Страница 8 из 9
Развел руками Господь, волей небесною казака перед очами своими светлыми ставит:
— Ни в Раю, ни в Аду ты ко двору не пришелся. Куда ж мне определить тебя, детинушку?
А казак глазки опускает скромненько и просит робким полушепотом:
— Дык на землю-матушку нельзя ли? Ведь и не догулял вроде, и война Германская того гляди без моего участия к концу придет. А как сподоблюсь куда, так уж по вашей Божьей воле в единый миг предстану, не откажусь…
— Еще б ты отказался, — Господь усмехается. — Ладно-ть, иди уж, да смотри у меня…
Ахнуть не успел казак, как стоит он на поле бранном, и держат его под руки товарищи верные, а в небесах синих тока крест православный из облаков розовых тает…
Вот с тех пор и пошло по Руси Божье откровение — настоящему казаку ни в Раю, ни в Пекле места нет, а тока на родимой земле, на лихом коне, с верной шашкою. Любо жить, братцы, и умирать нестрашно, потому как — казачьему роду нема переводу!
ЭВА БЯЛОЛЕНЬСКАЯ
(Перевод с польского Дины Коган)
ДРАКОН
Говорят, будто седьмой сын в семье предназначен для дел великих и необычайных. То какое-никакое чудовище убьет, а то разбойников разгонит… злого волшебника надует или, наоборот, — его пожизненную благодарность заслужит. А разные там короли, принцы да вельможи такому герою наперегонки предлагают своих дочек в жены, ну разумеется, самых младших и красивейших. И якобы никогда ещё ни один из этих счастливцев, под седьмым номером на свет явившихся, не должен был головой своей рисковать ради пригоршни серебра да ломать оную голову над тем, как бы расплатиться за своего чудесного коня, не любовался дырками в подошвах своих башмаков и не покидал на рассвете постоялый двор через окошко, оставляя на память хозяину доску с записью своих долгов, подобную лестнице до неба. Однако ж неприятности происходят иногда и с седьмым сыном, как будто он — самый обычный смертный. Я-то уж об этом всё знаю, потому как до меня матушка шестерых пареньков на свет родила. А я — тот самый, седьмой… Да ещё идиот в придачу.
Потому как только идиот, совершенно лишенный разума, будет биться об заклад, что убьет дракона на поединке. Оно, конечно, я был пьян. Потому как на трезвую голову я бы ничего подобного не выдумал. Такого рода дела надлежит оставить в ведении всякого рода дра-коноборцев или магов, а обычный наёмник должен знать своё место на этом свете. Целых девятнадцать лет своей жизни я вёл себя вполне примерно (по мере возможности). Рассудителен был, чёрт подери! Благонравен! Даже сметлив! Так, по крайней мере, мне казалось до того, как в трактире «Под весёлым зайцем» я отрезвел настолько, что стал шарить по своим карманам, дабы понять, сколько же у меня осталось деньжат. И вот тогда оказалось, что моё имущество несколько увеличилось, прибавился к нему документ, в котором чёрным по белому было написано, что некий Берилан Стаборт — это я — дает слово чести, что дракона, опустошающего окрестности, умертвит или сам в битве голову сложит (что было гораздо более правдоподобно). А ежели слово своё я нарушу ив течение сорока дней не доставлю головы мертвого дракона господину… — тут были изображены какие-то каракули, затем стояло «из Равелн» — …то долг мой возрастет на сумму… И тут взвыл я, как измученная душа в аду, ибо сумма была так велика, что её не за сорок дней, а и за год мне не собрать. Я не верил своим глазам, но подпись под документом была без сомнения моя. А трактирщик подтвердил, что я на самом деле побился об заклад с господином из Равелн и спор шёл действительно о драконе, но я выглядел вполне трезвым, а потому он, трактирщик, не вмешивался, а только потом следил, чтоб никто мне в карман не влез.
Я чуть не бился головой об стол. Жаль, что почтенный трактирщик не был знаком со мной раньше. Если за кружкой я выгляжу вполне свеженько, это означает, что позади уже все стадии глубочайшего опьянения и не хватает лишь четвертушки, чтобы полностью отключиться. Когда бы я в тот момент преставился, то черви в моей могиле не протрезвели бы и через два месяца.
