Стрелочник

По нетерпеливому выражению лица и самоуверенности, по стремлению сохранить хоть какое-то самообладание среди всеобщей суматохи, по белой двубортной безрукавке из тонкой материи с эмалированными пуговицами и диагоналевым брюкам европейского покроя Сяо-пи признал в нем человека из «верхов».

– А вы откуда изволите быть? Тоже… спасаетесь? – Сяо-пи не торопился ответить на вопрос.

– Я… Я один из партийных[3] руководителей в Энском городке. Сейчас везу бумаги в Т. Понятно? – Человек говорил уверенно, но просто, без напускной важности – казалось, он симпатизирует железнодорожнику.

– Но Энск вчера захватил отряд Хромого Ли? Значит, вы бежали… – Сяо-пи старался как можно яснее выразить свою мысль.

– В общем, да. За ночь прошел шестьдесят ли, хорошо, что военной подготовкой занимался.

О поезде пассажир больше не спрашивал, видимо, догадавшись, что железнодорожник в красной фуражке осведомлен не лучше, чем он сам.

– Говорят, что в партийных комитетах все изучают военное дело. Это правда?

«Партийный руководитель», облаченный в белые брюки, рассмеялся.

Однако Сяо-пи, утратив чувство меры, продолжал досаждать ему вопросами, точно любопытный школьпик.

– Ведь вы из партийного руководства. А наступающая армия, говорят, тоже стоит за Три народных принципа! Зачем же вам уезжать?

«Партийный руководитель» нахмурился и холодно ответил:

– Я же говорил, у меня дела в Т. Ясно?

Он дал понять, что дальнейшие расспросы ему неприятны. Только теперь Сяо-пи догадался, что проявил бестактность и тем вызвал неудовольствие собеседника. Пока они разговаривали, все, кто стоял, сидел и толкался в помещении вокзала, с любопытством смотрели в их сторону.

– Конечно… Вам, господин, следует остерегаться! Говорят, вчера на соседней станции Ван Верзила со своими туфэями обманом захватил начальника уезда Усянь и нескольких членов комитета. Теперь следов не найдешь. Да, время опасное!

Он произнес эту тираду, желая по доброте сердечной предостеречь «партийного руководителя», но тот еще больше нахмурился, неопределенно хмыкнул и направился к кабинету начальника станции. Весь в поту, Сяо-пи устремился за ним и с трудом протиснулся к кабинету. Заглянув в дверь, он увидел, как «партийный руководитель», стоя у выходящего на перрон окна, торопливо стаскивает с себя брюки европейского покроя. Мгновение – и он остался в коротких белых штанах, едва доходивших ему до колен.

Расталкивая толпившихся перед дверью людей и по-прежнему держа под мышкой флажки, стрелочник весь в поту пробился наконец в зал вслед за дежурным, чей нос был увенчан очками в золотой оправе. Тот приклеил к доске объявлений исписанный тушью листок бумаги.

Заметив Сяо-пи, стрелочник стал пробираться к нему.

Все, кто хоть сколько-нибудь знал грамоту, устремились к доске объявлений; какой-то старик по складам читал:

– «Настоящим извещается, что в четыре часа прибудет специальный поезд, в котором следуют иностранные резиденты. Стоянка три минуты. Китайским гражданам посадка на поезд запрещается, продажа билетов начнется лишь по прибытии следующего пассажирского поезда».

Дочитав объявление, старик опустил голову и вздохнул, а молодые люди, с виду не то сельские школьники, не то приказчики, что-то недовольно бормотали. Объявление привлекло всеобщее внимание. Люди разочарованно вздыхали, некоторые пришли в отчаяние. Беженцы завидовали иностранцам. Но им оставалось лишь смириться с судьбой и ждать следующего поезда. В них, побежденных усталостью, еще не родилась здоровая сила сплочения, они еще не понимали, что такое единство. С мольбой простирали они руки к очередному поезду и снова ждали, ждали…

Было около четырех часов пополудни, солнце жгло немилосердно, трещали цикады в ветвях акаций за станцией. Черные, словно обугленные, лежали на земле тени деревьев. А на перроне, точно раскаленные добела, сверкали острия штыков, соперничая в блеске с каплями пота, стекавшими из-под серых солдатских фуражек.

Стрелочник с Сяо-пи вышли из здания вокзала. Усевшись в тени на траве и обмахиваясь соломенными шляпами, они принялись беседовать.

