Страница 10 из 145
– Да, дорогой друг, это я шел за тобой от самого «Слова». Хотел проверить, нет ли «хвоста». Но все благополучно.
Михайлов ловким движением пальцев опустил нафабренные усы, и лицо его сразу стало простым, веселым: серые задорные глаза смотрели с легкой усмешкой.
– Извини, друг, что заставил тебя поволноваться. Теперь нам следует быть особенно осторожными. Столица наводнена шпионами. Лорис-Меликов стянул сюда лучших сыщиков чуть ли не со всей империи.
– Понимаю… Может быть, чайку, Александр?
– Благодарствую. Дело – прежде всего.
Кибальчич знал, что Александр Михайлов вместе с Квятковским, томящимся сейчас в Петропавловской крепости, Желябовым и Перовской, был организатором партии и ее Исполнительного комитета. Он знал также, что Михайлов считался одним из руководителей партии, ее стражем и охранителем.
– Я слушаю, Александр, – склонив голову, сказал Кибальчич.
Михайлов придвинулся ближе, доверительно положил руку на плечо Кибальчича:
– За последнее время, как ты знаешь, дорогой друг, мы понесли тяжелые потери. Разгром типографии в Саперном переулке, арест Квятковского, Преснякова, Гольденберга и других товарищей.
– Да, – вздохнул Кибальчич, – нас постигло большое несчастье…
– А я часто думаю: почему это случилось? Нет ли тут промахов и ошибок с нашей стороны? Ведь товарищам грозит смерть.
– Да, да, ужасно. Но ведь смерть грозит каждому из нас. – Спокойно сказал Кибальчич. – Мы должны выработать в себе чувство презрения к смерти.
– Безусловно, мой друг. Безусловно! И все же мы не должны бравировать этим и подвергать свои жизни опасности. Ибо мы призваны свершить святое дело освобождения России… Так вот, о деле! Кто из арестованных был с тобой близок?
– Конечно, Квятковский! Он меня и привел в партию. А что?
– Квятковский не в счет – это человек железный! Его не сломят.
– Я знал Преснякова, соратника Желябова по подготовке покушения под Харьковом. Это отважный человек. Когда его арестовывали, ты же знаешь, он стрелял в полицейских.
– С кем ты еще был близок? Гольденберг бывал у тебя?
– Гольденберг не может вызвать сомнений, – запальчиво заговорил Кибальчич, – он же застрелил Харьковского губернатора, князя Кропоткина.
– Знаю, и все же прошу тебя, Николай, – нахмурился Михайлов, – мне поручено выяснить все.
– Изволь, если нужно. Я готов! Последний раз мы встретились случайно на станции Елизаветград. Гольденберг ехал в Одессу, чтоб забрать там часть динамита и привезти в Москву. Мы тогда уже знали, что царь поедет из Ливадии не через Одессу, а через Симферополь, Харьков, Москву. Надо было готовить взрыв поезда под Харьковом и Москвой. Так, Гольденберг ехал в Одессу за динамитом, а я – в Харьков, к Желябову вез купленную в Одессе, новую спираль Румкорфа, чтобы обеспечить надежность взрыва.
– Больше вы не встречались?
– Нет. Гольденберг благополучно прибыл в Одессу и был встречен Верой Фигнер, а на обратном пути его арестовали вместе с динамитом.
– Еще кто-нибудь из арестованных знал тебя?
– Нет, больше никто… если не считать случайной встречи со старым другом.
– Что? Он знает тебя, как Кибальчича?
– Да. Но это честнейший и благороднейший человек. Ты его должен помнить по гимназии… Это – Сергей Стрешнев. Он наш. Он пропагандировал в рабочих кружках на Выборгской.
– Стрешнев Сергей?.. А, это сын военного доктора?
– Да, да. Он! – обрадовался Кибальчич.
– Хорошо, я наведу справки. Но больше ни с кем никаких знакомств! Это приказ Исполнительного комитета.
– Слушаю, – твердо сказал Кибальчич.
– И еще два слова, дружище, – смягчившись, с дружеской улыбкой сказал Михайлов, доставая из кармана новый паспорт, – вот тебе другой вид на жительство. Это надежный документ! Он написан с соблюдением всех полицейских «заковык». Запомни: теперь ты уже не Максим Иваницкий, а аккерманский мещанин Николай Агаческулов.
