Страница 24 из 73
Мне незачем было пускать в ход воображение, поскольку я уже побывал на месте этого человека.
— Вы лучше меня знакомы с этой материей, — сказал я. — Но мне кажется, что богатого коллекционера трудно так выдрессировать, чтобы он молчал.
— Богатые коллекционеры… Не забывайте, что это обычно люди, у которых нет времени торчать на аукционах. Поэтому они зачастую уполномочивают торговцев раздобыть для них ту или иную гравюру. Говорят, что богачи скупы, но больше всего они дорожат своим временем, потому что всегда в силах заработать большие деньги, но никогда не в силах сделать сутки длиннее двадцати четырех часов.
— А что такое «Ревизия»?
— Да то же самое. Сняв пенки на очередных торгах, акулы собираются, чтобы поделить добычу. Кто что купил — не имеет значения, все распределяется заново с таким расчетом, чтобы прибыль досталась всем поровну. Вот что такое «Ревизия».
Этот разговор состоялся в самом начале моего увлечения графикой, и мои последующие наблюдения в значительной мере подтвердили наблюдения месье Рокетта, но отчасти и опровергли. Причем в первый раз это произошло опять же в связи с серией литографий Стейнлейна.
Я видел эти литографии еще накануне аукциона — коллекция была выставлена на обозрение, чтобы дать публике возможность заранее ознакомиться с ней. Это были все произведения на политические сюжеты, для торговцев не слишком интересные, но очень важные для меня; среди них было несколько вещей, увиденных мною впервые, которые и побудили меня во время аукциона вновь попытать счастья.
Уже при входе в зал я с одного взгляда убедился, что синедрион акул, как называл их месье Рокетт, находится здесь в полном составе: Прутэ, Мишель, Леконт, Руссо, Ле Гарек и одна пожилая дама с набережной Вольтера, которая зарабатывала на жизнь с помощью Буше и Фрагонара. Я коротко поздоровался кое с кем из них и одновременно подумал: «Прощай, Стейнлейн, прощай, друг дорогой!»
Аукцион начался, как обычно, с вялого, неторопливого торга и низких цен, которые могли ввести в заблуждение новичка, но меня уже нет. Интересовавшая меня серия была примерно десятой на очереди.
— Двенадцать литографий Стейнлейна… Чудесные оттиски, три из них подписаны самим художником. Первоначальная цена двенадцать тысяч… — услышал я торопливый, официальный голос аукциониста.
Молчание. Как всегда. И как всегда: «Двенадцать тысяч — раз, двенадцать тысяч — два…» — и взметнувшийся в воздух молоточек, сухой стук которого заменил бы завершающую цифру «три». Я без особой внутренней уверенности поднял руку.
— Господин в центре… Двенадцать тысяч сто… — отреагировал на мой жест аукционист.
Какой-то тип неподалеку от меня в свою очередь поднял руку, но это был не торговец. «Началось», — подумал я и тоже поднял руку. Потом тот повторил свой жест, потом — снова я.
На меня напало какое-то оцепенение, голос аукциониста, казалось, долетал откуда-то издалека:
— Господин в центре… Пятнадцать тысяч пятьсот…
Я уже мысленно принял решение: как дойдет до шестидесяти тысяч — баста! Но в эту самую минуту услыхал сухой стук молоточка. А вскоре ко мне подошел служитель и вручил квитанцию. Литографии достались мне… и за очень скромную сумму.
Между тем акулы сидели вокруг. И ни одна не проявила желания отнять у меня добычу.
Оживился синедрион начиная с двенадцатого номера. Подошла очередь крупной дичи — Дега, Серра, несколько великолепных цветных литографий Боннара и так далее, вплоть до Брака и Пикассо. И как обычно: когда набавлял цену Прутэ, Мишель молчал, а когда поднимал руку Мишель, Леконт болтал с Ле Гареком. Цены они набавляли настойчиво, и постоянные посетители прекрасно знали, что, если кто-нибудь из «ложи» вступил в игру, состязание будет идти до конца, то есть до полного разгрома противника, который либо обратится в позорное бегство, либо совершит разорительную покупку.
— Говорят, что вы и ваши коллеги действуете на аукционах как бы целым синдикатом, — однажды, уже много времени спустя, сказал я Леконту.
