Обитатели холмов

— Что это, Орех? Что случилось? Пятик сказал…

— Шишак попал в проволоку. Не подходи, пока Черничка не скажет, что делать. И не давай подходить другим.

Одуванчик повернулся и побежал навстречу Плошке.

— Барабанчик идет? — спросил Орех. — Он-то наверняка знает…

— Он не придет, — ответил подоспевший Плошка. — Он не велел Пятику говорить об этом вслух.

— Не велел — что? — недоверчиво спросил Орех. Но в этот момент раздался голос Чернички, и Орех бросился к нему.

— Вот оно, — сказал Черничка. — Проволоку держит колышек, а колышек — в земле. Вот смотри. Мы должны его вырыть. Давай, рой сбоку.

И Орех снова принялся копать, отбрасывая мягкую влажную землю передними лапами, царапая твердый колышек. Он почти забыл о товарищах, сидевших рядом. Через некоторое время Ореху пришлось сделать передышку. На его место встал Серебряный, потом Алтейка. Они уже раскопали чистый, гладкий, отвратительный, пахнущий человеком колышек на длину кроличьего уха, но он все не поддавался. Шишак лежал неподвижно. Он лежал прямо на проволоке, истерзанный, окровавленный, и глаза его были закрыты. Алтейка высунулся из ямы и соскреб с мордочки грязь.

— Сужается книзу, — сказал Алтейка. — Как морковка. Кажется, можно бы перегрызть, но зубы не достают.

— Пусти Плошку, — сказал Черничка. — Он поменьше.

Плошка сунул голову вниз. Они услышали звук расколовшегося дерева — будто мышь заскреблась ночью в стене сарая. Плошка выбрался с окровавленным носом.

— Щепки колются, и дышать трудно, но почти догрыз.

— Теперь Пятик, — сказал Орех.

Пятик торчал в ямке недолго, Он тоже разодрал нос до крови.

— Разгрыз. Готово.

Черничка ткнулся носом в голову Шишака. Голова качнулась с боку на бок и снова откинулась назад.

— Шишак, — сказал Черничка прямо ему в ухо. — Мы достали колышек.

Ответа не последовало. Шишак лежал неподвижно. Большая муха села ему на ухо. Черничка сердито прогнал ее, и она, жужжа, исчезла в лучах солнца.

— Кажется, все, — сказал Черничка. — Не слышно дыхания.

Орех присел рядом с Черничкой, его ноздри почти касались носа Шишака, но из-за легкого ветерка он никак не мог разобрать, дышит Шишак или нет. Ноги безжизненно вытянулись, живот вяло обвис, Орех пытался вспомнить то немногое, что ему доводилось слышать о ловушках. Сильный кролик может сломать себе шею, если станет рваться. А если проволока сдавила дыхательное горло?..

— Шишак, — прошептал он. — Мы тебя вытащили. Ты свободен.

Шишак не двинулся. И вдруг Орех понял, что если Шишак мертв, — почему же еще может он лежать здесь в грязи и молчать? — тогда он, Орех, должен увести остальных, прежде чем горе от страшной потери не лишит их мужества и присутствия духа, что неизбежно произойдет, останься они рядом с телом. Кроме того, сюда скоро придет человек. Может, даже уже идет — забрать несчастного Шишака — и несет с собою ружье. Надо уходить, а он, Орех, обязан добиться, чтобы каждый — и он сам в том числе — навсегда забыли все, что здесь случилось.

— Сердце мое взывает к Тысяче, ибо сегодня мой друг перестал бегать, — сказал Орех Черничке, вспомнив кроличью поговорку.

— Да, но ведь это Шишак, — сказал Черничка. — Как же мы без него?

Нас ждут, — сказал Орех. — Мы должны выжить. Тут всем есть над чем подумать. Помоги мне, я один не справлюсь.

Он отвернулся от тела и поискал глазами за спинами остальных Пятика. Пятика не было видно, и Орех побоялся спросить о нем, чтобы никто не заметил его слабости и не подумал, будто он ищет утешения.

— Плошка, — гаркнул он, — ты почему еще не очистил нос — он у тебя кровоточит. Запах крови зовет врагов. Ты что, не знаешь?

— Да, Орех. Прости, пожалуйста. А Шишак…

— И еще! — С отчаянием сказал Орех. — Что это вы такое болтали о Барабанчике? Вы сказали, будто он велел Пятику замолчать?

— Да, Орех. Пятик прибежал в нору и рассказал нам о ловушке, о том, что бедный Шишак…

— Понятно. Дальше что?

— Барабанчик, Земляничка и все остальные сделали вид, будто ничего не слышат. Это было ужасно глупо, потому что Пятик созвал всех. А когда мы побежали, Серебряный сказал Барабанчику: «Ты, конечно, идешь?». Но Барабанчик просто повернулся спиной. А потом к нему подошел Пятик и очень тихо заговорил, но я слышал, что ответил Барабанчик. «Мне все равно, куда вы уйдете — в холмы или к Инле. Но придержи язык» — вот что он сказал. А потом он замахнулся на Пятика и оцарапал ему ухо.

