Авантюристы

Он заходил по комнате. Невозможность найти причину немедленного отъезда бесила его. Наконец он решился и позвонил. Вошел адъютант.

— Я сейчас должен оставить Шклов, — сказал Потемкин, продолжая ходить по комнате, — распорядись насчет лошадей.

— Слушаю, ваша светлость, — был ответ.

— Только не на могилевский тракт, а на смоленский, — пояснил светлейший.

Адъютант выразил безмолвное удивление.

— Я еду на несколько дней к себе, в Дубровну, — отвечал князь на безмолвный вопрос адъютанта, — мне сегодня нездоровится, и я бы был плохим гостем у нашего хлебосольного хозяина… Пойди поблагодари его за гостеприимство и извинись за меня.

— Слушаю-с.

— Да скажи генералу, что, как только я получу облегчение от болезни, я приеду к нему тотчас, а уж от него проеду в Крым.

Через полчаса шестерка лучших коней Зорича мчала всесильного временщика по дороге к Дубровне, по тракту на Смоленск. За ним скакал губернатор и другие власти, не понимая, в чем дело, но вполне уверенные, что любимцу императрицы пришла какая-нибудь блажь в голову… Но какая, этого никто не знал, хотя каждый трепетал за свою шкуру.

II. ФАЛЬШИВЫЕ АССИГНАЦИИ

На другой день в приемной зале потемкинского дома в Дубровне местные власти ожидали выхода князя. Были тут и могилевский губернатор Николай Богданович Энгельгардт, и предводитель дворянства, и некоторые из помещиков.

В это время к крыльцу подъехала почтовая телега тройкой и из нее вышел знакомый уже нам еврей, Берко Изаксон, весь в пыли. Торопливо отряхнув с себя пыль, он взошел на крыльцо мимо стоявших там часовых и смело вступил в приемную. Адъютант узнал его.

— А! Берко! И ты к его светлости? — обратился к нему губернатор.

— Так точно, ваше превосходительство.

— А отчего не ко мне? Ведь я твой губернатор.

Еврей несколько замялся:

— Извините, ваше превосходительство… Я до самих, до светлейшего… У меня государственной важности дело… Сами их пресветлость знают…

— А-а! — протянул губернатор.

— Он и вчера был у светлейшего, — пояснил адъютант. — Доложить? — спросил он еврея.

— Прошу пана… Прошу, ваше превосходительство…

Адъютант прошел в кабинет и через минуту воротился.

— Его светлость ждет, — обратился он к еврею.

Когда Изаксон вошел в кабинет, то увидел, что Потемкин лежит на диване и рассматривает большую карту, растянутую у дивана на полу. То была карта Крыма и Черного моря.

Еврей низко поклонился.

— Ну что, достал? — спросил Потемкин.

— Достал, ваша светлость.

— А сколько?

— О, много, очень много.

И еврей, вынув из-за пазухи толстую пачку, обернутую бумагой, достал из нее сверток сторублевых ассигнаций и робко поднес их князю.

— А! Все новенькие…

— Прямо с завода, ваша пресветлость.

— Хорошо, положи на стол.

Еврей исполнил приказание и остановился в нерешительности.

— А дозволит мне светлейший князь еще доложить? — заговорил он робко, заметив, что Потемкин как бы забыл про деньги и весь сосредоточился на лежащей перед ним на полу карте.

— Что? — спросил он рассеянно. — По этому же делу?

— По этому, ваша светлость.

— Ну?

— Изволите видеть, светлейший князь… Сегодня ночью младший граф Занович и учитель Салморан куда-то тайно уехали…

— Как? Куда? — удивился князь.

— Должно быть, в Москву, а то и за границу… Я догадываюсь, не проведали ли они чего…

— Может быть, ты был неосторожен?

— О нет, ваша светлость! Я осторожнее кошки. А их, кажется, напугал отъезд вашей светлости.

— Так ты говоришь, что уехал младший Занович?

— Так точно, ваша пресветлость, и с ним Салморан.

— Этот кто ж?

— Он же в Шклове учителем, ваша пресветлость, и графам приятель.