– Никакой надежды на заработок! – начал Сяо-пи. – Ведь этих мужиков не пустят и на следующий поезд. И опять я ничего не получу. Вот невезение! За весь день и пяти цзяо не заработал! Если провоюют еще дней десять, среди туфэев наверняка объявится парень по имени Сяо-пи.

– С ума сошел! Какой из тебя туфэй, дружище?… Да ты только на то и годен, что вещи таскать! Плечи у тебя здоровенные, правда, руки неуклюжие… – На красном лице стрелочника появилась презрительная мина. Густые брови, приподнятые уголки рта, прямой нос, морщинки под глазами, появлявшиеся у него во время разговора, – весь его облик говорил о том, что это человек твердого характера и недюжинного ума.

– Зачем насмехаешься, ты ведь знаешь – мне ничего не стоит поднять одной рукой корзину в сто цзиней или двух пятилетних ребят. Как-то Чэн Жуй, интендант одной из армий Большого Чжана,[4] вывозил отсюда снаряжение. Так ты представь: левой рукой я тащил пушку, а правой – три мешка с мукой… В общем, без малого цзиней тысячу за собой волок! Ты этого не видел, в школе сидел, на уроках. Помню, все ребята мною восхищались.

Воспоминания нахлынули на Сяо-пи. Теперь все было так же, как тогда, три года назад, – беженцы, брошенные поля, прерванная связь. Он чувствовал себя героем, на мгновение ему стало радостно, как ребенку, которому рассказали веселую сказку. Почему же через каких-то три года все снова повторяется? Этого он не мог понять. Царившая вокруг суматоха раздражала его.

«Как плохие фокусники, у которых все номера старые!» – подумал он.

Стрелочник все еще обмахивался соломенной шляпой, напряженно всматриваясь вдаль, куда уходило железнодорожное полотно, и молчал, погруженный в раздумье, словно не слышал Сяо-пи. А тот продолжал:

– Выходит, эти руки ни на что другое не годны, только таскать чужой багаж?…

– Ладно, ладно, пригодятся твои руки – солдатские мешки таскать, выволакивать повозки с орудиями, водку в себя вливать да баб щупать. Каждому свое, – холодно произнес стрелочник.

– Что?… Да ты какой-то тронутый – то и дело из себя выходпшь! Сам не знаешь, чего хочешь, мечешься, как поезд без графика. Если деньгу не зарабатывать, на что тогда руки нужны? Насчет водки ты прав – это со мной иногда случается, но бабы… Не буду врать, сегодня впервой себе позволил: пощупал бабу, и то не как следует. Не возводи напраслину, я же самый смирный человек на свете… – От волнения Сяо-пи говорил сбивчиво.

– Значит, все в порядке: водки не пьешь, с женщинами не путаешься, прямая тебе дорога в буддийские монахи… Только знаешь: некоторые и пальцем не пошевелят, а у них и вино, и женщины, и автомобили, и деньги! А тебе нужны руки, чтобы пушки таскать! – Юй говорил, будто учитель на уроке, не волнуясь и не торопясь, а когда кончил, с иронией взглянул в глуповатое лицо собеседника.

Сяо-пи вместо ответа промычал что-то неопределенное. Потом стал сгибать и разгибать. похожие на барабанные палочки пальцы, сдвинул брови и твердо сказал:

– Значит, руки все же пригодятся?

Издалека донесся стук колес, над рощей показался белый дымок. Махнув рукой Сяо-пи, стрелочник помчался по путям и замер у стрелки, подняв красный флажок.

Весь поезд был набит иностранцами – семьями мелких торговцев, детьми служащих, бородатыми стариками в темных чесучовых костюмах и девушками в цветных платьях, тщательно причесанными и напомаженными. Их было человек сто, но когда поезд остановился, никто не услышал характерного постукивания гэта;[5] по раскаленному известняку проскрипели лишь мужские кожаные ботинки. Большинство пассажиров третьего класса выглядывало из окон, не рискуя выйти из вагона.

Притихшие беженцы с горящими от зависти глазами украдкой поглядывали на поезд. По перрону прошел легкий шум: солдаты взяли на плечо винтовки, мокрые от масла и пота, и замерли по стойке «смирно». Голые ноги в плетеных из травы сандалиях были покрыты волдырями.

3

Имеется в виду партия гоминьдан.

4

Имеется в виду милитарист Чжан Цзо-линь

5

Гэта – японская деревянная обувь.