там не бывал, ему это и в голову не приходило, он читал себе гуманистов и энциклопедистов из отцовской библиотеки, – это было его богослужением. Пока мать его жила в Сегельфоссе, старая и молодая хозяйки вместе отправлялись в церковь, когда бывала служба, но с тех пор, как старуха уехала к дочерям и никогда не приезжала в Сегельфосс, молодая хозяйка ездила одна к богослужению. Во время же западного ветра в церкви становилось прямо опасно. Фру Адельгейд громко пела, сидя на своем месте, – пела так громко своим большим, красивым голосом, что все умолкали. Это она делала отчасти, чтобы ободрить самое себя при опасности, а отчасти потому, что богослужение являлось для нее единственным театром при ее жизни вдали от света. Это было уже настоящим представлением, когда прихожане, стоя, смотрели, как она подъезжала, как кучер снимал шапку и помогал ей выйти из экипажа, как она входила в дверь и направлялась к месту, отведенному владельцам Сегельфосса. Таково было представление каждого воскресного дня.
В ней шевельнулось чувство благодарности к мужу за то внимание, которое он уделил ветхому божьему дому, и она почувствовала себя мягко настроенной. Она начала рассказывать ему что-то, намекать на возможность… да, это уж, впрочем, совсем достоверно… она может сказать…
Он быстро обернулся к ней и пристально посмотрел на нее. Глаза его выразили изумление, лицо было взволнованно; на нем разлилось беспокойство. Как после стольких лет одинокой жизни… верно ли он расслышал? Жена кивнула утвердительно: это была правда. И поэтому она была так раздражительна в тот день на мельничной плотине.
– Вы были раздражительны? Что это вам вздумалось…
– Боже мой… нет… я только хотела сказать… Но что вы скажете на это, если это так? Я не была вполне уверена в этом, но теперь могу сказать.
– Да благословит вас Бог… это… гм… это знаменательнейшее событие в моей жизни. Меня теперь вовсе не радует, что церковная крыша проваливается.
– Нет, извините меня…
– Замолчите! Как вы можете в такую минуту, как эта… при обстоятельствах... одним словом…
Он готов был провалиться сквозь землю; смущение заставило его направиться к двери; он отворил ее и вышел. Он долго не возвращался; жена слышала, как он ходил взад и вперед по библиотеке. Наконец он вернулся.
– Простите, что я не могу забыть церковь. Вопрос еще, не разрушится ли все здание… Я хочу сказать – при первой буре. И, кроме того, это стыд для нас, для всего поместья. Если вы согласитесь поручить мне это – я ведь коечто смыслю в черчении, – то я мог бы начертить план новой церкви, а вы построили бы ее. Лес у нас еще есть, есть и плотники: Северин, Бертель из Сагвика, Оле Иоганн. Припомните мое слово: при следующем западном ветре… да к тому же это недостойно нас… теперь ведь нас скоро прибавится. Как вы думаете?.. Я сам, конечно, позабочусь об акустике, чтобы ваш голос разносился с вашего места по всей церкви. Если вы позволите мне пригласить подрядчика, чтобы руководить людьми…
– Благодарю вас. Если находите возможным…
– Возможным? Мне стоит сказать только слово… Пока позвольте мне поблагодарить вас… за все!
Неудачи сделали этого человека холодным, но теперь то была не неудача, а нечто новое, – удача, благословение. Он соединил с этим событием особое представление о богатстве, о каком-то чистом доходе. Какую все это имело связь между собой? И сестры его, с которыми он не видался с тех пор, как они стали шведками – и мать, которая не могла жить в «нищете» и уехала – что они теперь скажут? Она, словно крыса, поспешила убраться, а корабль не пошел ко дну.