— А сам Зорич в Шклове остался?

— Он в Шклове, ваша светлость, он всегда в Шклове.

— Так ты думаешь, они в Москву поехали?

— Наши так говорят, ваша светлость.

— Хорошо, — сказал Потемкин, подумав немного, — если твой извет подтвердится, я тебя не забуду, да и всемилостивейшей государыне о твоем усердии доложено будет. А теперь можешь идти и дожидаться особых распоряжений в Шклове.

— Слушаю, ваша пресветлость.

Когда еврей ушел, Потемкин велел позвать к себе губернатора, который приходился ему сродни.

— Как же это, любезный Николай Богданович, в твоей губернии существует экспедиция государственных бумаг, а ты доселе не донес о том государыне? — спросил князь, приподнимаясь с дивана.

Энгельгардт смотрел на него и не знал, что отвечать.

— Экспедиция, ваша светлость?.. Какая экспедиция?

— Говорю какая: заготовления государственных бумаг.

— Не понимаю, ваша светлость, простите.

— У тебя в губернии делаются ассигнации.

Энгельгардт растерялся было, но скоро оправился:

— Не может быть, ваша светлость!

— А вон посмотри сам, — и Потемкин указал на кипу ассигнаций, что принес еврей.

Энгельгардт взял их в руки и стал рассматривать. Лицо его прояснилось.

— Вы изволите шутить, ваша светлость, — сказал он весело, — это настоящие банковые.

— Нет, не настоящие, государь мой… Есть с тобой сторублевая?

— Помнится, есть.

— А достань да сравни.

Энгельгардт вынул бумажник и достал из него сторублевый билет.

— Вот такая же точно.

— А покажи какая? — спросил Потемкин. Энгельгардт подал.

— Э! Да и у тебя фальшивая, — засмеялся князь, — уж не принадлежишь ли ты, государь мой, к числу фабрикантов?

Энгельгардт совсем смешался.

— Помилуйте, ваша светлость, я всегда служил верой и правдой ее императорскому величеству и за ее интересы готов голову сложить, — сказал он обиженным тоном.

— Так-то так, государь мой, а все ж у тебя ассигнация фальшивая, такая же, как и все эти.

— Я не знаю, — оправдывался растерявшийся губернатор, — это не фальшивая.

Потемкин достал из стола еще одну бумажку и подал ее губернатору.

— Вот настоящая, — сказал он.

Энгельгардт стал сличать.

— Как хотите, ваша светлость, а я никакой между ними разности не нахожу, — говорил он, возвращая бумажку.

— А вот: на моей напечатано ассигнация, а на твоей ассигиация… Вот что, государь мой.

Тут только Энгельгардт понял, в чем дело, и остолбенел: страшное открытие поразило его. Он смекнул, что фальшивыми билетами наводнена вся губерния, если уж и у него, у губернатора, фальшивые в кармане. А тут на столе целая кипа. Между тем он, хозяин губернии, ничего не знает… Это позор. А все этот пархатый жид: не донес ему, а полез прямо к светлейшему… Это его штуки!

В немом смущении он стоял и не знал, куда девать глаза. Лицо его покрылось багровыми пятнами, которые затем заменились мертвенною бледностью.

— Успокойся, — сказал ему Потемкин дружески, — еще не все потеряно… Надо только накрыть птицу в гнезде.

— Да я не знаю, где гнездо, ваша светлость! — смущенно проговорил Энгельгардт.

— А я знаю — в Шклове, и гнездо очень высоко свито, — заметил Потемкин.

— Ужели в замке!

— Может, в замке, может, около замка, только птицы эти в замок летают.

— И Зорич знает об этом гнезде?

— Знает не знает, а яйца из гнезда таскает.

Энгельгардт чуть не вскрикнул:

— Так вот откуда у них миллионы!

Потемкин остановил его.

— Вот что, государь мой, надо тотчас же расставлять силок и ловить птицу на гнезде, — говорил он медленно. — Лишь только я проеду в Могилев, то в ту же минуту поручи уголовной палаты председателю… Кто у вас председатель?

— Малеев, ваша светлость.