Страница 5 из 38
Перед его глазами снова вставали берега Ворсклы, узенькие тропинки над рекою, слышался шепот листвы, играли на приспущенных ресницах радужные соцветия от солнечных лучей, как и в те безоблачные дни, когда он, мальчишка, лежал на горячем песке и мечтал о великих свершениях.
Порой грезилась мать. Он видел только лицо ее, нежное, ласковое, с печальными глазами, словно она предчувствовала горькую судьбу сына…
А потом появлялась Нина… Он и теперь не жалел, что встретил на своем пути эту женщину, которая принесла ему столько радости и горя, а погибнув, увлекла за собой и его.
7
При обыске в доме Сосновского был обнаружен инструмент, который никакого отношения не имел к изобразительному искусству, — никелированные зубоврачебные щипцы. На них засохла краска нескольких цветов — по всей вероятности, художник пользовался ими во время работы.
Щипцы эти валялись в углу мастерской, под табуретом. Следователь спросил Сосновского, откуда они. Тот ответил, что щипцы у него давно и уже не помнит, как к нему попали. Иногда он вытаскивал ими гвозди из подрамников.
Помимо щипцов и картин, на которых была изображена Нина Андреевна Петрова, ничего интересного для следствия у Сосновского найдено не было. Коваль взял щипцы, зарисовки и эскизы к картине «В лесу», этюды головы Нины Андреевны. Все это могло быть вещественным доказательством версии: убийца — Сосновский.
Эксперты-медики допускали, что коронки с зубов Петровой были сняты специальным инструментом и опытным человеком, так как зубы не сломаны и нисколько не расшатаны. Однако на вопрос следователя, не могли ли быть использованы для этого обнаруженные у художника щипцы, ответить не смогли. И Тищенко, казалось, потерял к щипцам всякий интерес.
Но как-то на допросе он снова вернулся к ним.
«Скажите, Сосновский, вы не вспомнили, как попали к вам щипцы?»
«Нет. Не мог же я взять их из училища».
«Из какого училища?»
«Из фельдшерского. Я там когда-то учился. Хотел зубным техником стать».
«Почему же вы не написали об этом в своей биографии?»
«Я учился там всего семь месяцев. А разве это так важно?»
«Все важно… Итак, когда это было?»
Постепенно, как в каждом уголовном деле, Тищенко превращался из исследователя, изучающего возможные версии преступления, в следователя, который анализирует факты, уже ставшие уликами, и с их помощью доказывает вину преступника.
На допросах Сосновский все время сбивался, давал противоречивые показания, забывал то, что говорил раньше, и флегматично соглашался со следователем, когда тот напоминал его же предыдущие показания. Все это отражалось в протоколах, и поведение подозреваемого фиксировалось явно не в его пользу.
Особенно путаные объяснения давал Сосновский о том, как провел день, когда совершено было убийство Петровой. Подполковник Коваль и Тищенко скрупулезно устанавливали, где находился и чем занимался художник семнадцатого мая. С того момента, как он утром проснулся, и до самого вечера.
Сосновский вспоминал, что день этот был поначалу солнечным, потом пасмурным. Когда тучи закрыли небо и вокруг потемнело, работать в мастерской стало невозможно. Он позавтракал, просмотрел альбомы репродуций, купленные накануне в городе, и, достав наугад из книжного шкафа томик Чехова, лег на диван. Потом читать ему надоело, он отложил книгу и задремал.
В котором часу это было?
Не помнит.
Хотя пятницу семнадцатого мая он хорошо помнит, потому что это был первый хмурый и дождливый день после двух жарких майских недель, но вот в котором часу уснул, точно сказать не может. Кажется, часов в двенадцать, а может быть, немного позже.
Когда проснулся?
Это он знает. Проснувшись, сразу посмотрел на часы. Было три, начало четвертого, и он даже рассердился на себя, что так долго спал. Шел ливень, и он закрыл окно. Потом принялся готовить обед. И только часов в пять, когда дождь утих и снова выглянуло солнце, вышел на крыльцо. Немного постоял, любуясь нежной, сверкающей под солнцем зеленью. Около шести пошел на станцию. Электричка отправилась в город в шесть ноль пять.