— Люди всегда преувеличивают, — небрежно обронил он.
Я с недоверием взглянул на него, он — на меня, опущенный уголок рта скривился еще больше в мрачной усмешке.
— Естественно, надо же нам защищать свои интересы, — продолжал он. — Как же иначе?.. Но «синдикат» — это уж слишком… Вы, например, разве не приобретали на аукционах недорогие вещи?
— Случалось.
— И не вы один. Другие тоже. Но когда дело касается чего-то более значительного… Какой-нибудь гравюры, на которую у меня или у Прутэ есть готовый клиент, — неужели вы хотите, чтобы мы ее упустили?
Итак, «Черный аукцион» действовал непрерывно, и касалось это не только ценных вещей, но и более мелких тоже. Некоторая галантность, которая проявлялась по отношению ко мне, была всего лишь знаком внимания к постоянному покупателю.
Подобного рода негласные содружества действовали на всех аукционах, в том числе и на первом этаже Отеля Друо, куда стекались мелкие торговцы подержанными вещами. Но поскольку их интересовали главным образом мебель и белье, тут было легче купить по дешевке произведение искусства, волею случая оказавшееся среди старых шифоньеров и домашней утвари. Конечно, сюда попадала живопись и бронзовая скульптура третьестепенных авторов.
Я имел обыкновение совершать обход всех залов, где был выставлен товар, предназначавшийся к продаже на другой день, — в том числе и залов нижнего этажа. Однажды я заметил там несколько вышедших из моды бронзовых статуэток — из тех, какими буржуа среднего достатка украшает камин в гостиной, если жаждет выглядеть в глазах близких натурой артистической. Две статуэтки представляли собой обнаженных танцовщиц работы кого-то из подражателей Прадье — подражание, впрочем, не слишком удачное. Была еще одна обнаженная красавица с вызывающе выставленным вперед животом и поднятой кверху рукой, в которую изобретательный владелец вмонтировал электрический патрон. Меж этих трех безвкусных граций робко приютился шахтер работы Менье, который неведомыми путями попал сюда и явно чувствовал себя неловко в роли единственного кавалера трех нагих похотливых дамочек.
Менье очень высоко котировался у себя на родине, в Бельгии, но тут, в Париже, был лишь одним из многих забытых знаменитостей, и я рассчитывал без особых затрат извлечь почтенного шахтера из компании агрессивных самок. Однако на следующий день я неожиданно обнаружил среди собравшихся на аукцион старьевщиков пожилую даму, которая торговала бронзовыми статуэтками на рынке у Клинанкурской заставы, мою добрую знакомую. Неудовольствие, вызванное этой встречей, было обоюдным. Дама бросила на меня предупреждающий взгляд: дескать, прошу мне не мешать, дорогой месье, я ответил тоже безмолвно, но в смысле: «А вы мне, дорогая мадам». Потом она неожиданно очень мило улыбнулась мне и даже выказала стремление к некоторой близости — протиснулась сквозь толпу и встала со мной рядом. Аукцион уже начался, но пока что борьба шла еще за пылесосы и соковыжималки.
— Вы интересуетесь теми баядерками? — шепотом обратилась ко мне дама.
— Они для меня чересчур шикарны. Я пришел только ради статуэтки Менье.
— Какое совпадение: я тоже.
— Неужели? Странно… Красивое женское тело и в жизни и в торговле легче находит сбыт.
— Не учите меня, что находит сбыт, а что нет. У меня на Менье уже есть покупатель.
— Жаль, — сказал я. — Значит, придется вступить в борьбу, пока цена не перевалит за пределы разумного.
— Неужели вы мне его не уступите?
— Неужели вам мало того, что я уступаю вам остальные фигурки?
Она не успела ответить, потому что аукционист извлек из угла предмет нашего спора и водрузил на стол.
— Небольшая статуэтка шахтера… Прекрасная вещица, очень украсит интерьер… Первоначальная цена десять тысяч…
Владельцы лавок старья стояли со скучающими физиономиями, ожидая, когда дело дойдет до мебели. Я поднял руку.
— Господин в центре… Десять тысяч пятьсот… — объявил человек с молоточком.