Дом без кондиционера

Внезапно мне расхотелось идти куда либо еще. Спускаться по лестнице, подниматься по лестнице… С тем же успехом я мог перебирать свои лекции здесь. Всю рождественскую ночь, если захочется. Стол и стул Джима были мне, разумеется, малы, поэтому я вытащил из-под покрывала пару подушек, прислонил их к изголовью стоймя и устроился на кровати как в мягком кресле, предварительно включив лампу на полке и погасив верхний свет. Яркость была достаточной, в свое время я сам проследил за этим, поскольку Джим постоянно читал в постели. И еще в лампу были встроены часы, подмигивавшие мне зелеными секундами. Лампа настраивалась так, чтобы погаснуть в заданное время: Джим засыпал, забывая выключить ее, и постепенно высота светящегося столбика плафона уменьшалась, погружая комнату во тьму. Игрушка эта, помнится, очаровала и меня, когда – сколько же лет назад- – я выбирал ее в подарок.

Это мой дом. Тут нет места, где мне было бы неуютно.

Погружаясь в тишину, я теряю чувство времени. Сперва появляется ощущение песка под веками. Пальцы становятся медленными, голова опускается на грудь. Потом… потом следует толчок, грубый, как удар локтем вбок, и ты испуганно озираешься, пытаясь понять, где ты и что кругом происходит.

Я распахнул глаза в окружающую меня бурую тьму. Четко очерченное круглое пятно бледно-желтого света лежало на противоположной стене. И в нем, выгибая крутую шею, двигался гигантский единорог.

Я дернулся вскочить, ни зги кроме этого чудовища не видя. Полка над моей головой, рассчитанная на рост десятилетнего ребенка, встретилась мне на пути, и встреча наша немедленно ознаменовалась снопом разноцветных искр. Старые гвозди, вбитые в стену, не смогли ее удержать, но это я сообразил уже после, а сейчас на меня, оглушенного сильнейшим ударом, градом посыпалась сверху какая-то неразличимая мелочь, от которой я беспомощно отмахивался руками. В довершение всего меня тюкнула в темечко сама лампа. И погасла.

Некоторое время я сидел в темноте неподвижно, ожидая еще бог знает каких неприятных сюрпризов. Хотя нет, я льщу себе. Просто приходил в себя с перепугу. Потом с трудом встал, шаря руками вокруг себя в поисках опоры и инстинктивно втягивая голову в плечи: ведь неизвестно, что еще могло рухнуть на нее из темноты. В этот момент я отчаянно желал, чтобы пришла хотя бы уборщица миссис Уиттекер, которую я ожидал не ранее третьего числа.

Темная комната с тенью единорога, отпечатавшейся у меня на сетчатке, внезапно стала ловушкой. Вытянув перед собой руку и шаркая ногами, я нащупал дверь, выпал в коридор и прижался спиной к стене. Не помню, куда в процессе этих перемещений я дел трость.

Так, держась за стену, я дополз до библиотеки и ввалился в нее, ударив ладонью по выключателю, благо, тот был рядом с косяком.

Плафон вспыхнул, на мгновение ослепив меня: зрачки расширились, привыкнув к темноте, и несколько секунд я стоял, закрыв глаза и любуясь зелеными пятнами на внутренней стороне век. В моем субъективном мире не осталось ни одного твердого камня, чтобы возвести на нем непоколебимую жизненную позицию.

Когда я открыл глаза, все они были здесь. Выстроились в воздухе ровными рядами, окруженные ореолом без устали трепещущих крыльев. С обложки Оксфордского Словаря грянул бравурную музыку живой оркестр. И все равнялись на меня, словно гвардейцы – на королеву.

– Ну- – хрипло каркнул я. – Что?…

Ряды их дрогнули, а я вытаращил глаза. Все они, как один, и рыцари в зеленом, и дамы в шелках, преклонили колено. Прямо так, вися в воздухе. И то же самое сделала миледи Маб прямо напротив моего носа. Несколько странный способ принимать капитуляцию, вы не находите?

