Страница 13 из 37
Чтобы сделать приятное новой власти, город принял решение полностью подчинить свое существование новому памятнику. Правда, это бы все равно произошло, если не сразу, так чуть позже. Бронзовый жеребец был полон сил, ежедневно он в бешенстве устремлялся на ближайшие крыши, где за первые же два дня оказалась поломанной вся черепица; корчму пришлось закрыть, некоторые ветхие здания стали разрушаться, а ветки сосен были обломаны, словно их срубило отражение воинственно поднятой сабли огромного силуэта. И город отступил от памятника — вокруг него образовалась площадь, соответствовавшая размерам гигантской тени. Кроме того, в ответ на последовавший из столицы намек улицам придали новое направление, теперь все они вливались в центральную площадь. Так что, куда ни пойдешь, не минуешь символа, который недвусмысленно связывал настоящее со славой нашего новейшего прошлого.
Граждане (теперь употреблялось это слово, так как «горожанин» в присутствии нового монумента звучало не так весомо) монумент почитали, сохранив такую привычку из прошлого. Опять же и городские власти могли соответственно этому определять степень преданности любого из них. Один специально назначенный чиновник с утра до вечера сидел на террасе отеля, недавно выстроенного напротив памятника, и внимательно следил и фиксировал, кто недостаточно почтительно приподнял шляпу, проходя мимо монумента, кто косо глянул на всадника, кто не уступил дорогу его тени, а кто, делая вид, что просто прогуливается по площади, на самом деле пытался отыскать следы устраненного бюста. Первый, кто слишком громко обозвал этого чиновника «конюхом», тут же оказался в тюрьме, но прозвище осталось на свободе.
Шли годы, и всадник постоянно демонстрировал свой непредсказуемый нрав. То его отражение легким парадным шагом проходило по городу, то вдруг его тень неожиданно почти застывала на одном месте и проводила весь день в покое, кротко позволяя детям гладить гриву. А то вдруг всадник, словно обуреваемый яростью, не обращая внимания на прохожих, переходил на бешеный галоп, топот несущейся тени эхом разносился по всему городу, и пока он не утихал, мало у кого хватало храбрости выйти из дома.
Влажная жара уже разлилась повсюду, несмотря на то что полдень еще только приближался, когда дед с отцом оказались на городской площади. Благодаря одной фотографии, сделанной непосредственно перед описываемыми событиями, известно, что дед тогда был в полном расцвете сил, а отец, еще мальчишка, смотрел на все любопытными глазами, словно постоянно хотел куда-то проникнуть взглядом. Итак, отец с сыном проходили по площади, тень памятника тихонько ржала на другом ее конце, по городу разносился приглушенный гул базарного дня. Вдруг всадник выпрямился, натянул поводья, конь встал на дыбы, из-под его копыт вылетел камень, тень повернулась налево, потом направо, люди бросились врассыпную. Не прошло и мгновения, а всадник уже как ветер несся по кругу, какой-то парень оцепенел от ужаса, тень пронеслась прямо по нему, он с криком упал, из его каштановых волос потянулась тонкая ниточка крови.
Дед и отец бежали вместе с небольшой группой людей, казалось, им удастся укрыться в одной из улиц, но тут тень ринулась прямо на них. Площадь сотрясалась от галопа, солнце с трудом удерживалось на небе. Сообразив, что от всадника им не уйти, дед крикнул своему сыну, чтобы тот бежал, а сам остановился, повернулся и дождался взбесившейся тени. Никогда не узнать, каким образом ему удалось ухватиться за уздечку, но тень по-прежнему яростно нападала, смешались ржание и дедовы крики, конь мотал головой, изо рта его валила белая пена, над облаком пыли всадник плашмя взмахивал саблей. Вдруг тень успокоилась, так же неожиданно, как и впала в ярость, она замерла на месте как вкопанная, и только некоторое время еще слышался звук ослабевающих ударов подков да подрагивал силуэт вздымающихся боков.
— Он хотел повалить памятник на землю! — выкрикивал на суде чиновник, которого прозвали Конюхом, и тыкал пальцем в сторону деда.
— Да вы что, люди, еще немного, и он бы нас всех растоптал! — защищался обвиняемый.
