Сеятели смерти

— Ну что ж, — сказал я, — если им повезет, они схватят нас, где бы этот замок ни находился. Я рад, что повстречаюсь с мадам Линь. Или она — со мной.

— А что бы ты делал, если бы этого не произошло? Я пожал плечами.

— Им тоже было известно, что я получил информацию от Уоллинга, но они не знали, что я не понял ее смысла. Пока я двигался в правильном направлении и мои действия выглядели так, будто я знаю точный маршрут, они волей-неволей стремились бы остановить меня. И мы обязательно напоролись бы на нашем маршруте на кого-то, к кому ты могла бы обратиться со своим коварным предложением.

Вадя рассмеялась и похлопала меня по руке.

— Милый, ты великий изобретатель и отличный игрок в покер, хотя ужасно сентиментален в отношениях с женщинами.

Я раскрыл рот, чтобы посоветовать ей не слишком-то рассчитывать на мою пресловутую сентиментальность, и тут же снова стиснул зубы. Если уж ей хотелось считать меня мягкотелым слюнтяем — что ж, пускай это останется ее привилегией.

Глава 17

Мне рассказывали о знаменитых однорядных дорогах глухого шотландского захолустья, а также об общепринятых правилах хорошего тона при проезде по ним. Большей частью ровно заасфальтированные и ухоженные, они настолько узки, что там с трудом может уместиться один автомобиль — это просто узенькие асфальтовые тропки, вьющиеся по скалам среди зарослей вереска.

Время от времени вам попадаются разъезды, означенные белыми многогранниками-указателями на высоких столбах для наглядности. Когда сзади приближается машина, то вам надлежит остановиться у ближайшего разъезда и пропустить ее вперед. Когда же машина движется вам навстречу, надо подождать у ближайшего разъезда и уступить ей дорогу, если только она не прибыла к знаку первой — тогда пропустить должны вас.

Мы миновали Аллапул — живописную, кишащую туристами рыбачью деревушку в заливе, называемом Лох-Брум, где нашему взору впервые предстала кромка моря, омывающего суровые просторы западного побережья Шотландии. За Аллапулом дорога вновь устремилась в глубь суши. Вскоре мы увидели указатель на Киннокрю и свернули влево, эскортируемые нашим верным светло-коричневым толстячком “остин-купером”.

Теперь на черной трассе, петляющей среди прибрежных холмов, я дал “спитфайеру” полную волю. Я, так сказать, проверял сноровку водителя “остина” и ходовые качества его “седана”-коротышки. Признаться, хотя мой обтекаемый красный родстер на первый взгляд мог дать ему фору в скорости, у меня было небольшое преимущество — если вообще было хоть какое-то — в смысле технических характеристик, да и Бэзил, похоже, оказался неплохим водителем. Что ж, все они хороши до поры до времени, пока не наступит решающий момент — тогда кто-то из них внезапно выказывает еще больше прыти, а иные — меньше.

Я все сильнее жал на педаль газа. Из выхлопной трубы уже вырывались нетерпеливо-сиплые вопли, ветер яростно задувал в открытую кабину, а шины отчаянно визжали на поворотах. Бэзил начал отставать. Разумеется, ему не было никакой нужды идти на риск. Он не мог потерять нас на этой дороге, да и нам некуда было деться. Но все же создавалось такое впечатление, что ему не хватает азарта. Я понял, зачем ему в Лондоне понадобился напарник для управления машиной. Водить-то он умел, но не был шофером, если вы понимаете, что я имею в виду. Его машина могла бы меня нагнать, но — не он.

Вадя заметила ехидно:

— Надеюсь, милый, ты собой доволен! — Ей пришлось почти кричать, чтобы перекрыть свист ветра. Я взглянул на нее и усмехнулся.

— А что такое, ты боишься?

— Ну конечно, боюсь! — крикнула она. — Ты гонишь как сумасшедший, а у меня что-то нет желания погибнуть.

— У него тоже, — ответил я, мотнув головой назад. — Именно это я и хотел выяснить... Алле-оп!

