Тени над Латорицей

Но Семен Андреевич Бублейников был, к сожалению, иного мнения. Он считал, что уже настала та минута, когда нужно засучив рукава броситься в бой.

— Грех, говоришь?! Сколько времени тут райские песни поешь! — Бублейников со стуком положил карандаш на стол и поднялся во весь рост. — А беззащитную женщину убивать, вдову, и девочек ее — не грех?! Не грех, отвечай? А перстенек чей, кто его потерял? И откуда он был у тебя, этот перстень, — не подарок ли фашиста Карла за особые заслуги?!

— Вдову? Убивать? Подарок Карла? Да что вы! — У бывшего монаха побледнели губы, он затряс головой, потянулся к тумбочке, не спрашивая разрешения, схватил графин с водой и жадно глотнул прямо из горлышка, облив себе грудь.

Коваль готов был локти кусать от досады. Он ведь не хотел открывать подозреваемому карты, пока не соберет прямых доказательств.

Поставив графин, Семен Гострюк поднялся со стула и, не обращая внимания ни на Бублейникова, ни на других офицеров, направился к двери. Голова его склонилась набок так, словно он был смертельно болен и только теперь понял это.

— Проводите, — приказал Коваль конвоиру, ожидавшему за дверью. — А вы, Василий Иванович, — обратился он к Вегеру, — отпустите, пожалуйста, свидетелей — они до сих пор ждут.

— Ну и фрукт! Ну и брат во Христе! Ишь какой — грех, говорит. Это он нам о грехах толкует! — Майор не мог успокоиться даже тогда, когда шаги в коридоре уже не были слышны. — Зря вы его сейчас отпустили, товарищ подполковник! Он бы мне все выложил, на блюдечке с голубой каемочкой!

Коваль едва сдержался от резкой отповеди Бублейникову. Позволил себе только сделать ему замечание:

— Не стоило кричать, Семен Андреевич, называть его на «ты».

— А что же я, по-вашему, с эдакой дрянью цацкаться должен?

— Семен Андреевич, я не хочу конфликтовать, не хочу разговаривать приказами. Это ни мне, ни вам не поможет. У нас и без того хватает хлопот. Я просто хотел бы, чтобы вы не горячились.

— Слушаюсь, товарищ подполковник, — обиженно ответил Бублейников.

— Вот и хорошо, — сказал Коваль, не обращая внимания на тон майора. — А как там поживают Длинный и Клоун?

— «Поживают»! Как бараны уперлись — и ни тпру ни ну. С места не сдвинешь. Уже их Тур и так и сяк допрашивал. И я помогал — все напрасно. Может быть, еще раз сами поговорите? — спросил Бублейников, и Коваль мог поклясться, что майор не сдержался и вложил в свой вопрос едкую иронию.

— Вот с Гострюком разберемся — и поговорим. Василий Иванович, — обратился подполковник к возвратившемуся в кабинет капитану Вегеру. — Не забудьте снять отпечатки обуви, которую носит монах, и той, которую нашли у него дома. И отпечатки пальцев — не они ли на второй рюмке?

— Уже, Дмитрий Иванович, — ответил капитан. — Все уже на экспертизе.

— Хорошо, — сказал подполковник. — Ну что ж, на сегодня, наверно, хватит. Пошли, Семен Андреевич?

Они вышли в коридор, и Коваль примирительно добавил:

— И давайте не будем ссориться, Семен Андреевич, ведь цель-то у нас одна.

Будь его воля, сказал бы сейчас майору все, что думает. Но сейчас нельзя. Впереди еще много общей работы. Хотя, впрочем, именно ради этой работы и стоило бы…

Из кабинета Романюка Коваль позвонил в Ужгород следователю Туру, уехавшему туда на совещание, и сообщил, что располагает новыми данными. Тур ответил, что вернется на следующий день.

4

Второй допрос бывшего монаха Коваль решил провести сам, пока не вернулся Тур. Даже рискуя вызвать недовольство следователя, который, хотя и оставался верен концепции: убийцы — Кравцов и Самсонов, все же изъявил желание допросить и Гострюка, потому что считал, что оперативные работники после краткого дознания обязаны передавать всех подозреваемых следствию. Кроме того, Коваль хотел избавиться и от участия в допросе майора Бублейникова, которого невозможно было удержать от выпадов, в большинстве случаев «стрелявших» мимо цели.

