Обратный отсчёт

Но почему мы не верим в то, что нам может быть хорошо? Почему так боимся собственного счастья?

Что нас окружают удачи?

Что хороших людей больше? — извечный повод для сомнений…

Почему нам не хватает сил оторваться от илистого дна — отказаться от надуманных слез и соплей и просто стать счастливыми?..»

Они сидели в палате у Кирилла, почти в темноте. Роальд Вячеславович хмуро смотрел в окно. Щурилась заплаканная Оксанка. Тарас переминался с ноги на ногу у окна… Лекс и Махно на цыпочках вышли в коридор покурить… Пашка, Саша, Оксана-вторая, Гошка….

Вика устроилась у изголовья Кирилла. Один раз он взял её за руку и поцеловал у ладони, в запястье, там, где врачи меряют пульс. Пашка взглянул Вике прямо в глаза и еле заметно кивнул головой — вы нужны друг другу. Сашка видел этот мгновенный немой диалог и беззвучно заплакал оттого, что бабушка сейчас не может видеть рождающейся любви Кирилла и Вики — двух сильных и красивых, много переживших людей… и что Андрей никогда не узнает об этом… и что он, Сашка, не может пока вот так спокойно и честно, как Паша, посмотреть Вике в глаза и одобрить её любовь… но быть может, когда-нибудь он сумеет это?

Оксана-вторая обняла его, и он уткнулся лицом в её плечо.

— Всё-таки это Филон динамит грохнул… первым, — упрямо сказал Кирилл, морщась от боли. Лицо его, заляпанное йодом, с распухшими губами, кривилось. — А Мустафа уже от испуга стрелять начал… а Малый даже выстрелить не успел ни разу.

— Кирилл, какая разница… — тихо сказала Инна.

Адрон шумно вздохнул и обнял за плечи молчавшую все эти дни Ольгу.

— Яночка, ты там ближе всех… налей нам понемножку…

Когда всё было налито, Адрон повертел в руках пластмассовый стаканчик и негромко сказал:

— Когда мы с Яной… в общем… когда мы Андрея повернули, он сказал… он…

— … а в голове — дождь, — вдруг, улыбнувшись, прошептала Ольга…

…

Андрей был где-то… он был где-то там —

… ВЛЕВО И ВВЕРХ… ВВЕРХ… В САМУЮ СИНЕВУ…

…которая была не видна за вечерними тучами — но она же, всё-таки, там! -

Он улыбался… и Ольге впервые в жизни было совсем-совсем не страшно… одной… не страшно, лишь только немного грустно.

И почему-то постоянно грезился лёгкий, высвеченный солнцем, весёлый и счастливый дождь…

…

— Да, Оля, — помолчав, просто ответил Адрон.

— У всей России в голове — дождь, — хмуро прохрипела Вика и закашлялась.

Яна покачала головой… но не стала ничего говорить. Вика — умная, гордая, красивая Вика, за эту ночь ставшая для Яны почти сестрой, — ошибалась. Она просто не видела Андрея в эти несколько секунд. И сейчас она не поняла. Это непонимание было не страшным и не обидным для памяти погибшего Андрея. Но так хочется, чтобы Вика увидела…

Роальд Вячеславович смотрел в окно. За окном в темноте неутомимо выплясывали снежинки. Кто-то, смутно видный в метели, согнувшись, брёл по двору, борясь с ледяным ветром.

Рядом на подоконнике сидела мрачная, страшно красивая Светка и крутила в руках незажженную сигарету. Роальд Вячеславович думал обо всех этих взрослых детях: о том, что голос Светочки в его наушниках всегда был сильным и уверенным… и что Андрюшенька был прекрасным телеведущим… и что очень-очень жаль Оленьку… что, наверное, Вика будет всё-таки счастлива… и что все ребята теперь долго будут вместе, пока Великая Утешительница Жизнь не разведёт их в разные стороны, навсегда оставив в каждом из них живую частицу бесконечного прямого эфира.

Горела настенная лампа над кроватью Кирилла. В телевизоре мелькали какие-то интервьюируемые высокопоставленные персоны, растерянно разводившие руками… толпы, флаги… снова чиновники и снова толпы…

…на несколько томительных секунд снова всплыло улыбающееся лицо Андрея и все замерли…

…но звук был отключен.

