Страница 20 из 38
— Слушай: я тебе только что сказала, что проживи ты хоть сотню лет, ты этой ночи не забудешь; так вот, я тебе сейчас объясню почему; но прежде повтори: ты твердо решил не уходить отсюда?
— Да, да! Тысячу раз «да»!
— Скоро ты скажешь «нет» и прибавишь: «тысячу раз «нет»! Слушай же внимательно… Ты знаешь, чем занимается твой брат?
— Подозреваю, но знать этого не хочу…
— Так знай, он ворует…
— Тем хуже для него.
— И для тебя тоже…
— А я — то при чем?
— Он ворует по ночам, часто со взломом, а за это полагается каторга; коли его поймают, нас всех отправят туда же как укрывателей и скупщиков краденого, тебя тоже осудят; заметут всю семью, и дети окажутся на улице, там они быстро научатся ремеслу твоего отца и деда, научатся еще скорее, чем дома.
— Меня арестуют как укрывателя краденого и вашего сообщника? А на каком основании?
— Все знают, как ты живешь: браконьерствуешь на реке, бродяжничаешь, у тебя дурная слава, и живешь ты вместе с нами; кого ты убедишь, кто тебе поверит, будто ты не знал, что мы воруем и укрываем краденое?
— А я докажу, что не знал.
— Да мы сами объявим тебя своим сообщником.
— Объявите сообщником? Почему?
— В отплату за то, что ты пожелал остаться тут против нашей воли.
— Только что вы хотели запугать меня одним способом, теперь хотите добиться этого по-другому; но у вас ничего не выйдет, я докажу, что никогда не воровал. И я остаюсь.
— Ах, ты остаешься! Ну, тогда слушай дальше. Помнишь, что у нас тут происходило в прошлом году в рождественскую ночь?
— В рождественскую ночь? — переспросил Марсиаль, роясь в воспоминаниях.
— Подумай… подумай хорошенько…
— Нет, ничего я не припоминаю…
— Разве ты не помнишь, что Краснорукий привел сюда в тот вечер хорошо одетого господина, которому почему-то надо было скрываться?..
— Да, теперь я припоминаю; я ушел к себе наверх спать, а он остался с вами ужинать… Ночь он провел в доме, а на рассвете Николя отвез его в Сент-Уэн…
— А ты уверен, что Николя отвез его в Сент-Уэн?
— Вы мне сами утром так сказали.
— Стало быть, в рождественскую ночь ты был дома?
— Ну был… и что из того?
— В ту ночь… человек этот, у которого было много денег с собой, был убит в нашем доме.
— Убит?.. Здесь?..
— Сперва ограблен: потом убит и зарыт в нашем дровянике.
— Быть того не может! — крикнул Марсиаль, побледнев от ужаса и не желая поверить в это новое преступление его родных. — Вы просто хотите меня запугать. Еще раз повторяю: быть того не может!
— А ты расспроси своего любимчика Франсуа, спроси его, что он обнаружил нынче утром в дровяном сарае?
— Франсуа? А что он такое обнаружил?
— Он увидел, что из-под земли высовывается человечья нога… Возьми фонарь, сходи туда и сам во всем убедишься.
— Нет, — проговорил Марсиаль, вытирая холодный пот со лба, — нет, не верю я вам… Вы это говорите для того, чтобы…
— Чтобы доказать тебе, что ежели ты против нашей воли останешься тут, то можешь в любую минуту попасть под стражу как соучастник в ограблении и убийстве; ты был в доме в рождественскую ночь; мы скажем, что ты помог нам в этом деле. Как ты докажешь противное?
— Господи! Господи! — пробормотал Марсиаль, закрыв лицо руками.
— Ну, а теперь ты уйдешь? — спросила вдова с язвительной усмешкой.
Марсиаль был ошеломлен: к несчастью, он больше не мог сомневаться в том, что мать сказала ему правду; бродячая жизнь, которую он вел, то, что он жил в столь преступной семье, и в самом деле должно было навлечь на него самые ужасные подозрения, и подозрения эти могли превратиться в твердую уверенность в глазах служителей правосудия, если бы мать, брат и сестра указали на него как на своего сообщника.
Вдова наслаждалась тем, как был подавлен ее сын.
— У тебя, правда, есть способ избежать неприятностей: донеси на нас сам!
— Стоило бы так сделать… но я этого не сделаю… и вы это хорошо знаете.