Я мог бы ещё удрать. Забыть собственное имя, семью и прошлую жизнь. Забиться куда-нибудь в глушь и не подавать признаков жизни. Но тогда уж смело можно было снова побиться об заклад, что пресветлый господин из Равелн явится на пороге жилища моего отца с копией этой паршивой бумаженции и потребует от родителя уплатить мой долг. Правда, не знаю, что он мог бы забрать в нашем доме. Стаборт изобилует только мышиными норами. А если б я своим братьям признался, какую глупость совершил, они, верно, живьём содрали бы с меня шкуру и натянули её на барабан. Мне стало совершенно ясно, что выход у меня только один: погибнуть глупо, зато с честью.
Для побега из дому у меня было три причины: моя глупая сестричка Увра, вторая моя ещё более глупая и ещё более несносная сестричка Парр-нагет и моя ограниченная мамочка — безнадежная материалистка. Каким чудом мой дед — очаровательный старичок со склонностью к философствованию и высшей математике — умудрился породить мою тупую матушку, видимо, навсегда останется генетической загадкой. К счастью, кое-что я от дедушки всё-таки втихомолку унаследовала. Заявляю об этом без фальшивой скромности. Меня абсолютно не устраивали планы моей родительницы, заключавшиеся в том, чтобы как можно скорее подыскать мне пару, которую не оттолкнули бы мои странности… (ага, прям сейчас!), и выдать меня быстренько замуж… (животики надорвешь!), и чтоб я живенько так родила (караул!). А всё ради того, чтоб выбить у меня из головы всякие глупости. Глупости же, среди прочего, проявлялись в том, что я не лизалась без передышки, как Увра, у которой от таких нежностей всё время колтуны в желудке образовывались, и не заигрывала с каждым самцом на острове, как Парр-нагет — пискливая семейная поэтесса, ловко выпекавшая рифмы вроде «кровь — любовь». Зато я лазила по развалинам и откапывала оставшиеся от прадавних жителей следы; пробовала пересчитать все звезды и понять, почему луна превращается в месяц; но самое главное… самое главное, я научилась плавать, и это просто приводило мою матушку в бешенство… «Ни один нормальный дракон НЕ входит в ВОДУ!!!» Ну ладно, я была ненормальная.
Ничего удивительного, что в один прекрасный день я сказала «прощайте» родным берегам и отправилась в сторону континента навстречу приключениям. За свою жизнь я уже насиделась на одном месте, поэтому порхала повсюду. Подглядывала за людьми, которые оказались гораздо интереснее моих прежних соседей. У двуногих полным-полно разных занятий, и они так всё время спешат, что можно с ума сойти. А сколько всего нового увидишь! И сколько услышишь! Порой я превращалась в какое-нибудь небольшое животное, чтобы подобраться поближе, не привлекая внимания. Наблюдала, что люди делают, учила их язык. С едой тоже не было никаких хлопот: повсюду она бегала целыми стадами — упитанная, вкусная, только выбирай! Почему-то людям страшно не нравилось, когда я кормилась на их землях (а ведь на самом деле я ела так мало!), и они весьма деликатно давали мне понять это. Кидались в меня палками. Чаще всего палки были заостренными, и, если какая-нибудь из них попадала в меня, то было несколько неприятно. Я предпочитала не задерживаться надолго в одном месте, поскольку двуногие становились очень нервными. Ну видно, не нравилось им, что я больше их. Над местностями, заселенными людьми, мне приходилось проделывать невероятные воздушные петли и зигзаги. Летела я туда, куда меня ветер нес, но в общем держалась одного направления — на север. Некоторое время спустя добралась я до гор. Конечно, никогда прежде я гор не видела, но они явно выглядели именно так, как в описании: нечто огромное, серо-зелёное, массивное, слегка изломанное сверху и присыпанное чем-то белым. Белое было неприятно холодным. Двуногие с гор оказались ещё более негостеприимными, чем их сородичи из низин, так что я без всякого сожаления полетела дальше. И правильно сделала, поскольку вскоре нашла весьма подходящее укромное местечко, где и решила задержаться и отдохнуть после долгого пути. На моих новых землях находились довольно приветливые леса, полные дичи. Пригорки, поросшие травой, где так приятно вздремнуть на солнышке. Было даже озеро, где я могла вволю плавать, нырять и ловить рыбу.