Не дожидаясь капитана Вегера, с утра отлучившегося в район, подполковник распорядился привести Гострюка.

За два дня бывший монах осунулся. Когда он переступил порог кабинета, Коваль почувствовал, что разговор предстоит серьезный и, возможно, начистоту: «брат Симеон» не прятал взгляда — смотрел прямо в лицо.

На что он решился? Какие показания даст?

— Садитесь.

Стульев было несколько, но монах сел на тот, что стоял поближе к столу, напротив Коваля, словно подчеркивая этим готовность к откровенному разговору. И действительно, на этот раз Гострюк не стал ждать традиционных вопросов. Он заговорил первым.

— Выходит, вдову убили? Я правильно понял?

— Да, Каталин Иллеш убили. Мало того, убиты и ее дочери — Ева и Илона. Для вас это новость?

Гострюк перекрестился и беззвучно пошевелил губами. Коваль терпеливо ждал. «Если уж сам начал, пусть сам и продолжает», — решил он.

— Как я понимаю, на меня пало подозрение. Мой внезапный приезд сюда в июне, мое прошлое… Можно я задам вам один вопрос?

Коваль кивнул.

— Когда произошло убийство? Которого числа?

Коваль не торопился с ответом. Не хочет ли Гострюк этим вопросом отвести от себя подозрение? Глупо. Впрочем, если он — убийца, то дата преступления для него не секрет, а если непричастен, то какое это имеет значение — десятого, пятнадцатого или двадцатого?

— В ночь на шестнадцатое июля, — Коваль сделал паузу. — А почему это вас интересует?

Бывший монах тоже не спешил с ответом.

— Я решил все рассказать. Одним словом, я не хочу отвечать за чужие грехи. К этому делу я, возможно, и имею отношение, но весьма и весьма косвенное.

Коваль приготовился записывать его показания.

— Но перед тем, как рассказывать, разрешите мне еще один вопрос. Очень важный.

Коваль не возражал.

— Где вы взяли этот перстень?

«Эрнст Шефер допытывался, как попал в милицию этот перстень. А теперь и Гострюк». Подполковник провел ладонью по лбу, собираясь с мыслями.

— А какое это имеет значение? — спросил он наконец.

— Очень большое. Если перстень найден в доме Катарин и если это действительно перстень Карла, значит, и Карл был там.

«Наваждение какое-то! — удивленно подумал Коваль. — Как же догадался, где найден перстень?»

— Из чего вы сделали такой вывод?

— Об этом потом, — ответил Гострюк.

«Хочет меня сбить с толку! — подумал подполковник. — Ишь, стреляный воробей! Но какой хитрый ход, какая игра! Неужели он надеется, что я поверю, будто бы вдову убил покойник? Сейчас заговорит еще о духе Карла, который воротился с того света, чтобы расправиться с неверной женой. Новоявленный Командор, карающий свою жену. Ну, погоди, святоша, сейчас я тебе покажу!»

Коваль согласился.

— Хорошо. У вас, гражданин Гострюк, есть алиби? Имею в виду дату преступления. Давайте, в таком случае, с этого и начнем.

— Не только на пятнадцатое, но и на шестнадцатое есть. Пятнадцатого я чинил инвентарь во дворе.

— До которого часа?

— Вышел из Лавры, помню, в восемь вечера. Били часы. А во дворе меня видело много людей. И гости, и сотрудники.

— Вы так четко помните все, что происходит каждый день? Или только то, что пятнадцатого?

— Большей частью помню. А пятнадцатого обратил внимание на бой часов. Сам не знаю почему. Озарение господне.

— Что вы делали дальше? Куда направились, когда вышли из ворот Лавры?

— Спустился пешком по улице Кирова до гастронома, который на углу. Меня там знают — я там постоянный покупатель. Потом был дома. Спать лег поздно.

— Угу, — вздохнул Коваль. — Значит, алиби.

Бывший монах энергично кивнул.

— А каким образом отпечатки ваших пальцев появились в доме Каталин? В этой самой гостиной?!

Длинный нос «брата Симеона» пожелтел.

— Я скажу, — выдавил он из себя. — Именно это я и собирался сегодня рассказать. Вы этого не знаете. Я сниму с себя подозрение. У меня есть что сказать, я знаю много важного.

— Знаете, кто убил вдову и ее дочерей?