Я ударил по тормозу и свернул на благословенный разъезд как раз вовремя, чтобы пропустить огромный “моррис”, свалившийся невесть откуда, — во всяком случае, он показался мне огромным чудовищем посреди этой жалкой тропинки. Затем мы рванулись с места, а Бэзил был вынужден ждать на разъезде, пока мимо промчится большой автомобиль. Эта задержка позволила нам еще дальше уйти от него на следующем подъеме, который мы взяли на такой скорости, что машина наша едва не воспарила над землей, когда дорога резко пошла под уклон. Вот тут-то мы их и увидели.

Должно быть, они выставили дозорного на вершине холма, и тот подал сигнал, что мы приближаемся: они уже ставили микроавтобус-“фольксваген” поперек дороги. Он был достаточно большой, чтобы полностью заблокировать нам путь. С обеих сторон дорожного полотна обочины резко уходили под откос в торфяник, поросший густой влажной травой и кустарником и усеянный здоровенными валунами.

Управляй я джипом или хотя бы потрепанным американским пикапом с высокими осями и мощным движком, я бы еще мог поразмыслить о возможности побега. Но в хрупкой, низко посаженной спортивной малютке, чья трансмиссия приспособлена для езды на больших скоростях, об этом и думать было нечего. Даже если бы я ухитрился съехать с дороги и, не повредив при этом машину, встать на колеса, мне бы никогда не удалось вскарабкаться по откосу обратно на асфальт. Мы или засели бы в торфянике, или раскурочили бы себе днище, наскочив на обломок скалы.

Они нас тоже заметили. Водитель микроавтобуса поставил на ручник и, выбежав из кабины, поспешу спрятаться в придорожных кустах, а по обеим сторонам дороги уже стояли двое, намереваясь броситься на нас, как только мы остановимся. Но между нами и ими на высоком столбе сиял белый многогранник перед крошечной площадкой для разъезда.

— Держись, куколка. Может, и получится. Если де получится, все равно будет казаться, что я старался изо всех сил.

Она что-то ответила, но я не разобрал слов. Мы буквально летели вниз по узкой ленте асфальта. До моего слуха доносился лишь вой из выхлопной трубы и рев ветра. Мы стремительно приближались к разъезду. В последний момент я впился ногой в педаль тормоза и передернул рычаг на нижнюю передачу. Мы по инерции продолжали скользить вниз к асфальтовой площадке. Я снял ногу с тормоза, в мгновение Ока вывернул руль налево до отказа и изо всех сил нажал на акселератор. Этот трюк еще в моем детстве я обожал проделывать в отцовской колымаге на заснеженных улочках родного городка. Развернув на полном ходу машину и при этом достаточно резко тормознув, можно было крутануться на сто восемьдесят градусов практически на месте. Причем, помню, если в последний момент дашь слабину, то разгон для вращения окажется недостаточным — и ты или врежешься в бордюр, иди протаранишь припаркованные автомобили. Но если случалось газануть слишком резко, то колымага делала полный оборот вокруг своей оси, а потом неслась волчком по улице — так что и не остановишь. Зато когда все получалось как надо, можно было аккуратно развернуться даже на узкой аллее.

Здесь, конечно, никакого снежного покрытия не было, но я заметил, что разъездная площадка усыпана гравием — это могло послужить мне хорошим подспорьем для маневра, к тому же у моего “спитфайера” и поворотный радиус был куда меньше, и руль куда менее разболтанный, чем у тех развалюх, на которых я когда-то выделывал подобные пируэты. В конце концов, я и выбрал этого малыша из-за его умопомрачительной маневренности, и теперь настал момент продемонстрировать его способности.

В какое-то мгновение, однако, у меня возникло такое ощущение, что мы вот-вот сорвемся под откос и упадем на проглядывающие сквозь высокую траву камни, поскольку мне не удалось сделать нужный маневр задними колесами. Машина, содрогаясь и протестуя, просто описала круг, хоть и небольшой, но все же в диаметре на несколько футов шире имевшегося пространства для разворота. Потом вращающиеся вхолостую задние шины зацепились за гравий, с отчаянным визгом пошли юзом, и мы изящно закрутились на месте. Я поймал момент, когда мы встали задом к микроавтобусу, и ударил по тормозам — но не слишком сильно — и едва не сделал очередной пируэт, потом стремительно крутанул руль обратно, кое-как удержал машину и наконец окончательно ее выровнял. После чего мы рванули вверх по склону.