Страница 51 из 61
5
— О, Джейн, Робин! — воскликнула миссис Томсон, поворачиваясь к подполковнику. — Дети самая большая, единственная моя радость…
— Как для каждой матери, — кивнул Коваль.
— Возможно, даже больше, чем для иной, потому что достались мне очень нелегко… Да и сейчас с Робином не так просто. Но знаете, Дмитрий Иванович, вероятно, это закон: чем тяжелее достаются дети, тем больше их любишь, или, как еще говорят у нас, чем больше вкладываешь в дело, тем оно дороже…
— Проценты с капитала, — не удержался от иронии подполковник.
— Я имею в виду духовный капитал. — Тон Коваля задел Кэтрин. — Духовный капитал для людей верующих не менее важен, чем денежный. И это одинаково и у вас, и у нас.
Ковалю обидно было слышать из уст человека, который родился на Украине, «у вас», а когда имелся в виду чуждый ему мир — «у нас».
— Вы, наверное, меня осуждаете, — вздохнула она, словно прочитав его мысли. — Уверяю вас, отсюда, с родины, я ни в какую Англию не поехала бы. Но тогда… в Германии, измученная в неволе, дезинформированная, среди чужих людей, без поддержки… Слабенькая девчонка, я словно висела в воздухе.
— Мы отклонились от темы, — заметил подполковник, размышляя о том, как задать главный вопрос, ради которого и пришел на Русановские дачи.
Они прогуливались тропинкой вдоль залива, неподалеку от небольшой пристани. Время было тихое, послеобеденное, когда пассажирские катера увеличили интервалы между рейсами, а рыболовы оставили до вечернего клева насиженные места и только неугомонная детвора копошилась в горячем песке.
— Да, дети, дети… Они меня также очень любят. После кончины Вильяма стали особенно внимательны. — Миссис Томсон не была сейчас искренней — она давно уже почувствовала, что именно после смерти мужа между ней и детьми пролегла странная полоса отчуждения, которую не могла сама объяснить. Но зачем об этом знать подполковнику. — Не пускали меня в этот вояж, боялись, что захвораю. Но я все-таки вырвалась… Очень хотелось увидеть родные места. Думала, может, найду могилу матери, ничего не знала о ней после того, как немцы разлучили нас на станции… И, наконец, надеялась хотя бы что-нибудь узнать о сестренке Таечке, ибо на все мои запросы получала трафаретный ответ: «Адрес не установлен…» Приехала и заболела. И только дала телеграмму детям, как Джейн все бросила и прилетела… Робин тоже хотел приехать, но его не отпустили на работе, у них там что-то связано с армией, и поэтому большие строгости…
— Неудивительно, что прилетела. Ведь вас положили на операцию.
— Да. У меня еще сердечная недостаточность. Не столько прожито, сколько пережито, Дмитрий Иванович.
Они дошли по влажному песку до кромки воды и повернули назад. Теперь перед глазами была уже не ровная, переливающаяся под солнцем речная гладь, словно усыпанная блестками вдали, а желтели песчаные холмики, то тут, то там поросшие редким ивняком, — пейзаж однообразный и неласковый даже в ярком солнечном свете.
— Ваши дети одинаково относятся к вам? — полушутя спросил Коваль. — И вы к ним?
— Джейн мне ближе, чем Робин. Да это и понятно — девочка всегда тянется к матери… А для матери все дети одинаковы, какой палец ни порежь — все равно больно.
— Даже неродные?
Миссис Томсон подняла на Коваля удивленный взгляд.
— Почему вы это спрашиваете?
Подполковник не ответил. И его молчание было для Кэтрин неожиданным и многозначительным.
— В жизни и так бывает, — быстро заговорила она, — что неродные становятся родными и наоборот. Ведь не та мать, что родила, а та, что вырастила.
— Согласен, согласен, — закивал Коваль. — Родные дети частенько принимают родительскую любовь как нечто принадлежащее по праву рождения, как естественный долг старших, исполняемый ими независимо от их воли и желания. — Дмитрий Иванович вдруг подумал при этом о своей Наталке. — А дети неродные видят в заботе усыновителей проявление доброй воли и любящей души. Поэтому у них и вспыхивают в ответ глубокие чувства благодарной преданности, часто более сильные, чем у детей родных.