— Я убью его, — хрипло выдохнул за спиной Ореха прерывающийся голос. Все подпрыгнули и обернулись. Шишак приподнял голову и пытался встать на передние лапы. Тело его вздрагивало, нижняя часть спины и задние лапы все еще лежали неподвижно. Глаза открылись, но, глядя из-под страшной маски из крови, пены, рвоты, земли, Шишак больше походил на какого-то кроличьего демона, чем на просто кролика. Поэтому, вместо того чтобы вздохнуть с облегчением и обрадоваться, друзья перепутались. Молча они отшатнулись назад.

— Я убью его, — снова донеслось сквозь слипшуюся шерсть и измазанные усы. — Помогите, чтоб вам! Что, никто не может снять с меня эту вонючую проволоку? — И он дрыгнул задними ногами. Потом снова упал и пополз вперед, волоча за собой по траве и проволоку, и болтающийся на ней огрызок колышка.

— Отойдите! — крикнул Орех, потому что теперь все ринулись помогать. — Вы что, хотите доконать его? Дайте ему передохнуть! Дайте отдышаться!

— Никаких «отдохнуть»! — прохрипел Шишак. — Я в порядке. — И с этими словами снова упал, но тотчас вновь приподнялся на передние лапы. — Задние ноги… Не держат… Ох уж этот мне Барабанчик! Я убью его!

— Надо их выгнать из нор! — воскликнул Серебряный. — Что они за кролики? Бросить Шишака на погибель! Все слышали его слова. Они трусы. Вышвырнем их прочь и убьем! Захватим норы и сами будем там жить.

— Да! Да! — отвечали все. — Вперед! В норы! Долой Барабанчика! Долой Дубравку! Смерть им!

— О эмблерный Фрит! — раздался в высокой траве тоненький голос.

От такого невероятного нахальства все остолбенели и оглянулись в поисках того, кто бы мог это сказать. Наступило молчание. Потом из-за двух больших кустиков айры показался Пятик, глядя на них с отчаяннейшей мольбой. Он ворчал, бормотал, как ведьма-зайчиха, и кто стоял поближе, в ужасе отшатнулись. Даже Орех не поручился бы сейчас за его жизнь.

— К норам? Вы собираетесь к норам? Болваны! Норы — это и есть ловушка! Все это место — одна грязная кладовая смерти! Здесь все время кто-нибудь попадает в ловушку — каждый день! Этим и объясняется все, что случилось с тех пор, как мы здесь.

Он сел, и слова его, казалось, взлетали над травой, смешиваясь с лучами света.

— Послушай, Одуванчик. Ты ведь знаешь много историй, не так ли? А я расскажу тебе еще одну, чтобы ты передал ее Эль-Ахрайраху. Однажды здесь, на краю леса, над лугом, что возле фермы, жило прекрасное племя. А потом пришла болезнь — куриная слепота, и кролики умерли. Но, как всегда бывает, кто-то выжил. Городок остался почти пустым. И однажды фермер решил: «Я ведь могу помочь этим кроликам выжить, тогда у меня всегда будут шкурки и мясо. Зачем доставлять себе массу хлопот и держать зверьков в клетках? Им и так неплохо». И фермер перестрелял всех наших врагов — лендри, «хомбу», хорьков и сов. Он подбрасывал кроликам пищу, но не слишком близко от нор. Им надо было привыкнуть бегать по лесу и в поле. Там он их ловил — немного: фермеру хватало, а пугать остальных, рискуя опустошить городок, он тоже не хотел. Кролики выросли, стали сильными, крупными и здоровыми, потому что фермер следил, чтобы у них, особенно зимой, всегда была еда, чтобы ничто их не беспокоило и не пугало, ничто, кроме проволочной петли возле изгороди и на лесной тропе, Так что жили они так, как хотел фермер, и время от времени кто-нибудь исчезал. Кролики стали странными, не похожими на других. Они прекрасно понимали, что происходит. Но даже самим себе говорили, что все хорошо, потому что еда у них отличная, потому что бояться нечего, кроме одного; временами их все же охватывал страх, но не настолько, чтобы они решились взять и уйти отсюда. Они забыли привычки лесных кроликов. Забыли Эль-Ахрайраха, ибо какой смысл в проделках и выдумках, если жить приходится в доме врага и плясать под его дудку. Им надо было что-то придумать взамен наших историй и сказок, и у них появились свои замечательные искусства. Из встречи они устроили настоящую церемонию с танцами. Они научились петь, как птицы, и рисовать на стенах; и хотя это не совсем помогло, но им стало легче жить и легче убедить самих себя в том, что они прекрасные парни — настоящий цвет Кроличьего Рода, умнее даже сорок. У них нет Старшины, — нет, откуда ему взяться? — ведь Старшина должен стать для своих Эль-Ахрайрахом и беречь племя от смерти; а здесь и не было никакой смерти, кроме одной, но против нее любой Старшина был бы бессилен. Взамен Фрит дал им певцов, болезненных и прекрасных, как пух на шипах дикой розы, оставленный малиновкой. А певцы, которые где-то в других местах могли бы стать настоящими мудрецами, не слыша ни единого слова правды, погибали под тяжестью тайны, пока не придумали эту сладкую чушь о достоинстве, о согласии — обо всем, что помогало поверить в любовь кролика к блестящей проволоке. Но одно строгое правило у них все-таки есть, причем строжайшее. Никто не смеет задать вопрос «где?», и никто не смеет отвечать на этот вопрос — разве что в песне или в стихах. Об этом надо молчать. Спрашивать «где?» — плохо, вспоминать о проволоке при всех — невыносимо. Вот за это могут избить и даже убить.