Дневники Зевса

Таким образом, Геракл в бессмертии соединился с вечной Юностью. Этот брак стал его наградой и как будто окончательным искуплением. Разве способность сохранять молодость не есть ваша самая главная надежда и ваше самое чудесное завоевание?

Опираясь на палицу, склонив на львиную шкуру свою рыжую бороду, Геракл взирает на вас с высот Олимпа и времени — на вас, люди, на вас, его братья — и улыбается вашим свершениям. Обычно он держится рядом с Прометеем; их объединяет молчаливая вечная дружба. В память о своем наказании и избавлении Прометей носит на пальце кольцо, сделанное из бронзового звена его цепи, в которое вставлен камень с Кавказа.

Столь решительно удалив Фетиду, я не испытывал от своего отказа меньше горечи. Столь обдуманно отдав Гебу Гераклу, я не испытывал меньше грусти. Замужняя дочь, неудавшаяся любовница; у меня стало пустовато на сердце. Любовь, которой отдаешься, или которой сопротивляешься, или которой хотя бы благоприятствуешь перед прочими — всегда причина для беспокойства.

Признаюсь, меня донимало беспокойство. Разве риск, открывшийся в том, что касалось Фетиды, не таился во множестве других нимф или богинь?

И я также ломал себе голову, кого призвать отныне к столу богов, чтобы разливать амброзию и одаривать улыбкой вечной юности. Кто, не слишком похожий на Гебу, но очень напоминающий ее, незаметно окружит меня своими заботами и как отца, и как любовника?

Ответ я, в который раз, нашел среди людей.

Ганимед, потомок Электры Самофракийской через Дардана, и, стало быть, один из моих прапраправнуков, пас в Троаде стада своего отца-царя. За исключением фригийского колпака, из-под которого выбивались его золотистые кудри, ничто больше не скрывало его наготу. Ему было восемнадцать лет. Ни один смертный никогда не будет столь же красив. Совершенство черт, поступи и тела, блеск глаз под опушенными загнутыми ресницами, линия губ, соразмерность плеч и бедер, стройность длинных мускулистых ног, упругая кожа, гладкая и нежная как шелк — нет, никогда ни один смертный не сможет сравниться с ним.

Свою пастушью работу он выполнял довольно рассеянно. Другие мечты, столь же властные, сколь и смутные, обитали в нем. Он грезил о лазури и высоте, о лучезарной славе, но еще не знал в себе ни призвания, ни особых дарований. И трепетал от желания, общего у всех юношей: жить в вечной высоте, избежав заурядностей человеческого удела. Он с восхищением смотрел на орлов, круживших над холмами Троады.

Однажды один из этих долго паривших орлов опустился рядом с Ганимедом. Молодой пастушок ничуть не испугался. Он приблизился к огромной птице, которая сама наблюдала за ним своим грозным глазом, склонив голову набок, погладил орлиные перья, блестящие, словно клинки, запустил пальцы в пух на шее. Расслабился, прижавшись к его спине. Мы приручали друг друга.

Так же, как я быком похитил Европу, я царственным орлом похитил Ганимеда, и, громко хлопая крыльями, клювом разрывая облака, гордо отнес мальчика на Олимп. Его юное сердце, каждое биение которого я ощущал, стучало от восторга и гордости гораздо больше, чем от страха.

Царю Тросу, отцу Ганимеда, я поднес в дар золотую виноградную лозу — произведение Гефеста, а также двух великолепных коней для его колесницы. Царь Трос не оплакивал своего сына. Он был тщеславен и любил покрасоваться в колеснице.

Я сделал Ганимеда кравчим богов. И часто приглашал его разделить со мной мои ночи.

Тут вы, сыны мои, сразу же начинаете насмехаться, злословить, дескать, наш-то отец Зевс со своей полуседой бородой, тяжелыми плечами, округлившимся брюшком был отъявленный негодяй и гадкий растлитель, скатившийся в зрелом возрасте к отвратительным порокам. Ни одно из моих увлечений не доставляло вам повода изрекать столько глупостей.