На очной ставке с девушкой-почтальоном, утверждавшей, что, опуская газеты в ящик на двери дачи Сосновского ровно в два часа пятнадцать минут, она слышала, как кто-то возился в сенях, гремел кружкой о ведро, — художник не знал, что ответить. Он только растерянно смотрел на взволнованное лицо девушки, которая упрямо повторяла: «Это было ровно в два часа пятнадцать минут, я хорошо помню, я на часы посмотрела, потому что начинался настоящий ливень, а я собиралась в половине третьего вернуться на почту».
Следователь настойчиво требовал объяснений.
«По данным метеостанции, — заметил Коваль, — ливень продолжался с двух до четырех, а не с трех до пяти».
Художник пожал плечами:
«Возможно, я ошибся… Если девушка так хорошо помнит… И метеостанция… Наверно, я перепутал секундную стрелку с часовой. На моих часах все стрелки похожи. А ведро, кружка — это правда… Проснувшись и собираясь готовить обед, я действительно мыл руки…»
«По данным экспертизы, — произнес Тищенко, не сводя с Сосновского пристального взгляда, — Нина Петрова была убита около двух часов дня. Как раз перед самым дождем».
Сосновский вскочил.
«Нет! Нет! — закричал он. — Вы не имеете права подозревать!»
Девушка, только теперь понявшая, о чем идет речь, стала белая как полотно и испуганно смотрела на художника. Тищенко предложил ей оставить для проверки свои часы.
«Я проверю точность и ее, и ваших часов, — сказал он Сосновскому, — но, мне кажется, лучше будет, если вы обо всем расскажете сами. Это в ваших интересах».
Наступил тот момент следствия, когда кропотливый анализ обстоятельств и фактов уже подготовил почву для логических обобщений и выводов. В это время доказательства начинают убеждать следователя, что перед ним не просто подозреваемый, а преступник, и предположение об этом, состоявшее из отдельных деталей, постепенно становится уверенностью.
Тайная страсть Сосновского к Нине, определенная психологическая допустимость попытки изнасилования, а затем убийство именно на том месте, где художник пережил столько острых и сладостных минут, свободно любуясь недоступной для него женщиной; умелая операция с золотыми коронками бывшего студента фельдшерского училища; попытка скрыть, что в два пятнадцать он был уже дома и отмывал руки, и, главное, орудие убийства — окровавленный молоток художника, найденный под трупом, — все это создавало полную картину преступления.
Страшная догадка, возникшая у Коваля так же, как у Тищенко, когда они впервые рассматривали на даче Петровых картину «В лесу», и тогда отброшенная подполковником, находила подтверждение.
Привыкший иметь дело с преступниками, подполковник Коваль сохранял веру в человека, хорошо понимая, что работает для человека, во имя человека, в том числе — и во имя того, который находится под подозрением. Лишь в отдельных необъяснимых случаях казалось ему, что он эту веру теряет. И тогда ему приходилось прилагать усилия, чтобы восстановить душевное равновесие, и все это время он чувствовал себя больным и опустошенным, словно сам был виноват в том, что в человеке пробудился зверь. Такое именно состояние появилось у Коваля и на этот раз, когда вроде бы начала подтверждаться версия, объясняющая преступление художника утонченным садизмом.
Не хотелось в это верить, но некуда было деваться от фактов. И все же Коваль договорился с Тищенко, что еще раз побывает в Березовом и побеседует с жителями поселка.
Расспрашивая жителей, Коваль обнаружил новую серьезную улику против Сосновского. Два мальчика, пасшие коров рядом с железной дорогой, видели, как художник торопливо вышел из лесу с той стороны, где была найдена убитая. Время от времени он останавливался и оглядывался, словно его кто-то преследовал. Ребята не могли указать точное время, но помнили, что это было как раз перед дождем.