Счастливая

— Конечно можно, — закивал он. — Сейчас помогу.

Меня опять затрясло.

— Да ты совсем закоченела, — посочувствовал он. Вот, одевайся.

Он держал мои трусы за верхний краешек, как заботливая мать. Когда ребенку только и остается — ступить в них сперва одной ножкой, потом другой.

Ползая по земле, я собрала вещи. Кое-как нацепила лифчик.

— Как себя чувствуешь?

Вопрос прозвучал неожиданно. Участливо. Но мне было не до размышлений. В голове стучало только одно: самое страшное позади.

Поднявшись с земли, я взяла у него из рук свои трусы — и едва не упала. Джинсы пришлось надевать сидя. У меня мелькнули жуткие подозрения. Ноги почему-то не слушались.

Он буравил меня взглядом. Стоило мне одеться, как его тон резко изменился.

— А ведь я тебя обрюхатил, сучка, — хмыкнул он. — Что делать будешь?

Я поняла: это повод меня прикончить. Чтобы не оставлять улик. Спасти меня могло только притворство.

— Умоляю, никому не говори, — зачастила я. — Сделаю аборт, вот и все. Только, пожалуйста, никому не говори. А то мать меня прибьет. Умоляю, — повторяла я, — чтобы только никто не узнал. Меня из дому выгонят. Пожалуйста, никому ни слова.

Он захохотал:

— Уболтала.

— Вот спасибо. — Блузку я надевала уже стоя; она так и осталась вывернутой наизнанку. — Так я пойду?

— Погоди-ка, — спохватился он. — А поцеловать?

Для него это было завершение любовного свидания. Для меня — новый виток ужаса.

Я его поцеловала. Кажется, у меня было сказано, что мое сознание осталось свободным? Вы и сейчас этому верите?

Он снова рассыпался в извинениях. Даже прослезился.

Какой же я подлец, — твердил он. — А ты хорошая девочка, умница, не обманула.

Меня поразила эта слезливость, но в то же время испугала — еще одна непостижимая деталь. Чтобы не испортить все дело, нужно было тщательно выбирать слова.

— Да ладно, выдавила я. Все нормально.

— Нет, где ж нормально. — Он замотал головой. — Я кругом виноват. Ты хорошая девочка. Правду мне сказала. Уж прости меня.

В кино и в театре мне всегда были ненавистны подобные сюжеты: сначала женщину берут силой, а потом долго и нудно вымаливают прощение.

Я не в обиде. — Что ему хотелось услышать, то и сказала. Лучше отдавать жизнь по кусочкам, чем сразу.

Он встрепенулся. Будто впервые меня увидел.

— А ты красивая.

— Можно забрать сумочку? — Без спросу я боялась пошевелиться. — А книги?

Его голос вмиг стал деловитым:

— Говоришь, у тебя с собой восемь баксов?

Из моего заднего кармана он извлек сложенные банкноты. Между ними затесались мои водительские права с фотографией. В штате Нью-Йорк выдают права другого образца, не такие, как в Пенсильвании.

— Что за фигня? — спросил он. — Карточка на скидку в «Макдональдсе»?

— Не совсем.

Когда к нему попал мой документ, я похолодела. Он и без того отнял у меня слишком многое: при мне остались только мозги да личные вещи. Я надеялась уйти из тоннеля, сохранив при себе хотя бы это.

Прищурившись, он вгляделся получше. Фамильное колечко с сапфиром, которое поблескивало у меня на пальце, осталось без внимания. Побрякушки его не интересовали.

Ко мне вернулась сумочка, а потом и книги, которые в тот самый день мы купили вместе с мамой.

— Ты сейчас куда? — спросил он.

Молча я указала рукой.

— Ну, ступай, сказал он. — Береги себя.

Я пообещала непременно себя беречь. Сделала шаг, потом другой. По дну тоннеля, через проход в ограде, за которую мои пальцы отчаянно цеплялись чуть более часа назад, по мощенной кирпичом дорожке. Путь домой лежал через парк.

Через считанные мгновения сзади раздалось:

— Эй, крошка!

Пришлось обернуться. Как здесь написано, я всецело принадлежала ему.

— Тебя как звать-то?

— Элис.

Язык не повернулся соврать.

Ну, лады, — гаркнул он. — Еще свидимся, Элис.

