Следы на воде

То обстоятельство, что из Беляевки бесследно исчез Чемодуров, по некоторым данным похожий на убийцу, дало основание подозревать его в совершении преступления и объявить всесоюзный розыск…

Коваль вдруг поймал себя на мысли, что думает о каком-то Лапореле, который тоже представлялся ему высоким и белокурым парнем.

«Лапорела, Лапорела, Лапорела… — как лейтмотив какой-то песенки закрутилось в голове. — Чего он прилип, этот Лапорела!.. И откуда у человека такое странное прозвище?..»

Вспомнил пушкинского «Каменного гостя», шельму и проныру Лепорелло. Что-то похожее было у Стефана Цвейга (теперь у Дмитрия Ивановича появилось время на книжки). Кажется, даже название рассказа — «Лепорелла». Но у Цвейга там была женщина. Почему же такое прозвище приклеилось к мужчине, да еще в глухих херсонских песках? И кто это сделал?

Коваль перелистал еще несколько страниц. А вот и фото подозреваемого, на которого объявлен розыск, — Валентина Ивановича Чемодурова. Полковник смотрел на приобщенную к розыскному делу маленькую паспортную фотографию из милицейского архива, всматривался в изображенного на ней парня с обычным, без особых примет, невыразительным лицом и снова подумал о Лапореле. Пожалел, что, когда был на Красной хате, не попросил инспекторов переправить его на левый берег лимана, где в своей сторожке на бахче пребывал этот странный человек… Но тогда он еще не интересовался Лапорелой и не мог предвидеть, что тот когда-нибудь понадобится ему.

Коваль еще какое-то время листал дело, будто что-то забыл там, и не мог вспомнить, что именно, и поэтому перебрасывал страницы то в одну, то в другую сторону.

Он еще раз прочел выводы баллистической экспертизы, которая свидетельствовала, что Гуцу был убит выстрелом из ружья двенадцатого калибра, и подумал, что это ничего не дает. Петро Чайкун погиб от картечи другого ружья такого же калибра.

Дмитрий Иванович продолжал задумчиво листать страницы. Лапорела не давал ему покоя. Хотя знал, что в деле нет дактилограммы Чемодурова, он все же словно бы надеялся обнаружить ее. Но чудес на свете не бывает, и снова Коваль, к своему огорчению, в этом убедился. Да и откуда было взяться отпечаткам пальцев Чемодурова!

Он закрыл папку, связал тесемки. Келеберды, который то заходил в кабинет, то выходил, звонил и тоже копался в каких-то бумагах, на месте не было. Посмотрел на часы. Без десяти час. Сейчас начнется обеденный перерыв. Коваль вспомнил, что даже не завтракал, хотя за время своего вынужденного безделья уже привык к определенному режиму.

Дверь в кабинет мягко открылась. Вошел Келеберда и вопросительно посмотрел на Дмитрия Ивановича.

— Все, — Коваль пододвинул папку ближе к краю стола. — Спасибо, Леонид Семенович, больше не понадобится.

В глазах майора появилось удивление.

— Новое прочтение, — улыбнулся Дмитрий Иванович, поднялся, размял занемевшие ноги. — Новые мысли, новые думы. Как говорят в юриспруденции, «по новым обстоятельствам, которые открылись…». Хочу, Леонид Семенович, поехать в Гопри, а оттуда на бахчу к Лапореле, взглянуть на него… Допускаю, что это не Чемодуров, но чего на свете не бывает… Проверить нелишне.

— Дмитрий Иванович, — неторопливо начал майор, — это не так сложно, съездим завтра или послезавтра. Хотя, думаю, этот Лапорела к делу Чайкуна отношения не имеет. Как у него могло оказаться ружье Комышана? Абсолютно исключено…

Коваль подумал: «Можно бы и сегодня поехать. Но, видно, у майора в городе что-то неотложное».

— И дался вам этот Чемодуров, — негромко продолжал Келеберда. — Я понимаю, — снисходительно добавил он, — что, пока не поймали, сердце не успокоится… Но, знаете, Дмитрий Иванович, всех преступников вы не переловите, — пошутил майор. — Нужно и преемникам нашим работы оставить.

Коваль ничего не ответил и, пока Келеберда клал папку в сейф, только барабанил слегка пальцами по столу. Сейчас майор уже мог шутить с грозным некогда Ковалем, раньше он бы на такое не отважился…

21

В дверь осторожно постучали. Конечно, Даниловна. На подносе, который она несла, стояли тарелки с яичницей и жареной рыбой — неизменные блюда, которые, честно говоря, уже поднадоели Дмитрию Ивановичу.