Во-первых, напомню вам, что гнусность происходит не столько от самих поступков, сколько от того, как их совершать. Совершая на двух ложах одни и те же движения, с одного вы встанете облагороженным, а с другого — перепачканным грязью.

И потом, поймите, я ведь только что безвозвратно распрощался с юностью, с собственной юностью, и мне было приятно, утешительно любоваться ее образом в своем потомке. Да и устал я, той усталостью, которая вам хорошо знакома. Устал от гневных выходок Геры, от ее попреков и так дорого стоивших мне мщений, устал от гордости и требований богинь и нимф, устал от своих смертных любовниц и их глупостей, устал вечно внимать одним и те же жалобам и рыданиям после того, как выслушивал одни и те же признания и иллюзии. Настает момент, когда само разнообразие становится однообразным. От какой новой любовницы я мог ожидать, что она не будет похожа ни на Метиду, ни на Фемиду, ни на Майю, ни на Плуто, ни на Лето, ни на Леду, ни на Ио, ни на Европу? Какая хоть одной своей стороной не будет похожа на Память?

Да, я устал вновь находить в каждой из них повторение нрава Великой праматери: желание быть центром Вселенной, влажное умиление, вздорное бешенство, вечную ненависть к тому, кто ее оплодотворяет, и при этом требование беспрестанного оплодотворения. Я устал от яйца ночи.

Почему бы, в самом деле, не уделить тот же интерес, то же внимание, те же порывы мужскому началу и лучше познать себя, любя себя в нем? Ведь вы, единственные среди других существ, можете отделить любовь от продолжения рода, так почему же вы налагаете запрет на мужские склонности? Это дело выбора, а не закона и особая область вашей свободы. Какая разница, что тело больше не самоцель, если оно становится подпоркой ума! Рядом с мужским началом вы порождаете мысли. Перед вами уже не противоположный, темный, смутный и всегда более-менее враждебный элемент, но тождественный вам и отличный от вас ровно настолько, чтобы вы почувствовали себя дополненным, совершенным. Это согласие между ухом и устами, между словом услышанным и высказанным, между тем ответом, которого вы желали, и тем, который получили; и вот так, от звука к звуку, от слова к слову, идеально воссоздается вселенная на двоих. Боги, сыны мои, как и вы — натуры творческие и, подобно вам, нуждаются в зеркалах.

В общем, я любил Ганимеда. Я был для него и любовником, и отцом, и учителем одновременно, как он сам был для меня любовником, сыном и учеником. Мой блестящий Аполлон и мой тяжеловесный Геракл предшествовали мне на этом пути, а за мной последовало сквозь всю вашу историю немало тех, кем вы восхищаетесь за подвиги или гениальность. Ахилл, Сократ, Платон, божественный Александр и божественный Цезарь тоже знали эту дополняющую любовь. Настоящие цари, завоеватели, стратеги, поэты, философы, зодчие — у скольких из них имелся собственный Ганимед! Всех перьев орла не хватит, чтобы пересчитать. Одно перо, с шеи, для Микеланджело, другое, маховое, для Леонардо... Если богиням и женщинам я являлся в обличье змеи, быка, козла, победоносного полководца или дождя из золотых монет, то одному лишь Ганимеду я явил себя в облике царственной птицы, родственной солнечному ястребу.

Ганимед с алебастровой амфорой в руке подносит богам питье, которое позволяет им сознавать, что они боги. Он божественный кравчий, божественный Водолей. Я отдал в его ведение один из месяцев зодиака.

Однако вы сами, дети мои, скоро вступите в эру Водолея, эру Ганимеда. Эта эра, в которой торжествуют воздух и свет, прочит вам открытия, приключения ума, полеты в пространствах, исследование обратной стороны вещей, примирение через понимание и взаимное оплодотворение мужских умов.

Вот, дети мои, какие времена вас ждут, если вы выйдете невредимыми из завершающейся эры Рыб, этого века колебаний, нерешительности, неустойчивости, тонущего духа, слепоты в мутных водах бессознательного, жестокости — того века, в течение которого вы меня забыли. Именно в эре Водолея, завтра, вы по-настоящему узнаете, что божественны.