Страница 25 из 42
Неровный пол начал постепенно забирать вверх, и Нурулла пригнулся, чтобы не удариться головой о выступ свода. Внезапно стена, за которую он держался, оборвалась. Где-то высоко впереди забрезжил слабый свет. Нурулла в нерешительности остановился. Пещеру, видимо, промыла вода. Значит, могла сохраниться расселина, по которой стекают дождевые потоки. Неужели есть второй выход? Тогда почему Анвар Хак ничего не сказал о нём? Блёклый зайчик неудержимо манил к себе, но если поддаться соблазну, как потом найти вход в коридор? Нет, лучше не рисковать. Он присел на корточки в тесном проходе, не решаясь шагнуть во мрак грота.
Ему показалось, что прошла целая вечность, когда у входа в пещеру раздались голоса. О чём говорили, он не разобрал, но хриплый голос Али Хана узнал сразу. Выходит, его расчёты не оправдались: они всё-таки решили разыскать беглеца, зная, что ночью по горным кручам тот далеко уйти не мог. Так что теперь, обнаружив пещеру, обязательно обследуют её. Получается, сам себя завёл в западню.
Нурулла встал, вытянул вперёд руки и, нащупывая ногой пол, двинулся в сторону тусклого светлячка. Грот оказался гораздо больше, чем он думал. Наконец носок упёрся в груду камней. Он нагнулся, пошарил рукой. Дальше к расселине уходила намытая водой осыпь. Другого пути не было, и Нурулла начал осторожно взбираться по ней. Срывавшиеся из-под ног камешки со стуком скатывались вниз, но он не обращал внимания. Главное не нарушить хрупкое равновесие застывшего каменного потока. Свет впереди медленно приближался. Уже можно было разглядеть, что он сочился через косую расселину. Только бы она была достаточно широка, чтобы протиснуться в неё!
До спасительной отдушины оставалось метров десять, когда из подземного коридора вырвался луч электрического фонарика. К нему присоединился второй, третий. Ослепительные конусы заметались по полу, заплясали по стенам грота, затем сошлись у края осыпи. За ними угадывались силуэты трёх человек. Счёт сейчас шёл уже на секунды. Малейшее промедление могло стать роковым.
Осыпь сделалась настолько крутой, что Нурулле пришлось опуститься на четвереньки. Лихорадочно работая руками и ногами, оставляя кожу и мясо с ладоней на острых обломках, он спешил к своей последней надежде. Сзади по полу грота забарабанили посыпавшиеся за ним камни. И тут же, словно подкрадываясь к добыче, лучи фонарей неторопливо поползли вверх, пока не остановились на отчаянно бившейся в ярком свете фигуре, похожей на попавшую в паутину гигантскую муху.
— Вон он, сын шакала! — раздался торжествующий рёв Али Хана, — Клянусь аллахом, ты пожалеешь, что родился на свет! Только прежде расскажешь, кто приставил тебя шпионить за нами!
Если бы у Нуруллы была возможность оглянуться, он бы не узнал в потрясавшем от ярости кулаками человеке обычно невозмутимого предводителя «воинов пророка». К изумлению своих спутников тот вдруг бросился к осыпи и с неожиданной для такого грузного тела быстротой полез вслед за беглецом. Осыпь дрогнула, ожила. Заструившиеся ручейки в считанные секунды превратились в ринувшуюся вниз лавину.
Нурулла почувствовал, что сползает назад и, распластавшись, попытался задержать падение. Но руки и ноги тщетно цеплялись за ускользающую опору. В следующее мгновение каменная река захлестнула его и стремительно потащила туда, где уже лежал бездыханным виновник трагедии, погребённый под многотонным завалом. В эти последние минуты жизни Нурулла не испытывал ни страха, ни боли. «Масуд так надеялся на меня, а я подвёл», — промелькнуло в меркнущем сознании, прежде чем навалилась невыносимая тяжесть и погасила его.
Успев отскочить в сторону к стене грота, двое уцелевших душманов видели, как грохочущая масса неудержимо катится к низкой арке прохода. Оцепенев от ужаса, они ещё не понимали, какую страшную смерть приготовила им судьба в этом подземном склепе.