— Обвиняемый проявил неуважение к нашему новейшему прошлому! — судья зачитал свое решение важным, не ведающим жалости голосом.
Дед провел три месяца на тяжелых принудительных работах. Вернулся он оттуда с ревматизмом и оскорбленной душой. От ревматизма его лечила бабушка — летним песком и мазями с толченой корой явора. Для оскорбленной души лекарства не было, поэтому после возвращения в село дед поклялся, что в город он больше ни ногой. Кроме как если вдруг на городской площади, как оно и следовало бы, вырастет заветное дерево.
Новой власти до прошлого дела не было. Настоящее в те времена, так же как, впрочем, и сейчас, было трудным. Следовало обратиться к будущему. Постепенно эта рекомендация стала претворяться в жизнь по всей стране. В городе перемены начались с грубых шуток. То утром на шее жеребца находили подвешенный мешок с овсом, то ночью кто-то разбрасывал по площади солому. И когда по всей стране начали увозить в неизвестном направлении все памятники, убрали и всадника. Той дождливой ночью были слышны ржание, собачий лай, выкрики и приглушенный грязью топот копыт.
Тем не менее вскоре, несмотря на то что прошлое было якобы устранено, все заметили, что оно по-прежнему продолжает кружить по городской площади. Тень как-то похудела, шаг стал несколько скованным, однако время от времени ясно слышалось цоканье копыт по мостовой, а иногда герой даже затягивал старинную протяжную песню. Ввиду последнего обстоятельства, чтобы заглушить проклятого всадника, на окружающих деревьях свили гнезда для громкоговорителей. О назначении этих гнезд нас оповестили воззвания, громогласные, несмотря на то, что они только что вылупились.
И все-таки изгнать тень так и не удалось. Она постоянно свидетельствовала о прошлом, перемещенном в небытие. Все указывало на необходимость воздвигнуть новый, еще больший монумент, посвященный прогрессу. Правда, ввиду царившего повсеместно скепсиса, было решено выбрать обозримое, близкое будущее, отстоящее всего лет на пять, которое должно превзойти все что осталось в прошлом, то есть и тень предыдущего памятника.
Итак, новое изваяние представляло собой группу людей, решительно шагающих в будущее. Все фигуры излучали просто-таки неукротимую энергию, казалось, что они вот-вот сойдут с постамента. Тень этого памятника с энтузиазмом печатала шаг по площади, бодрое эхо марша разносилось по всему городу.
И притча, которая всегда сопровождает историю, вскоре потребовала уже известного продолжения. От звука, производимого идущими в ногу, сотрясались старые дома. Вместо них пришлось построить новые здания, строгого вида, лаконичные, без лишних украшений. Границы площади отодвинулись еще дальше, ведь нужно было освободить место для тени нового памятника. Город прижался к улицам, расширенным для проведения частых парадов. Мимо монумента следовало проходить в соответствии с правилами, установленными новой властью. В сущности, пройти просто так было невозможно. От каждого гражданина ожидалось, что он сделает по крайней мере один круг по площади, следуя за движением тени, след в след, таким же бодрым шагом, с такой же устремленностью в близкое светлое будущее. Как это всегда бывает, нашлись и те, кто с утра до вечера старательно маршировали следом за тенью, и те, кто избегали этого места, оправдываясь врожденной медлительностью или мозолями. Чтобы кто-нибудь не изменял или не сокращал маршрут движения, за происходящим на площади из укромных мест наблюдали несколько человек в кожаных плащах — дело в том, что погода теперь все время стояла какая-то странная, даже в полдень могло внезапно похолодать.
Но самой большой проблемой новой власти стало время. Годы шли и шли, а будущее постоянно ускользало, хотя специальная служба вычленяла и уничтожала целые отрезки времени, отчего главные часы на церковной башне начали отставать, а потом и вовсе сломались при загадочных обстоятельствах, хотя осень объявляли прошлогодней весной, а отдельные годы вообще прокручивали по несколько раз. Пятилетний срок неоднократно продляли, и тем не менее, несмотря на свою неутомимость в стремлении к обещанному будущему, тени памятника никак не удавалось шагнуть в него хотя бы одной ногой.