Страница 58 из 67
— Эльдар, немедленно собирайся! Буди шофера. Едем!
— Куда едем? Зачем?
— За доктором в больницу, потом в Нижние Батога.
— Что же случилось?
— Жираслан! — одним словом ответил Инал, и все стало ясно.
Эльдар и Курашев вскочили из-за стола. Инал, поглядывая на Эльдара, хлестко заметил:
-- Вот тебе и другое ущелье. У нас одно самое страшное ущелье, то, в котором процветает семья моего недавнего тестя. Всегда все случается в Батога, не иначе.
— Жертвы? — спросил заметно побледневший Курашев.
— Есть. Много жертв. А есть и еще кое-что: листовки.
— Какие листовки?
— Непонятно? Там поймешь.
Эльдар все-таки не понимал, о каких листовках говорит Инал, но Курашев «разу оценил значение факта и значение тона, каким Инал об этом говорил.
— А сам Жираслан? Что с Жирасланом? — спросили Курашев и Эльдар в один голос.
Инал ответил не сразу. Он хмуро следил за тем, как Эльдар пристегивает кобуру, а Курашев щелкает замками портфеля. А когда произнес: «Жираслан убит», эта весть прозвучала, как гром.
Простодушная Диса уговаривала не торопиться, отведать ее сладких изделий, но какие уж тут пироги да лакумы.
РЖАВЧИНА НА ИМЕНИ
На чистке в Бурунах страсти затихали. Этот день не шел ни в какое сравнение с тем, что происходило накануне, когда ответ держал Казгирей Матханов. Тут же нашлись неизбежные остряки, заговорили, что баранью тушу уже съели, остается только хвостик. Так или иначе, интерес к чистке угасал. Любители сильных ощущений уже пережили все, что можно было пережить, и разуверились в том, что произойдет что-нибудь сверхнеожиданное, в самом деле начнут кого-то протирать песочком или скребницей. А с другой стороны, раз уж подвергают чистке такого благородного человека, как Казгирей, то действительно уже не понять, чего нужно этим большевикам.
Из-за тумана сумерки наступили рано. Местные начали расходиться, приезжие разъезжаться. Астемир объявил заседание закрытым, пригласил на завтра, стал собирать папки.
Но едва Астемир переступил порог дома Шрукова, куда был приглашен, к крыльцу подскакали всадники на взмыленных конях. Это были гонцы из Нижних Батога с сообщением о происшествии в ущелье.
Весть звучала грозно, тревожно и неясно. Утверждалось одно: в ущелье происходит кровопролитное сражение. Нельзя было, однако, дознаться точно, между кем идет бой. В какой части ущелья? Кто убит? Кто просит помощи, кто передает эти вести?
Подводы с пальто проехали через Нижние Батога? Проехали. Кто еще ехал туда же, в ущелье? Ехала еще какая-то подвода. Проехали всадники. Кто были всадники, сколько? Ответа на это не нашлось. Но хотя бы уже потому, что телефонные провода оказались перерезанными, Астемиру и Шрукову стало ясно, что они имеют дело с Жирасланом. Нельзя было терять ни минуты. Провод в Нальчик, видимо, тоже был поврежден.
Шруков отдал нужные распоряжения, вызвал Казгирея.
Тревожное сообщение мигом преобразило Матханова. Состояния подавленности, какое владело- им в последнее время, как не бывало. В нем мигом заговорил опытный организатор и командир.
Прошло не больше получаса с момента, когда в Буруны прискакали гонцы, а вооруженный отряд уже выезжал на рысях к месту происшествия. С бойцами ехал и бурунский молодой врач.
Нет, аллах не давал скучать людям. В течение какой-нибудь недели столько событий!
Можно себе представить, какое впечатление страшная новость произвела в интернате, как отозвались на нее разнокружечники. Ведь там, в ущелье, на месте происшествия, были Лю и Тина, ведь это случилось именно с ними!
После отъезда Эльдара, когда остыло первое впечатление, во многие юные души стало закрадываться тревожное сомнение: так ли всё, как пытался представить Эльдар? Почему так угрожающе держался Селим? Почему так испугана Матрена, а Дорофеич помалкивает и лишь бормочет себе под нос что-то непонятное? Почему, в самом деле, не показывается Казгирей? Не прав ли Жансох, который первый вскоре после отъезда Эльдара хлопнул по столу ладонью и воскликнул:
— Инсинуация!
