Авантюристы

— Я помню, государыня, я читал его книгу — превредная!

Императрица положила руку на книгу.

— Тут рассевание заразы французской! Отвращение от начальства!.. Автор — мартинист![21]

— Да, государыня, он действительно стоил казни.

— А не забудь, мой друг! — волновалась императрица. — Когда я приказывала рассмотреть его дело в совете, чтоб не быть пристрастною, я велела объявить, дабы не уважали до меня касающееся, понеже я то презираю! Но, мой друг, j'aime a dire avec Racine:

[23]

Зубов молчал. Он видел, что государыня взволнована, и не знал, как отвлечь ее от мрачных мыслей, которым она в последнее время все чаще и чаще предавалась. Поэтому он обрадовался, когда за портьерой услыхал голос Льва Нарышкина, который говорил:

— Ну, Захарушка, говори: слава Богу!

— Что, батюшка, Лев Александрович! — слышался голос Захара. — Али вода убывает?

— Убывает, Захарушка, убывает.

— Да вы, батюшка, мокрехоньки!

— Еще бы! Ведь поросят своих спасал.

Екатерина улыбнулась. Она уж догадалась, что Левушка выдумал какую-нибудь проказу, чтоб отвлечь ее от хандры, чаще и чаще посещавшей стареющую императрицу.

Из-за портьеры показался Нарышкин. Он был действительно промочен дождем. С парика его скатывались капли.

— Ну, матушка государыня, — заговорил он, вступая в кабинет, — и не чаял живу быть.

— Что так? — спросила государыня.

— Да поросят своих спасал, матушка.

— От наводнения?

— Что, матушка, наводнения! От княгини Дашковой спасал.

— Как! И у тебя с ней ссора из-за свиней?

— Нету, матушка, какая ссора! То она у брата моего побила свиней, это старая история… И стала она с той поры сущим Емелькой Пугачевым: чьих бы свиней ни встретила, сейчас рубить!.. Вот как сегодня случилось наводнение, у меня подвальный этаж и залило водой. А в подвальном этаже у меня выкармливались молочком прехорошенькие голландские поросятки, потомки тех, что зарубила ее сиятельство, двора вашего императорского величества статс-дама, Академии наук директор, Императорской Российской академии президент и кавалер княгиня Екатерина Романовна Дашкова… Ох, матушка! Дай передохнуть, такой титул большой.

— Ну передохни; никто тебя не гонит, — смеялась императрица.

— Так вот, государыня, — продолжал Нарышкин, передохнув, — когда это залило у меня подвальный этаж, мои людишки, спасаючи поросят, возьми да и выпусти на двор… А сии глупые и неистовые мартинисты, завизжав и подняв хвосты, подобно Радищеву, возьми да и убеги со двора да прямо к Академии наук… И на счастье, матушка, случись мне в сей самый момент проезжать мимо академии, коли смотрю, бегут мои поросятки, словно Густав III. от нашего Грейга, а за ними гонятся с топорами, кто бы ты думала, матушка?

— Княгиня Дашкова?

— Да, матушка, точно да с андреевской лентой через плечо, а рядом с нею, с топором же, Державин, Гаврило Романович, коммерц-коллегии президент, страшно орет:

Императрица и Зубов смеялись.

— Как увидал я это, матушка государыня, — продолжал Нарышкин все с той же серьезной миной, — у меня и дух заняло от страха… Велю кучеру остановиться; выскакиваю из кареты, поросятки бегут прямо на меня; я расставил руки, чтобы ловить их, а они узнали меня, я их сам часто молочком пою, да ко мне; я их сейчас же к себе в карету и был таков! Вот меня и замочило.

— Не верьте ему, матушка, — послышался из-за портьеры женский голос, и вслед за тем показалось улыбающееся лицо Марьи Савишны Перекусихиной, — сам на себя клеплет… Это он сейчас выставлял под дождь вашу любимую камелию, это в Эрмитаже, его и замочило… И хоть бы камер-лакеев позвал, нет, сам все проделал.

