Страница 2 из 4
Праведник Ши поглядел в глаза Дяо Цзы-дуну, потом перевел взгляд на его левую руку, которая благоговейно протягивала ему куриную грудку.
– А ты и вправду трусоват!
«Деревенские нынче не такие смирные, как раньше», – хотел возразить Дяо, но побоялся вызвать неудовольствие учителя. Для храбрости он одним духом осушил рюмку и протянул чайничек с вином праведнику.
Издалека донесся неясный гул. Прислушавшись, можно было различить топот множества ног, шум голосов. Слышались удары гонга.
– Слышите?
Дяо Цзы-дун от страха сгорбился. Праведник насторожился, на минуту перестал жевать, но тут же снова принялся за трапезу, и его покрытые щетиной щеки затряслись.
– Верь в провидение!
Дяо Цзы-дун ловко выудил палочками кусочек солонины из чашки и, немного успокоившись, подумал: «Наверно, ветер».
Может быть, это листья шелестят на деревьях, а в поле, шурша, носится по ветру солома. В прошлый раз, когда встречали бога дождя Лун-вана, то и дело слышались взрывы хлопушек и тоже торжественно били в гонг.
Скулы праведника слегка покраснели: возбуждение его росло. Он закурил и, видимо, готовясь к долгой беседе, заерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, и наконец уселся, закинув ногу на ногу.
– Боишься, что они заставят нас пойти на это… Ошибаешься.
Дяо Цзы-дун, притворившись, будто с нетерпением ждет, когда учитель продолжит свою речь, склонив голову, краем уха прислушивался к доносящемуся издалека шуму, который напоминал клокотание кипящей воды, и мучился недобрым предчувствием. Но тут на кухне что-то бросили в котел, раздалось громкое шипение, и этот звук заглушил все остальные.
Учитель выпускал струи голубого дыма.
– Время трудное, что и говорить! – сказал он, остановив отсутствующий взгляд на Дяо Цзы-дуне. – Но мы не должны давать им послабления. Я не страшусь, о нет! Эти негодяи… Я вижу их насквозь и, не хвалясь, скажу: я знаю, что делать…
Он уронил сигарету, она покатилась по столу, попала в пролитый суп и погасла.
– Спичку!.. Все они безмозглые олухи! – Праведник взял сигарету, потянулся было к Дяо Цзы-дуну прикурить, но вдруг что-то вспомнил. – Они не посмеют бунтовать!
Догорев, спичка обожгла Дяо Цзы-дуну пальцы, он бросил ее и зажег другую.
– Мне-то что! Я за учителя боюсь…
– За меня? Хе-хе-хе! – рассмеялся дробным смехом праведник, не вынимая изо рта сигареты. Он был совершенно спокоен: эти негодяи почтительно кланялись, проходя мимо ворот храма, а настоятелю оказывали положенные почести – они трепетали перед Бодисатвой.
Дяо Цзы-дун отхлебнул вина и поддакнул:
– Угу!
Крестьяне прекрасно понимают, что судьба каждого предначертана свыше, так что бояться их нечего.
В феврале и марте посевы риса погибли от засухи, и крестьяне рассчитывали получить зерно из житниц храма Пун Юэ. Пользуясь моментом, праведник Ши и Ли И-пин составили бумагу и на другой день принялись ее повсюду распространять. Тот, кто умел писать, переписывал бумагу и передавал другому, кто не умел – рассказывал, о чем в пей говорилось. Так стало всем известно, что святой Дун Юз прислал указ, в котором говорилось следующее: людские сердца зачерствели, и Небо ниспошлет на поля засуху. Только смиренные избегнут горькой участи. А кто не вынесет тяжких мук и вздумает бунтовать, немедленно погибнет…
– Все справедливо… – говорили сельчане. – Слишком злы сердца у людей.
– Надобно возжечь перед святым Дун Юз курительные свечи.
Свечей в храме было такое великое множество, что аромат благовоний стоял до самого дня рождения святого Дун Юз. И если раньте ругательства у людей не сходили с языка, то теперь они все сносили молча, без единого бранного слова. Ведь предки могли разгневаться: «Опять бунтуете! Святой Дун Юз прислал указ: быть засухе. Во время цзинчжэ[2] прогремит гром, от большого зала храма Дун Юз отколется каменная плита, и в ней вы увидите небесную книгу с этим указом. Трепещите!»
Нa, праведник Ши знал свое дело!
Всячески ублажая учителя, Дяо Цзы-дун положил в чашку праведника куриный пупок и, как бы извиняясь за свою трусость, прошептал:
– Одного только я страшусь, как бы они… Впрочем, яти негодяи Пи-эр и Стой Хун-фа боятся Бодисатвы, еще как боятся!
