Страница 4 из 66
Тщедушный старичок в голубом халате и чалме хаджи, что, вероятно, и придавало ему решимость, тот самый, который первым узнал Жираслана, прокричал:
— Легко сказать, что нет таких людей! Кто же в таком случае увел коня у Кундета только в прошлое новолуние?
— Постой, хаджи Осман, — остановил Гумар старика. — Кто разрешил тебе? О том, как нам избавиться от нечистых рук, скажет сам господин пристав. Да перейдут его болезни ко мне! Слушайте умного человека. Будет говорить Аральпов.
Гумар подобострастно оглянулся, а Залим-Джери с плеткою в руке неторопливо сошел по ступенькам. Батоко, гордый своим назначением, обмакнул перо в чернила. И вдруг Залим-Джери с силой ударил по столу писаря набалдашником плетки. Лысый Батоко, приготовившийся записывать речь, вздрогнул и встал, тряся головой. Аральпов выпучил глаза. Бросил плетку на стол. Широкий, чуть ли не от уха до уха, рот под жиденькими усиками язвительно скривился. Аральпов снова схватил плетку и поставил ее, как свечу. Оглядел собравшихся. В первых рядах поежились, переминаясь с ноги на ногу. Залим-Джери начал:
— Земляки!
Голос этого щуплого человека прозвучал громко и резко.
— Селяне! Хотите жить? А? Его высоко благородие… князь… полковник Клишбиев, — оратор раздельно произнес полный титул начальника округа и продолжал: — Поручил мне остричь вас, как стригут баранов. Да-с! Остричь! Заглянуть под все кусты, под которыми сидят конокрады, воры… Да-с! Довольно! Расправиться с ворами, как с политическими бунтовщиками! Слыхали, есть такие? Были. Были и тут. Зольское помните? Так напомню… Итак, правительство требует от вас назвать воров и конокрадов. Мы опустим на них, на всех смутьянов и посягателей на священную собственность… карающий меч империи. Размышлять нечего. Меч опустится и на головы тех, кто попробует скрывать бунтовщиков и конокрадов. Мы хорошо знаем, кто они и откуда. Это дезертиры с фронта или укрывающиеся от мобилизации… Но, может быть, есть и такие, кто думает, что их не касается приказание начальника края? — Оратор опять энергично стукнул набалдашником о стол и остановил взор на Жираслане, вокруг которого за время речи пристава как-то само собою стало просторно.
Однако Жираслан держался спокойно и тоже похлопывал плеткой по своим тугим офицерским сапожкам. В этом поединке первым смутился Аральпов. Как бы ободряя самого себя, он закончил на высокой, визгливой ноте:
— Правильно я говорю? Правильно. Нет силы, способной противостоять карающему мечу империи. Пускай не думают!
Новый удар плеткой, и снова на столе подпрыгивает чернильница, и снова, хлопая глазами, вскакивает из-за стола испуганный Батоко. Он уже не рад, что взялся за это дело.
— Я кончаю. Бесстрашно выходите и говорите. Кто первый? А?
Все безмолвно осматривали свои чувяки или траву под ногами, как будто там и находился ответ на трудный вопрос. Лишь Жираслан глядел прямо в лицо начальнику.
— Так-с… — негодуя, прошептал Аральпов. — Храбры вы, да только не тогда, когда нужно.
— Что же, — смущенно потирал нос Гумар, — нет охотников?
Молчание становилось тягостным.
— Ну-с, не хотят тут — могут прийти в участок. — Аральпову пришлось искать выход из неловкого положения.
Он еще раз стукнул набалдашником и повернулся, готовый уйти. Гумар понял, что пристав не простит ему этот сход: конокрад перед лицом всего аула одержал верх над ним. Крепко высморкавшись, старшина сделал последнюю попытку, его бас загремел:
— Кто вам зашил рты? Почему молчите! Или один только хаджи Осман имеет силу духа в своем слабом теле? Говорите!
Ободряющие слова старшины подействовали лучше громкой, наполовину русской, наполовину кабардинской речи Залим-Джери. Сразу раздалось несколько голосов, и громче других — объездчика Астемира:
— Я буду говорить, старшина! Но тут же вступил и Жираслан:
— Нет, ты подождешь, чувячник. Говорить буду я.
