Предатели

Прежде чем уйти, я еще раз взглянул на покойника. Так уж я устроен. Я терпеть не могу тонкие натуры, которые способны уничтожать тысячи людей нажатием кнопки, но не в состоянии взглянуть в лицо своей жертве. Да, я совершил мерзкое, хладнокровное убийство, но другого выбора у меня не было. Безобидное снадобье в наших аптечках дает всего два часа сна, а если верить Фрэнсису, то его доза оказалась даже слабее. Он сказал, что проснулся гораздо раньше.

Мне же требовалось больше, чем два часа. Кроме того, надо было, чтоб все выглядело правдоподобно: я старался всеми мыслимыми и немыслимыми способами расчистить себе дорогу. Если я заявлюсь как ни в чем не бывало на базу, Монах живо смекнет, что я рассчитываю на помощь кого-то из его людей.

Конечно, мистеру Пресману не позавидуешь, но иного выхода у меня не было. От этого зависел успех операции. Ну, и еще от того, как сложится обстановка на базе, если я туда попаду.

Я взял револьвер и вытряс из барабана боевые патроны, которые вставил из уважения к Пресману. Одно дело сильный мужчина, другое — слабая — относительно — женщина, которая скорее всего не вооружена. Против нее ни к чему применять огнестрельное оружие — и вовсе уж незачем предоставлять ей шанс использовать твой же револьвер против тебя. Но сам по себе револьвер может спровоцировать ее и окончательно выдать себя и свои намерения. Я пошел к Изобел.

Когда я появился на террасе, она подписывала очередной счет.

— Сколько же можно пропадать? — фыркнула она, когда я уселся на стул рядом. Я вспомнил, что велел ей встретить меня в штыки по возвращении. Она продолжала с весьма правдоподобной злостью: — Ты знаешь, сколько я здесь сижу? Если ты думаешь, что я прилетела сюда из Гонолулу, чтобы просто...

— Пресман умер, герцогиня, — тихо сказал я. Даже темные очки не могли скрыть от меня удивление и испуг в ее глазах. Я также заметил, как она украдкой посмотрела на верхнюю террасу. Она облизала губы и заговорила. Злость в ее голосе как ветром сдуло.

— Я... я не понимаю, о чем ты, Мэтт. Кто умер?

— Хватит, — оборвал я ее. — Не надо притворяться. Его нет в живых. Я только что прикончил его. Давайте прогуляемся к морю, и я расскажу все подробнее. — Она не двигалась до тех пор, пока я, поднявшись со стула, не сделал ей резкий знак рукой. Она стала выбираться из-за стола довольно неуверенно, и я решил помочь ей, вложив ей в руку белую сумочку.

— Спокойней! — сказал я. — И надо меньше пить, герцогиня. Вы неважно выглядите.

Эта реплика разозлила ее так, что она волей-неволей пришла в себя — резко выдернула свою руку и бросила на меня взгляд, где страх и ярость смешались воедино. Она пошла вперед, уже не шатаясь. Я за ней. Когда мы оказались в темной аллее, я поравнялся с ней и взял ее под руку, поскольку ей было непросто идти по песку на высоких каблуках. На сей раз она не вырвала руку, только странно усмехнулась.

— Что смешного? — спросил я.

— Ох уж эти рекламы тропических курортов. Там всегда изображены мужчина и женщина в шикарном платье на ночном берегу. Ничего приятного в такой прогулке нет, только песок набивается в туфли. Не ходить же в одних чулках!

— Ни в коем случае. Этого не будет. Она подозрительно покосилась на меня.

— Вы хотите и меня убить, Мэтт? — спросила она, поколебавшись.

— Пока не решил, — сказал я. — Давайте присядем и спокойно обсудим ситуацию. Присаживайтесь на эту лодку.

Изобел провела рукой, чтобы удостовериться, что лодка чистая, и села. Я сел рядом. Она с подчеркнутой тщательностью стала выколачивать песок из туфель. Ветра, по сути дела, не было, лишь изредка налетал легкий бриз. На берегу в ряд отдыхало шесть парусных лодок, их мачты четко вырисовывались на фоне светлого песка. Выше светились огнями отель и терраса, на которой мы еще недавно сидели. Казалось, это был совсем иной мир. Изобел снова издала странный нервный смешок.

— Я не верю, что вы способны убить меня, мой милый Мэтт, — сказала она. — И мистера Пресмана вы тоже не убивали. Это вы просто пошутили.