Праведник снова вытащил часы, взглянул на них и, не слушая Дяо, сделал несколько затяжек. Потом он заявил Дяо Цзы-дуну, что все крестьяне – бродяги и копошатся в грязи, как свиньи. Язык ему не повиновался, он молол всякий вздор. На усах застыли капельки жира, и он то и дело брызгал слюной в чашку.
Дяо Цзы-дун понимал, что у учителя на уме. Но, уверенный в своих силах, считал, что и сам мог бы справиться с любым делом. Односельчане еще назовут его мудрецом! Они живут в нужде и недолюбливают его, но не могут же они винить его во всех своих несчастьях.
– Сам подумай… – сказал праведник. – Взять хотя бы господина Янь Ба… так он и откроет свои амбары… да он им… Мы поступим иначе. В нынешнем году все высохло… Лун Ван согласился послать на землю дождь, но Верховный владыка Юй Хуан не захотел…
Праведник расхохотался, обнажив коричневые, как кофейные зерна, зубы.
Дяо Цзы-дун тоже рассмеялся.
– Эти негодяи еще будут благодарить учителя, – угодливо заметил он. – Кто молился святому Дун Юэ о ниспослании дождя? Праведник Ши, владыка алтаря. Кто совершил обряд гадания, когда взывали к милости Лун вана? Опять же праведник Ши.
…Трижды совершали обряд. Все преклоняли колени. Старухи плакали.
«Благо! Благо! Бодисатва наконец сжалится над нами!»
«Разве я не говорил, что Небо не встанет человеку поперек пути?»
«Не надобно только зло чинить Небу, и Бодисатва всегда защитит и поможет. Три раза гадали, амитаба[3]…Сердца станут мягче, Небо смилуется, и дива в том нет, что святой Дун Юэ указ прислал! Пожалел он нас».
Люди ждали дождя. Каждое утро, на рассвете, они устремляли свой взор к небу. Но там не видно было ни облачка; оранжевое, как яичный желток, солнце всплывало над восточным краем равнины.
Прошло три дня, четыре, пять, семь, полмесяца.
Все терпеливо ждали, но…
– Где же дождь? Неужели молитвы не услышаны?
Целых двадцать пять дней ждали, а солнце все так же нещадно палило. Листья на деревьях пожухли. Поля горели. Сердца людей сжимались от боли.
Среди крестьян началось брожение. Тогда праведник Ши снова призвал всех в храм вознести молитву Юй Хуану о ниспослании дождя. А несколько дней назад пустил новый слух: будто во сне к нему явился святой Дэн Тянь и рассказал, что Лун Ван предстал перед небесным престолом с просьбой ниспослать дождь, но Юй Хуан не внял его просьбе: слишком злы сердца людей, может быть, со временем подобреют. А пока каждый должен покорно переносить свою участь, иначе его гром поразит.
– Опять в храме будут молиться о дожде, – говорили в народе, – ведь праведнику Ши во сне явился святой Дэн Тянь.
Так и заставляли людей жить в страхе, мучиться сознанием несуществующей вины, угождать Бодисатве и праведнику Ши, чтобы очистить свою совесть и вздохнуть спокойно.
Постепенно все затихло…
– И вот опять… – возмущается праведник. – Расторгнуть договор! Я им покажу… Думают заставить нас открыть амбары, поди как просто! Я себе не враг! Отдать мои земли? Да я им…
Дяо Цзы-дун хмыкнул, ощутив некоторую неловкость: храмовые земли учитель называл своими.
Лицо у учителя стало красным, как свежая говядина. Он вливал в себя рюмку за рюмкой и, хотя язык его заплетался, распалялся все сильнее: такое возбуждение обычно переходило в ярость.
– Я хозяин своему зерну! Захочу – отправлю его в Дахэба! Как пожелаю! А ты очумел, что ли? Боишься, они тронут меня? Ты хоть и трус, но я послал тебя в Ба-гуатянь, потому что доверяю тебе… ты – свой человек, свой…
«Свой человек» тоже покраснел, сердце его полыхало жаром, но он овладел собой и глянул на гостя. Глаза у него были мутные, в красных жилках, как после бессонной ночи. Дяо Цзы-дуну вдруг показалось, что праведник одержим дурной страстью, с такой нежностью смотрел он на своего подопечного.
2
Цзинчжэ – один из двадцати четырех сезонов сельскохозяйственного года, начинается 5–6 марта.
3
Амитаба (амитофо) – восклицание буддистов, соответствует русскому «слава богу», «о господи».