— Боже, как прекрасно вы сказали! — произнесла Кэтрин, останавливаясь и закрывая на миг ладонями лицо. Когда она опустила руки, Коваль заметил в уголках глаз слезинки.
— Ну, вот Джейн, — продолжал он. — У нее именно такое чувство. И она вас очень любит. Разве не так?
— Да, — быстро выдохнула миссис Томсон, — очень любит, но…
— Я знаю, у вас есть тайна, — словно о чем-то незначительном, как бы между прочим, сказал подполковник и, наклонившись, отломал с кустика прутик.
— Мои тайны — это мои тайны! — вспыхнула миссис Томсон. — И вашей милиции они не касаются.
Коваль вздохнул.
— Всегда должен знать больше, чем потом использую в материалах расследования. И не беспокойтесь, Катерина Григорьевна. Без крайней необходимости я не проливаю свет на личные тайны. В данном случае никто не собирается срывать покров с ваших…
— А я этого и не разрешу! — твердо произнесла миссис Томсон.
— Конечно. Если боитесь, что об этом узнает Джейн…
Теперь в глазах Кэтрин сверкнули молнии.
— Вы меня шантажируете, господин Коваль. Я буду жаловаться!
— Не советую, Катерина Григорьевна… Моя задача — не только обнаружить убийцу Бориса Сергеевича, но и защитить других людей от опасности. Возможно, в том числе и вас…
— Меня? От кого? От какой опасности? — Кэтрин надменно взглянула на подполковника.
Он горько улыбнулся, подумав, что бывшая Катерина таки сумела за время, прожитое за границей, набраться истинно английского гонора.
— Ваша тайна, миссис Томсон, уже секрет Полишинеля. Во всяком случае, для Джейн.
Кэтрин, быстро зашагавшая при последних своих словах, резко остановилась.
— Какой секрет? — переспросила, задыхаясь. Дышала часто, и подполковник испугался, что ей станет плохо. Но он должен был поставить точку над «и».
— Джейн знает, что она вам неродная…
Несколько секунд Кэтрин смотрела на Коваля бессмысленным взглядом. Потом, тихо застонав, опустилась на песок и закрыла лицо руками.
Подполковник не трогал ее: пусть успокоится. Тихий ветер шевелил поседевшие локоны женщины.
Коваль терпеливо ждал, слушая легкие всплески речной волны, монотонный скрип железных канатов понтонного причала, покачивавшегося у берега, визг детворы в воде.
— Я пришел к такому выводу, изучая фото, которое вы подарили сестре.
— И эту неправду вы сказали ребенку?
— Джейн сама знала и только подтвердила. Ее, конечно, удивило, как я об этом проведал, и она решила, что тайну раскрыли вы.
— Вы ее шантажировали?
— Ничего подобного. Поверьте мне.
Миссис Томсон бессильно кивнула и протянула руку, чтобы Коваль помог ей подняться.
— Молчите, — попросила, заметив, что подполковник собирается что-то добавить. — Ничего больше не хочу от вас слышать… Но где Джейн? Где моя девочка? — Миссис Томсон беспокойно осмотрела берег вплоть до белой косы пляжа.
Следом за ней и Коваль засмотрелся на далекий пляж, на гладкий плес могучей реки, которая, не сдерживаемая здесь высокими берегами, разлила свои воды почти до горизонта.
— Джейн еще не совсем здорова, — покачала головой Кэтрин. — С утра выпила стакан чая с сухарями и так ходит целый день… Помогите мне дойти до дачи.
Коваль взял женщину под руку и медленно повел по узкому переулку, между веселых зеленых заборчиков и домиков, утопающих в садах.
…На даче Дмитрий Иванович разрешил Кэтрин выпить только валерьянку, привезенную им Таисии Григорьевне, и ей стало легче. Полежав на диване на открытой веранде второго этажа, Кэтрин спустилась вниз, где, сидя в единственном рассохшемся кресле, Коваль просматривал купленную по дороге свежую газету.
— Я все расскажу, Дмитрий Иванович, — твердым голосом произнесла Кэтрин, устраиваясь в кресле, из которого Коваль пересел на скамью. — С надеждой, что имею дело с порядочным человеком и моя исповедь не будет использована во вред детям. Коль это уже перестало быть тайной, которую я собиралась унести с собой в могилу…