— Потому-то я тебе все и рассказала… Ну, а теперь ты уберешься отсюда?
Марсиаль попробовал разжалобить эту мегеру; глухим голосом он сказал:
— Мать, я не верю, что вы способны на убийство…
— Это как тебе угодно, но убирайся отсюда.
— Я уйду, но только с одним условием.
— Никаких условий!
— Вы отдадите детей обучаться какому-нибудь ремеслу… далеко отсюда… в провинции…
— Дети останутся здесь…
— Скажите, мать, когда вы сделаете их похожими на Николя, на Тыкву, на Амбруаза, на моего отца… что это вам даст?
— А то, что они станут нам помогать в нужных делах… нас и так уже слишком мало… Тыква неотлучно находится со мной, помогает обслуживать посетителей кабачка. Николя работает один: хорошенько получившись, Франсуа и Амандина будут ему добрыми помощниками, в них ведь тоже швыряли камнями, в них, в малышей… так что пусть и они мстят!
— Скажите, мать, вы ведь любите Тыкву и Николя, не так ли?
— И что из этого?
— Если дети станут им подражать… если ваши и их преступления раскроют…
— Дальше!
— Они ведь взойдут на эшафот, как и отец…
— Ну, говори дальше, говори!
— И ожидающая их судьба вас не страшит?!
— Их судьба будет такой же, как и моя, не хуже и не лучше… Я ворую, и они воруют; я убиваю, и они убивают; кто возьмет под стражу мать, возьмет под стражу и детей… Мы разлучаться не станем. Коли наши головы слетят с плеч, они упадут в одну и ту же корзину… и тогда мы простимся друг с другом! Нет, мы не отступим; в нашей семье только один трус, это ты, и мы тебя прогоняем… убирайся отсюда!
— Но дети! Дети!
— Дети вырастут! Говорю тебе, что, если бы не ты, они бы уже сейчас были с нами, Франсуа уже почти готов на все, а когда ты уйдешь, Амандина быстро наверстает упущенное время…
— Мать, я умоляю вас, согласитесь отправить детей подальше отсюда, пусть их обучат какому-нибудь ремеслу.
— Сколько раз повторять тебе, что их хорошо обучают здесь?!
Вдова казненного произнесла последние слова с такой непреклонностью, что Марсиаль утратил последнюю надежду смягчить эту душу, выкованную из бронзы.
— Ну, коли так, — сказал он отрывисто и решительно, — теперь хорошенько выслушайте меня в свой черед, мамаша… Я остаюсь.
— Ха-ха-ха!
— Я останусь, но не в этом доме… тут меня укокошит Николя или отравит Тыква; но так как в другом месте мне покамест жить не на что, я вместе с детьми поселюсь в лачуге на краю острова; дверь там крепкая, да я ее еще закреплю… Находясь там, да вдобавок хорошо забаррикадировавшись, имея под рукой мое ружье, дубинку и пса, я никого не боюсь. Завтра утром я заберу отсюда детей; днем они будут возле меня — либо в лодке, либо в лесу; а ночью мы будем спать все вместе в этой лачуге; пропитание мы станем добывать себе рыбной ловлей; и так будет до тех пор, пока я найду способ их пристроить, а я его найду…
— Ах, вот что ты надумал!
— Ни вы, ни мой братец, ни Тыква не можете этому помешать, не так ли?.. Если ваши кражи и убийство обнаружат, пока я еще буду на острове… тем хуже, но я готов на риск! Я объясню, что я возвратился сюда и остался тут ради детей, для того чтобы помешать вам превратить их в негодяев… Пусть меня даже судят… Но разрази меня гром, если я уеду с острова или если дети хотя бы еще один день останутся в этом доме!.. Да, я вам бросаю вызов, вам и вашим сообщникам: попробуйте-ка прогнать меня с острова!
Вдова хорошо знала решительный нрав Марсиаля; дети не только побаивались старшего брата, но и любили его; так что они без колебаний пойдут за ним туда, — куда он захочет. Что же касается его самого, хорошо вооруженного, готового на все, постоянно остающегося начеку, — ведь он весь день будет в своей лодке, а ночь будет проводить, укрывшись и хорошо забаррикадировавшись в своей лачуге на берегу, — то ему нечего будет опасаться злобных намерений своих родичей.
Таким образом, план Марсиаля мог успешно осуществиться… Однако у вдовы было множество причин, чтобы помешать этому.