К нему обратились за разъяснениями, и он сказал:
— Моя интуиция подсказывает мне, что это была инсинуация.
— Не понимаем.
— Все это было хитростью. Все это Эльдар придумал нарочно.
— Что он придумал нарочно? Догадливый Жансох истолковал дело так, как оно, собственно, того и заслуживало.
В самом деле, нехорошо, что все это скрывалось от Казгирея. Нехорошо, что у Сосруко оказался новый большой револьвер. А вдруг кто-нибудь подумает, не тот ли это самый револьвер, из которого в Гедуко стреляли в председателя? Зачем Сосруко показал Эльдару пулю? Все эти вопросы тревожили прежде всего самого Сосруко. А тут еще страшные новости: Казгирея вызвали, и он ускакал вместе с Астемиром и Шруковым в Нижние Батога.
Давно не было даже в долгие осенние вечера так зловеще тихо в интернате, как в этот туманный вечер, перешедший в тревожную, непроглядную ночь.
Матрена не уходила к себе домой, сидела с девочками, пока те не улеглись, взявши с нее слово, что она останется на ночь. Дорофеич допоздна бродил из комнаты в комнату, что-то бормотал, с сердитым видом перебирал музыкальные инструменты, щелкал пальцами, дул в трубы. Осмотрел у мальчиков постели, сел на свободную кровать Лю, сказал:
— Вот не напрасно Лю взял с собой трубу. — А зачем она ему там? — угрюмо спросил Сосруко.
— Как зачем? А трубить боевой сбор? А мало ли что!
Не всем это показалось убедительным, но удрученные событиями разнокружечники промолчали.
Появился и осмотрел комнату с порога Селим. Учителя арифметики вообще не любили, а с сегодняшнего дня смотрели на него как на чужого, зловредного человека.
А Казгирей, Астемир и Туто Шруков в это время уже были в Нижних Батога, куда прибыли подводы с остатками пальто, несчастными, незадачливыми продавщицами, ранеными Тиной и Аюбом, убитым Жирасланом.
Врач осмотрел Аюба и Тину. У Тины рана была серьезная, тревогу внушала большая потеря крови. Девочка совсем ослабела, то забывалась, то приходила в себя. Просила воды и опять забывалась. Лю принес и поставил около нее полное ведро воды. Положение Аюба, по мнению врача, было безнадежным, только чудо могло спасти его. Врачу даже не удавалось точно подсчитать количество ран — колотых, резаных, рваных, пулевых. Аюб метался, весь в огне, кричал, хрипел, затихал и снова кричал. Должно быть, ему продолжал мерещиться бой. Первое, что сказал Лю, увидя входящих отца, Казгирея и Шрукова: «Аюб убил Жираслана исам умирает». Врач запретил везти Аюба дальше по тряской дороге. Тине прежде всего требовалась кровь, но и ее не хотели трясти на подводе, лучше бы в рессорном экипаже или на машине.
Однако телефон все еще не работал. Люди искали повреждение. Шруков сел у аппарата, готовый звонить в Нальчик, как только наладится связь.
Сарыма и Вера Павловна не отходили от раненых.
Долго стояли над Тиной и Аюбом Астемир и Казгирей. Но вот Астемир вздохнул, отвернулся и вышел в переднюю комнату (это был дом аулсовета). Лю последовал за отцом, и оба остановились над мертвым телом, завернутым в рогожку.
Еще тогда, когда Лю бросился навстречу к Астемиру со словами «умирает Аюб», он хотел было вытащить из-за пазухи пачку листовок, рванулся, но раздумал. Почему-то ему не хотелось показывать «газетки», как называл их Казмай, при Шрукове. Теперь, выждав момент, Лю не без трепета подступил к отцу:
— Дада, вот.
— Что это?
— Газетки.
— Какие газетки?
Астемир озабоченно рассматривал пожелтевшие листики.
— В самом деле, листовки. Откуда они у тебя?
В дверях комнаты, где лежали больные, появился Казгирей.
— Тут напечатано про Казгирея, — и Лю глазами показал на Матханова, — его имя здесь. А листовки были у него... за пазухой... их достал Казмай. — И Лю кивнул на мертвое тело Жираслана.