Семь лет на чужбине — срок немалый. За прошедшие годы Масуд повидал столько, сколько не увидел бы, если бы даже совершил хадж, паломничество в мать городов, благословенную Мекку. Когда-то это было пределом его мечтаний, а хаджи, человек, прикоснувшийся к священному чёрному камню в Каабе, казался мудрейшим из мудрых, чьим речам следует внимать беспрекословно. С тех пор жизнь преподала Масуду слишком много жестоких уроков, и он усвоил простую истину: «Сейчас такое время, когда нельзя доверять бритьё своей головы другому, даже хаджи, а не то рискуешь потерять её» — так любит повторять Анвар Хак.
Поэтому сегодня, прежде чем встретиться со стариком, Масуд решил основательно подстраховаться. Что-то слишком уж часто в последнее время стал попадаться долговязый тип с глазами-сливами. Мясистый нос на унылой коричневой физиономии с толстой отвисшей губой придавал ему сходство с усталым верблюдом, но, несмотря на измождённый вид, он был удивительно проворен. В последний раз, выбравшись в город, Масуд засёк его в лавочке цирюльника и потому долго петлял по закоулкам, а после почти бегом направился к Марданханскому парку. Там, неподалёку от входа, укрывшись за толстым стволом фикусного дерева, уже безмятежно покуривал трубку Долговязый. Тогда Масуд не выдержал и, подойдя, многозначительно посоветовал поберечь копыта и не таскаться, где не следует.
— Ты что, за ишака меня принимаешь? — притворно возмутился топтун.
— Нет, за верблюда: слюны много пускаешь.
— Да отсохнет твой язык от таких слов! — завопил Долговязый, но Масуд повернулся и ушёл, уверенный, что тот не осмелится последовать за ним.
Впрочем, если соглядатай доложил о стычке тем, кто его приставил, они скорее всего «пришьют» новый «хвост», который сразу можно и не заметить. Так что единственный выход — базар. …Первое время Масуд никак не мог привыкнуть к тому, что в отличие от гор здесь, на равнине, утро подкрадывается постепенно, несмело. Первым о нём возвещает протяжный звук, рождающийся где-то в вышине, когда на небе начинают гаснуть звёзды. Это муэдзин с минарета призывает правоверных к предрассветной молитве. Но город продолжает спать, зажмурив ставни бесчисленных лавок, и лишь с призывом ко второму намазу сбрасывает дремоту. Словно по команде, улицы оживают, и пёстрые людские ручейки устремляются в одном направлении — к базару. Раздражённо фырча друг на друга, спешат грузовики, автобусы, легковушки. Не обращая на них внимания, катят тележки торговцы зеленью.
В это утро шагал туда и Масуд. Конечно, можно было бы воспользоваться автобусом, но он предпочёл проделать весь путь пешком, изредка останавливаясь передохнуть и незаметно оглядеться. Когда ходьбы до базара оставалось минут двадцать, ему показалось, что сзади уже несколько кварталов подозрительно маячит поджарый красавец с чёрными, как смоль, усами. Чтобы проверить, Масуд подошёл к кучке зевак, глазеющих на рассерженного водителя сверкающего лаком «амбассадора», которому загородил дорогу верблюд, вёзший повозку. На рёв клаксона тот лишь презрительно косил лиловым глазом. Пока продолжался этот поединок Запада с Востоком, черноусый замешкался возле уличного сапожника.
«Так, один прилипала есть, — отметил про себя Масуд. — Посмотрим, кто ещё».
Однако других подозрительных личностей не обнаружилось: то ли он не заметил, то ли их вообще не было. Впрочем, сейчас это не играло особой роли. Чтобы уследить за человеком на базаре, нужно держать его за рукав, да и тогда нет гарантии, что не ототрёт толпа. Масуд нырнул в неё, и людской водоворот тут же поглотил, его.
Залитые солнцем, сверкали всеми цветами радуги рулоны тканей, которые наперебой предлагали разморённые жарой торговцы в таких же ярких — бирюзовых, золотистых, фиолетовых — тюрбанах. Рядом оглушительно орали японские транзисторы, стрекотали швейные машинки. Чуть в стороне благоухали ряды с цветами, фруктами, овощами. Чтобы обойти весь базар, понадобился бы целый день. Но Масуд не собирался делать этого. Потолкавшись в лавчонках, где продавали готовое платье и обувь, и приценившись к микрокалькуляторам в «техническом углу», он дал людскому потоку увлечь себя к выходу.
К а а б а — в буквальном переводе с арабского означает «куб»; мусульманское святилище в Мекке.