— Ну да, — сказал я. — Я всегда так шучу. Нет ничего потешнее убийства. Вы бы посмотрели на него, то-то посмеялись бы. Лежит на кровати с каменным лицом, а на затылке след от укола. Он-то думал, что я просто усыплю его ненадолго. Умора! Вы не знаете, откуда у него возникли такие странные идеи, герцогиня?

— Может, я... — начала Изобел. Но я не дал ей продолжить.

— Вы бы просто померли со смеха, если бы увидели, как он переполошился, когда понял, что отдает Богу душу. В жизни не видел ничего подобного — последний раз я так смеялся, когда дядя Гектор упал с сенокосилки и она искромсала его в клочья.

— Мэтт, пожалуйста...

— А если покойники вас приводят в веселое настроение, чего стоит Ханохано. Тот, который прицепился к нам в аэропорту. Лежит в сахарном тростнике с двумя дырками в груди. Это я его немножко порезал ножиком. Всюду кровь! Очень смешно. Отличная шутка получилась. Жаль, вас там не было. Вы бы потешились на славу. — Я вздохнул и продолжал: — Но вообще-то мне жаль Ханохано. Как известно, на Гавайях живет три четверти миллиона человек, но всего десять тысяч из них коренные гавайцы. Еще немного, и от них не останется и следа. У меня теперь такое чувство, словно я застрелил редкого зверя из Красной книги. Но самое смешное не это. Когда я прибыл в Лахаину, там, у причалов, меня уже поджидал человек, который проявил ко мне огромный интерес. Он явно знал, что я там должен появиться. Но только откуда? Ведь об этом не знала ни одна живая душа, кроме вас.

— Мэтт, вы просто не понимаете, — с отчаянием начала она.

— Вы продали меня, Изобел, — сказал я другим, более жестким тоном. — Или вы с самого начала работали на Монаха? Ладно, это неважно. Короче, сегодня вы пошалили со мной в постели, потом заставили разговориться за выпивкой, — и продали с потрохами врагам. Я толком не знаю, кто вы, какую роль играете во всем этом и сколько вам удалось узнать, но вы не настолько глупы, чтобы не понимать, какое наказание грозит тому, кого застали вот так, на месте преступления...

— Позвольте мне объяснить...

— А что тут объяснять. Я убил двоих мужчин, против которых не имел ровным счетом ничего. Но они стояли на моем пути. Из-за этого у меня на душе легкая тяжесть. Повторяю, легкая. С вами я расправлюсь, и глазом не моргнув. Гавайцев сейчас на планете раз-два и обчелся, но зато лживых стерв хоть отбавляй. Как воробьи и голуби, они будут с нами всегда. Так что, киса, никто не станет горевать, если одной стервой сделается меньше. — Я помолчал, затем медленно продолжил: — С другой стороны, от вас мне может быть незначительная, но польза. Может, я рискну сохранить вам жизнь — на какое-то время, если вы будете молчать, если вы не дадите мне повода для беспокойства, если вы будете беспрекословно выполнять то, что я вам скажу. Никаких фокусов, никаких дискуссий. Ну, что скажете?

— Как же вы собираетесь меня использовать, Мэтт? — спросила Изобел. — Что вы со мной хотите сделать?

— Скажу, когда настанет время.

После недолгого молчания Изобел тяжело вздохнула:

— У меня невелик выбор. Ладно, я сделаю все, что вы мне скажете, Мэтт.

Я бросил на нее короткий взгляд и встал с лодки.

— Договорились. Теперь беритесь за один борт, а я за другой. Спустим ее на воду.

— Кого ее?

— Лодку! Какая непонятливая! Неужели, по-вашему, я и правда собирался возвращаться в Лахаину, где меня ждут люди по вашей наводке. Ну, давайте пошевеливайтесь. Мы плывем на Молокаи.

— Но это же безумие! До Молокаи много миль. Мы не доберемся до него в такой скорлупке.

— Ничего, — возразил я. — Полинезийцы приплыли сюда в выдолбленных бревнах из южной части Тихого океана. Если я не смогу доплыть на этом непотопляемом фибергласовом судне по проливу длиной в десять миль в хорошую летнюю погоду, мои предки-викинги отрекутся от меня.

Изобел поглядела на воду, потом на маленькое суденышко у наших ног. Плавать на нем было не намного сподручнее, чем на доске для серфинга. У шлюпки, правда, имелись мачта, руль, опускной киль, а также крошечный кокпит, куда можно было сунуть ноги, оставаясь на открытой палубе в буквально считанных дюймах от воды. На лице Изобел медленно стала появляться улыбка. Я совсем позабыл о том, что в ней жило озорство, которое и раньше порой давало о себе знать. Она закинула голову назад и рассмеялась.