Гумар не ожидал такого оборота дела. Он охотно прервал бы Жираслана, но на это у него не хватало смелости. Насторожился и Аральпов. В его взгляде сквозили и беспокойство и любопытство. Он хорошо знал, с кем имеет дело. Не раз ему приходилось расследовать дерзкие кражи коней — все пути неизменно вели к Жираслану, но прямых улик не находилось никогда. Был известен такой случай. Однажды подвыпившая компания молодых конокрадов стала хвалиться своею удалью: и сам черт им не брат, и Жираслан сробел бы там, где они не дрогнут. Об этой похвальбе узнал Жираслан. Когда хвастуны возвращались с крадеными лошадьми, Жираслан на своем Шагди налетел на них, сбросил всадников с коней и сам погнал дальше весь табун. На другой день конокрады явились к нему с повинной, и он вернул им добычу. Слава Жираслана после этого возросла еще больше, его слово для других конокрадов было непререкаемо. Но и Жираслан хорошо знал волчий закон — как волк ни голоден, вблизи своего логова он не задерет — и никогда не воровал у соседей. Вот почему Жираслан начал так:
— О чем печешься, начальник? В этом ауле конокрадов нет. — Он говорил медленно, взвешивая каждое слово. — Я бываю на всех базарах. Нигде я не видел, чтобы продавались лошади, знакомые мне по этим краям.
— А лошадь Кундета? — крикнул Масхуд.
— У Кундета лошадь не украли, — спокойно возразил Жираслан. — Кундет проиграл свою лошадь. Если это не так, пусть скажет сам Кундет. Он здесь.
Головы повернулись к человеку, прислонившемуся к акации. Кундет — промотавшийся уорк[3] — действительно не мог возразить Жираслану: имения, оставшегося от отца, хватило ему ненадолго, оставался последний конь и утешительное звание дворянина, но коня Кундет не то проиграл, не то пропил.
— Ни один волос не упадет из гривы коней наших благословенных мест, — продолжал Жираслан.
— Ишь ты, как красиво говорит! А откуда же конь, на котором ты прискакал? — не отставал Масхуд.
Его поддержал старик Еруль, но им обоим пришлось замолкнуть под взглядом Жираслана.
— Эй ты, жилистая требуха! И ты, старый усатый крикун! Мало ты кричишь со своей кобылы! Не бойся!.. Если я что-нибудь и уведу у тебя со двора, то не твою клячу.
Удачный ответ Жираслана вызвал общий смех. Жираслан намекал на то, чем крикун Еруль и в самом деле мог гордиться: подрастающая красавица Сарыма, дочь Дисы, приходилась ему племянницей.
Аральпов выступил снова:
— Не на свадьбу, не на койплиж[4] приехал я, чтобы слушать Жираслана. Пусть говорят другие. Или овцы предпочитают жить с волком, но не выдавать его охотникам? Правильно я говорю? Если вы набили свои рты кукурузой, то я все-таки найду способ заставить вас заговорить.
— Я скажу, — опять внятно произнес Астемир и шагнул вперед.
Теперь это не понравилось Гумару: всего можно ожидать от этого Астемира!
— Ишь охотник! И так все знают, что у тебя избыток ума. Еще старики ничего не сказали, а ты уж тут как тут. Потерпи!
— И лучше сохрани свое красноречие для господина полковника, который давно собирается тебя вызвать за все твои проделки, — добавил Аральпов.
Но Астемир не сробел.
Широкоплечий, он твердо стоял перед начальниками — разве только слегка побледнел.
— Пусть говорит, — разрешили старики. Астемир поднял голову.
— Я скажу вот что. Если человек увел чужого коня — он конокрад. Верно. Унес седло, бурку — он вор. Но вот что непонятно мне, и я хотел бы это понять: человек работал у хозяина, работал по совести и выполнял все по договору, — Астемир разгорячился, — хозяин же не платит по договору, а, значит, присвоил себе деньги, которые заработал человек. Как это понимать? Такой хозяин — вор или нет?
Залим-Джери, обомлев, уставился на Астемира.
— Что ты несешь, болван?
— Ах ты извлеченный из навоза! Ах ты сын индюшатницы! Подумайте, он хочет осрамить меня! — подал голос Муса. — Это ему нажаловался бездельник Эльдар, которого я выгнал со двора. Лентяй вместо работы все норовил заглядывать туда, куда ему не пристало, да чесать язык с тем, с кем не следует… А я плати ему!.. А мамалыга, что он поглощал за троих, ничего не стоит? И как только терпит его Саид?
3
Уорк — знатный человек.
4
Койплидж — праздник.