– Ты спас единорога, – сказала она глубоким, дрогнувшим голосом. – Народ благодарит тебя.

С бессмысленным выражением лица я посмотрел сперва на руку, которой ощупывал стены и включал свет, потом вспомнил про другую, сжатую почему-то в кулак.

В кулаке был фарфоровый единорог с упавшей полки. Как я подхватил его в темноте – было немыслимо. Краем сознания я сообразил, что он-то меня и напугал, отбрасывая на стену тень в свете угасавшей лампы. Столбик света уменьшался, тень двигалась и росла. И вовсе необязательно было обзаводиться по этому поводу шишкой на маковке. Я подхватил хрупкую фарфоровую фитюльку каким-то чудом, сам того не сознавая. Им впору бы надо мной смеяться…

– Ты спас единорога, – повторил за королевой хор голосов. – Народ благодарит тебя.

– Народ наилучшим образом отблагодарит меня, – резко сказал я, – если перестанет мельтешить перед глазами, когда я этого не хочу. Вы можете прикинуться невидимыми, я знаю. И еще… ежели народ желает сахару, я выставлю вам блюдечко отдельно. Мой – не трогать.

– Народ согласен.

– То-то же.

Я покинул библиотеку в сопровождении процессии светляков, повисших вдоль лестничных перил, таким образом лишив меня возможности расшибиться при падении вниз. Не могу сказать, чтобы услуга эта была неуместна. Эскорт проводил меня до дверей спальни, где я и упокоился наконец на ночь, ожидая, что завтрашний день расставит все на места, и что свидетелей моей дури никто поутру не сыщет.

Я проснулся, когда уже рассвело. Свет лился в окно совершенно прозрачный, ломкий и хрустальный до звона. Видимо, там, на воле, было очень холодно. Вымороженный из воздуха конденсат инеем осел на ветвях вязов. Я смотрел на них минут пять, вообще не имея никакого желания шевелиться.

Единорог ждал меня на ночном столике. Витой рог у него во лбу был остро заточен и направлен в мою сторону. Вся зверюга – не более моей ладони. Я осторожно взял его поперек туловища и пошел наверх, отнести его в комнату Джима, где ему самое место.

Но, как оказалось, норма чудес была еще не выработана за ночь. Комната, пустая вчера, оказалась занята. Из Джимовой кровати на меня глянул незнакомый ребенок в полосатой пижаме. Мальчик, лет десяти навскидку. Светло-русые волосы, круглые, откуда-то смутно-знакомые голубые глаза. Мое: "Ты кто?" прозвучало одновременно с его: "Я где?"

Минуту мы молчали, уставившись друг на друга.

– Твоих родителей зовут Кристофер и Клара?

Он помотал головой:

– Нет! Папа Джим и мама Трейси.

Я… начал понимать. Понимать все, кроме того, как я начну письмо к Джиму. Поперек стола красовалась линейка, выкрашенная флуоресцентной краской в зеленый цвет.

– Ты в Англии, – как можно будничнее сказал я. – И, судя по всему, ты мне правнук. Как тебя называть?

– Люк, – заявил он так, словно это само собой разумелось.

"Джим, – напишу я, – объяснить это невозможно". Общеизвестно, что среди их талантов числится способность воровать детей. Едва ли Джим мог назвать сына иначе. Я подавил улыбку.

– Звездные Войны или Властелин Колец? – быстро спросил я. – Отвечай не думая, это тест.

– Ха! – сказал он, спуская на пол босую ногу. – Поровну. Свет – левая рука Тьмы.

– Можешь называть меня Дартом Вейдером.

Утвердившись на полу, он серьезно протянул мне ладошку.

– Много о тебе слышал. Рад.

Я хмыкнул и отвернулся к окну. Вместе мы будем править галактикой.