Надо было выпить в память обо всех…

Надо было помянуть.

Надо было жить дальше.

Здесь и сейчас. 

О-Д-И-Н!!! ЖИВЫЕ УМЕРШИЕ. ТЕЛЕВИЗИОННЫЙ СЮЖЕТ КИРИЛЛА ДЕРЕВНЁВА

«Живые умершие» — так в Древнем Египте называли военнопленных и рабов.

…

Ох, и завеселели бабульки, с бутылочки-то моей!

— А мы стареньки, да удаленьки! А мы чё? А мы ничё! Мы ишшо раскорячимси… и через забор пересикнём, и с мушшинами раскудакнемся! Кабы соседушка моя, Ленка, ходила, а то всё на меня, всё на меня — ты тебе и коси, и носи… вот и робишь, и робишь… А так — чекушечку-то разопьём, она у меня — гляжу — и повеселела… Ленка-то…

А ноги у ей ишшо когда отнялися — у-у! Слышь, Ленка?! Когда, говорю, ноги отнялися-то у тебя? А?..

Ейный сын в городу в тюрьме сидит. Непутяшший. Не-е-е… совсем непутяшший! Алчет и алчет, водовку-то… всё никак не нальётся, прости Господи… А то притащится — мол, дай, мамка, на бутылку! А какова пенсия-то, а? Не шчитал? А-а-а… воно оно чего… не шчитал значит… А не шчитал — и не надова нам такова, иди, откель пришёл! Вот…

Так он — в кулаки! Только дверь запирай, а то зашибё-о-от… Много надо-то нам?.. Раз — и убил. Изробилися, укаталися… Всё уж… сколько можно?

Чё уж я… без песни-то?

Эх, спасибо тебе, Кирюша… порадовал бабулек-то нищебродных. Слышь, Ленка, крестися, говорю! Человек-то добрый, кинокамера, вон, у него… с оператором! В телевизоре кажный день, а брезговать не стал с убогих-то… на полустаночке!

Тьфу… и глуха же тетеря ты, Ленка, — прости, Господи…

Хде смотреть-то надо будет? А-а… ох, нет, милок, у нас телик и не показывает давно. Пусть уж другие на нас полюбуются. Нам стыдиться нечего. Укатали сивку крутые горки.

Да-а-а… теперь, вот, и помирать пора.

Слышь, молодой человек, говорят, Путин пенсию-то подымат? А? Подымат, говоришь? Это хорошо-о-о…

А то ить, совсем худые здоровьишком стали, совсем худыя… беда! Якимыч-то, соседушка наш, как помер, так и теперя одни мы с Ленкой… так мы вдвоём тута мы и кувыркаемся… на всю деревню — мы тебе и комсомол, и народ, и правление…

Губернатор? А-а-а… ну, нам до него, как до Китая пешком! Москва далеко, Бог высоко. Одни мы тут небо коптим, Божий свет засираем.

Ну — ничё, ничё. Не война. Картошечка, вот, уродится — заживё-о-ом… щавёлка там пойдёт, лучо-о-ок с укропом… Что? А я на сад-то и не хожу уже. Что? Да и пущай зарастает! Огородишко при избе ковыряем себе, да и ладно. Вот худо будит, чиво доброго, если совсем ноги откажут. И-и-и… Господи, помилуй! Помилуй нас, дур грешных — так и сгниём в избушке-то… слышь, Ленка? Сгниём, говорю! Понимат, Ленка-то, всё понимат… орать ей только надо… Спасибо, узкоколейка раз в неделю фурычит, тащит нас, старух до станции. А тут уж при электричках и побираемся. Валька, вон, с вагонного… когда с нами, а когда и не может. Спину ей всю согнуло — дома чичас лежит. А товарка моя, Машенька, — прости, Господи, — кровью так и ссыт. Веришь ли — чисто кровью и ссыт! На химии ей все кишки-то пожгло. Пять лет химии ей дали, да она потом так у нас и прижилася, когда освободилася, иишо в семидесятых. Вот мы с Ленкой и притащилися сёдни… сам-друг.