— Пожалуйста… Может, конечно, и приелось что, — будто угадав мысли Коваля, вздохнула Даниловна, ставя поднос на стол. — С кладовщицей нашей просто беда. Говорю, и мясо выписано, и овощи, а она все свое: нет и нет. А я вижу, что есть… — Даниловна следила за реакцией Коваля: может, согласится поговорить с директором совхоза. Не найдя поддержки, замолчала.

— Зачем беспокоитесь? — заметил Коваль. — Я бы и сам зашел на кухню. Там и поужинал бы.

— Ну, нет, — возразила Даниловна. — Принести нетрудно. Было бы что нести.

Расставив тарелки, она быстро побежала за чаем.

Есть не хотелось. Коваль поднялся и вышел на балкон. Небо над лиманом уже потемнело, наступал тот тихий час, когда последние отблески солнца еще не давали опуститься темной вечерней дымке. Вот-вот должны были высыпать звезды. Дмитрий Иванович, подняв голову, высматривал их.

Даниловна принесла чайник и, заглянув через балконную дверь на улицу, вдруг засмеялась.

— Ваша любовь уже пришла.

— Какая любовь?

— Да Валька же, — ответила Даниловна. — Ишь ты, свиданькаться идет, а все равно в платки свои кутается…

Медсестра действительно сидела на бревнах — с той стороны, где она постоянно занимала место, подальше от Дмитрия Ивановича. Раньше сюда приходила, прихрамывая и опираясь на костыли, и Лиза. Иногда ее сопровождал Юрась. Теперь Лиза больше не приходит, и на бревнах посиживали только двое: он, полковник в отставке, и медсестра Валентина.

Дмитрия Ивановича давно интересовало, чего, собственно, медсестра бегает сюда. Могла бы отдохнуть, подышать свежим воздухом и возле своей хаты, на берегу. Ходила бы лучше в кино или в клуб, где собирается молодежь на танцы. Впрочем, похожая на длинноногую птицу, с резкими неуклюжими движениями и развалистой походкой, свойственной местным рыбакам, всегда закутанная, только нос торчит, Валентина вряд ли нашла бы себе — и Коваль это понимал — подходящего кавалера. Ее одиночество вынужденное. Но почему она выбрала именно эти бревна?

А почему он сам ходит сюда? Ему близко, бревна возле гостиницы. Где бы он мог посидеть еще на свежем воздухе? Разве что на балконе. Но что ее тянет сюда? Это было загадочно. А поскольку Коваль любил разгадывать загадки, то тайком следил за своей соседкой. Она ничем себя не проявляла: сидела тихо, и даже когда Коваль однажды спросил ее, который час, ничего не ответила. Словно немая или глухая. Иногда, посидев полчаса или того меньше, вдруг срывалась с места и быстро шла вниз. Другой раз сидела дольше.

— Странный она человек! — вызывая на откровенность Даниловну, сказал Коваль. — Сидит целый вечер словно сыч.

— А вы попробуйте разговорить ее, — молодо блеснула глазами Даниловна. — Учить вас нужно! — Ковалю послышались в ее голосе нотки обиды.

«С чего бы это?» — подумал он.

— Да нет, учить не нужно! Но разве с ней поговоришь? Всегда сердитая или грустная. Может, больная? И чего бегает сюда, на бревна?

— Звезды считать, — ответила Даниловна. — Все же гостиница, смотришь, кто-нибудь и подсядет… А может, она вас поджидает.

— Ну, нет, — покачал он головой. — Она девушка молодая, зачем ей такой дед, как я. К вам сюда всякие люди приезжают. Больше молодые.

— Приезжают, а как же. Вот недавно механики были, ремонтировали машины… А вы разве старый?! Грех такое на себя наговаривать. — Даниловна игриво улыбнулась, и Коваль вдруг подумал, что и она еще не старуха.

— Долго жили тут механики?

— Недели две. Позавчера уехали.

«А не могли механики быть причастными к трагедии в Лиманском?»

— Валентина раньше тоже на бревна бегала? — вернулся к своему Коваль.

— Она всегда сюда бегает. Придет вечерком, посидит, посидит, потом вдруг сорвется — и нет ее… Кто знает, чего хочет, кого ищет.