— Ах, Левушка, друг мой! — с сердечностью сказала императрица. — Ты меня всегда балуешь.

— Врет она, старая ведьма! — оправдывался Нарышкин.

Но в этот момент из-за Марьи Савишны выставилось серьезное лицо генерал-прокурора, и все разом примолкли; Перекусихина юркнула за портьеру, а Нарышкин отошел в сторону, ворча:

— Ну, эти крючки врак не жалуют, сейчас Шешковскому в пасть отдадут… Душегубы!

Несмотря на всю свою серьезность, Вяземский при последних словах улыбнулся.

— С докладом, Александр Алексеевич? — спросила императрица.

— С докладом, ваше величество.

— А вода убывает?

— Убывает, государыня, — автоматически отвечал генерал-прокурор, вынимая из портфеля папку с бумагами.

— Сегодня немного?

— Только одно дело изволили приказать доложить сегодня: об иностранце Вульфе и генеральше Ляпуновой, государыня.

— А!.. Это тот Вульф, — обратилась Екатерина к Зубову, — что у Зорича с Зановичами на фальшивых ассигнациях банк метали… Третий раз молодец попадается.

Вяземский вынул определение сената, подошел к столу, за которым уже сидела императрица.

— Что присудил сенат? — спросила она.

— Слушали, приказали, — бесстрастным голосом начал докладчик, — первое: иностранца Вульфа за предерзость его в приезде в империю нашу, откуда по именному указу нашему был выслан с запрещением впредь входить в границы Российской державы, держать шесть недель в смирительном доме и потом выслать за пределы империи, подтвердиы, что в случае подобного его дерзновения подвергнет он себя строжайшему наказанию.

Императрица наклонила голову. Вяземский ждал.

— Быть по сему… Что дальше?

— Второе, — продолжал Вяземский, — вдове Ляпуновой определить пребывание в монастыре женском, покуда она исправится, препоруча иметь за поведением ее пристойное наблюдение.

— Строгонько, — взглянув на Зубова, сказала императрица.

Потом она глянула на Вяземского с каким-то двойственным светом в глазах. Он очень хорошо знал этот лукавый свет и сразу догадался, какая мысль прошла по душе его повелительницы. Свет этот являлся в ее умных глазах, когда она хитрила, лукавила. И Вяземский нашелся, что отвечать, особенно же в присутствии Зубова.

— Сие наказание, ваше величество, налагается на нее не за влечение ее сердца, — сказал он, — а за то, что она предерзостно воспользовалась именем вашего величества.

— Совершенно правда, — согласилась императрица.

— А Нелидова-то, слышали, государыня, — отозвался из угла Нарышкин, — опять просится в монастырь…

— Вот как! Туда ей и дорога, — брезгливо сказала императрица.

— Опять, матушка, хочет там жить, dans la maison de demoiselles nobles ou elle rapportera son coeur aussi pur, qu'il a ete a sa sortie du couvent,[24] — с гримасой Нелидовой произнес Нарышкин.

— Будто бы aussi pur! — пожала плечами императрица. — Да оно у нее никогда не было pur… Еще девчонкой, в Смольном, она была уже кокеткой… Продолжайте, Александр Алексеевич.

— Третье, — читал Вяземский, — дворянской опеке взять имение Ляпуновой в надлежащий присмотр и управление на основании учреждений наших и с тем, чтобы из оного, во-первых, получала она приличное и достаточное содержание и затем бы то имение предохранено было от разорения.

Note21

"Дневник Храповицкого", стр. 338. (Авт.).

Note22

*

Note23

* Там же, стр. 344. "Я люблю повторять за Расином: тот, кто ставит преграду бешенству волн, сумеет остановить и заговор злых людей. Подчиняясь святой воле Господа Бога, я боюсь Его и другого страха не знаю". (Авт.).

Note24

Подлинные слова Нелидовой ("Дневник Храповицкого", стр. 402). "В институт для благородных девиц, куда она принесет свое сердце таким же чистым, каким оно было при выходе из него". (Авт.).