И побежал прочь, вдоль цепного ограждения бассейна. Я отвернулась. Что задумала, то мне удалось. Я его уболтала. Путь был свободен.

Пока я дотащилась до трех невысоких каменных ступеней, которые вели из парка на тротуар, мне не встретилось ни одной живой души. На другой стороне улицы находился университетский клуб. Я даже не замедлила шаги. Так и брела вдоль парка. На лужайке перед клубом было людно. Студенты расходились после вечеринки. У того места, где улица, ведущая к моему общежитию, упиралась в парк, я свернула в переулок и направилась вниз под горку, мимо другого, более внушительного общежития.

На меня то и дело устремлялись любопытные взгляды. Именно сейчас тусовщики расходились по домам, а «ботаники» выбирались на воздух — проветрить мозги перед отъездом на каникулы. Все шумно переговаривались. Но меня среди них не было. Голоса доносились откуда-то извне, а я, словно контуженная, замкнулась в себе. Время от времени кое-кто подходил поближе. Некоторые даже бросались на помощь, но, видя мою безучастность, шли своей дорогой.

— Что это с ней? — говорил один другому.

— Может, обдолбанная?

— Смотри: вся в крови.

Ноги несли меня под горку, мимо множества чужих людей. Те вызывали у меня страх. На высоком крыльце общежития «Мэрион-холл» толпились те, кто меня знал. Если не по имени, то хотя бы в лицо. В этом трехэтажном здании женский этаж находился между двумя мужскими. На крыльце собралась преимущественно мужская компания. Мне открыли входную дверь. Кто-то поспешил придержать внутренние двери. Все взоры устремились на меня; оно и неудивительно.

В холле за конторкой сидел дежурный. Из числа старшекурсников. Невысокий, серьезный с виду араб. После полуночи у всех проверяли документы. При моем появлении его как подбросило.

— Что случилось? — встревожился он.

— Документов нет, — выдавила я.

Мое лицо представляло сплошной кровоподтек, нос был разбит, губы изранены, по щеке текла одинокая слеза. На голове — колтун из волос и сухих листьев. Одежда вывернута наизнанку и заляпана кровью. Глаза остекленели.

— Тебе плохо?

— Мне нужно к себе, — сказала я. — А документов нет.

Он жестом разрешил мне пройти.

— Помощь не нужна?

На лестнице топтались парни. С ними было несколько девушек. В общежитии почти никто не спал. Я плелась к себе. В тишине. Под посторонними взглядами.

Пройдя по коридору, я постучалась в дверь к своей лучшей подруге Мэри-Элис. Никого. Постучалась к себе, надеясь застать соседку по комнате. Никого. Достучалась только до Линды с Дианой — они тоже входили в нашу дружную шестерку, сложившуюся в течение учебного года. Сначала эти тоже не отвечали. Потом дверная ручка повернулась.

Став на коленки в кровати, Линда не стала зажигать свет, а просто дотянулась до двери. Мой стук ее разбудил.

— Ну что там еще? — проворчала она.

— Линда, — выговорила я, — меня изнасиловали и чуть не убили.

Она так и рухнула в темноту. Попросту вырубилась.

Дверь — на пружине, как и все прочие двери в этом корпусе — громко стукнула.

Дежурный у входа, вспомнилось мне, предлагал помощь. Развернувшись, я стала спускаться по лестнице и опять оказалась перед его конторкой. Он вскочил.

— В парке меня изнасиловали, — призналась я. — Можешь вызвать полицию?

Парень в ужасе затараторил по-арабски, но тут же опомнился:

— Да-да, конечно, заходи сюда, пожалуйста.

У него за спиной была выгородка с застекленными стенами. Она пустовала, хотя считалась офисом. Дежурный предложил мне переждать здесь. Не найдя стула, я опустилась прямо на письменный стол.

Снаружи собрались парни, которые глазели на меня, прижав носы к стеклу.

Не знаю, сколько мне пришлось там торчать. Думаю, всего ничего: университетские здания — на виду, а больница в каких-то шести кварталах к югу. Полицейские прибыли раньше «скорой», но теперь уже не вспомнить, что я им говорила.

Меня уложили на каталку и пристегнули ремнями. Повезли через холл. Толпа собралась такая, что к выходу было не пробиться. Краем глаза я заметила, как дежурный, провоясая меня взглядом, дает показания.