Кибальчич взял паспорт и усмехнулся:
– Наконец-то я смогу называться собственным именем.
– Вот именно! – рассмеялся Михайлов и, встав, протянул руку: – Ну, прощай друг. Завтра, в это же время я заеду за тобой на извозчике, и перевезу тебя на новую квартиру. Это тоже задание Исполнительного комитета.
2
Лиза почти вбежала под арку ворот: лицо ее горело, глаза светились таинственным блеском.
– Все ли благополучно? – с тревогой спросил Стрешнев.
– Да, да, пойдем скорее, – еле переводя дыхание, сказала Лиза и, схватив его за руку, повлекла на улицу. Найдя извозчика, они стали кружить по городу. Казалось, Лиза успокоилась, но отвечала на вопросы Стрешнева сбивчиво, порывисто дыша ему в ухо:
– Все хорошо, Сережа, хоро-шо! Он знал… Был тронут… Признателен… Очень славный. Удивительный… Глаза глубокие, словно ему известно такое, что недоступно другим людям. Очень скромен, но во взгляде решимость… Я почувствовала – он в любую минуту может пожертвовать собой…
– Вот видишь! Я же говорил, что он замечательный человек. Ты еще полюбишь его.
– Мне хорошо, что я сделала это, Сережа… Я как-то иначе чувствую себя… счастливо, возвышенно…
Ночью Лиза долго не могла уснуть и все думала, думала, вспоминая во всех подробностях свой поход к Кибальчичу. Ей было и страшно и радостно.
Она вспоминала глубокие, задумчивые и ласковые глаза Кибальчича. «Какой милый, какой необыкновенный и удивительный человек».
Что было в нем необыкновенного – она бы не смогла объяснить… Это «необыкновенное» и «удивительное» в мужчине женщина скорее может почувствовать и угадать, чем понять…
Вторник 19 февраля был объявлен праздником. С утра на всех домах были вывешены флаги с царскими вензелями. По улицам, наводненным народом, с лихими криками кучеров, помчались богатые каретные возки, направляясь к Зимнему. Народ повалил на набережную к Адмиралтейству и на Дворцовую площадь. На разводной площадке Зимнего, обращенной к Адмиралтейству, были выстроены музыканты и певчие и сводные роты частей Петербургского гарнизона. Генералы и офицеры стояли в первых линиях, ближе к балкону, увитому цветами и лентами, украшенному флагом с вензелями и царской короной. Тут же на возвышении, устланном коврами, стояли придворные, сановники и министры.
За войсками, замершими по команде «смирно», застыли три линии охраны из солдат, конной полиции и жандармерии. А за ними, разлившись темной массой, заполнив все пространство между величественными домами, – стотысячная толпа.
Все ждали царя, приподнимаясь на цыпочки, прислушивались.
В парадном мундире, окруженный семьей и свитой, он появился на балконе. Загремело «ура», грянула музыка, на другом берегу Невы загрохотал артиллерийский салют.
Торжество, начавшееся в 10 часов утра, продолжалось весь день и закончилось ночью грандиозным фейерверком. Лиза и Сергей Стрешнев тоже ходили смотреть на иллюминацию. Пышность, с какой было отпраздновано 25-летие царствования Александра II, вселяла надежду, что утром будет объявлено о большой амнистии политическим. Но утренние газеты сообщали лишь о пожаловании царем графских титулов, о раздаче звезд, лент и других регалий…
Днем, когда Стрешнев вышел из гимназии, к нему подошел незнакомый человек в пенсне.
– Я от товарища Семена. Зайдите в подъезд рядом с кухмистерской Шутова и ждите там.
– Хорошо! – ответил Сергей и пошел к кухмистерской. Незнакомец направился в другую сторону и, обогнув квартал, вошел в указанный подъезд, где уже ждал Стрешнев.
– В субботу, в шесть вечера, вам нужно быть в прачечной на Шестой линии Васильевского острова. Там соберутся рабочие завода «Братья Нобель».
– А что я должен делать?
Незнакомец, распахнув пальто, осторожно достал вчетверо сложенную бумажку.
– Вот возьмите и спрячьте подальше. Это только что вышедший листок «Народной воли», прочтете его и скажете речь. В воскресенье зайдите к товарищу Семену.
Он пожал Стрешневу руку и вышел. Сергей взглянул на часы и поспешил в училище к Лизе. Домой пошли вместе.