Страница 79 из 113
— Интересный факт, господа, — продолжал журналист, — Московское «общество трезвости» постановило исключить Льва Толстого из почетных членов, п…па-атому что его нельзя считать, православным…
— Только ему и осталось теперь, что с горя запить! — насмешливо вставил Кирилл.
— А з…здоровье его ничего. Поб…болел плевритом и снова п…поправился. Крепкий старик… Лукерья Фоминична, выпьем за Льва Толстого?
— А вам за кого ни выпить, только бы выпить, — неодобрительно сказала Лушка. — Я водки пить не могу.
— А мы для вас припасли «святого», церковного, — сообщил Кирюша. — Можно церковное, «православное» пить за Толстого?
— Господа, оставим Толстого в покое, право, — серьёзно сказала Сима. — Для России это великое имя. Пока он болел, столько людей о нем беспокоились. Казалось, угаснет Толстой — и вся правда угаснет в России…
— Вы что же считаете, Серафима Викентьевна, в самом деле я толстовском сектантстве вся правда? — вдруг обратился все время молчавший Илья.
— Конечно! — убеждённо сказала Сима. — Толстой — великий писатель, бесстрашный, правдивый гений в литературе и в социальном учении. Чехов, Максим Горький, Короленко — все перед ним преклоняются…
— Насчёт преклоняются — я понимаю. Гений в литературе — согласен, — сказал Илья. — Случись мне быть в обществе трезвости, я бы его и из трезвости и из церкви не стал отлучать, а вот насчет «социального гения» — извините! В социальных вопросах Толстой как ребенок… «Непротивление» — это революции палка в колеса, да и жандармам очень удобно…
— Непротивление придумал не Лев Николаевич, а Иисус Христос! — возразила Сима. — Толстой только напомнил об этом учении. Потому что…
— Не вовремя очень напомнил! — невежливо перебил Илья. — Кому не сопротивляться-то?! Нагайке?! Штыку?! Графу, конечно, лучше бороться непротивлением, а нам — топором и ружьем и бомбой! Графовым сыновьям не работать по двенадцать часов. У них и чахотки не будет, а если случится, то их куда-нибудь к теплому морю пошлют и вылечат…
Илья говорил со злостью, нахмурился. Пламя костра отражалось в его глазах и играло на остроскулом смуглом лице, на обнаженной под расстегнутым воротом шее. Луша хотела остановить его резкий порыв, но заметила удивлённый, почти восторженный внимательный взгляд Симы и смолчала.
— А потом, я скажу, ведь ваш граф живет в Ясной Поляне. Там все тихо и ясно… это я у него же читал… как за стеной у молодого царевича Будды, а я бы вот посмотрел на него, если бы казаки при нем стали топтать лошадьми баб и детишек, а у вашего графа был бы в руках револьвер… Что до меня, то я думаю, он пальнул бы в казака, а если бы он оказался и в эту минуту непротивлением, то плевать ему в рожу — и всё!
— Ну, «в рожу» — это уж ты загнул. «Плевать в рожу»! — остановил Кирюша.
— И ничего не загнул! — с жаром воскликнул Илья. — Ничего не загнул! Человек должен быть человеком… А тогда не пиши про Катюшу Маслову, не жалей ты нас, ради бога, если ты не человек, а лягушка! У человека жалость должна быть такая, чтобы он не слезами квакал, а встал бы с тобою вместе против всякой неправды, а нет — так к чёрту отстань. Значит, ты сам, такой же, как все эти судьи, которые топчут всех нас, простых людей…
— Я тоже думаю, что Лев Николаевич поступил бы, как вы говорите, — сказала Сима. — Ведь и Иисус как-то вспылил и веревкой погнал торгашей из храма, а Толстой офицером был… Он бы, конечно, вмешался.
— А вы бы его обвинили за это? Сказали бы, что он прынцип непротивления нарушил? — спросил Илья.
— Нет, я бы сказал, что старик молодец, так и надо! — призналась Сима.
— Зачем же тогда трепать языком про какое-то непротивленье?
— Илья, да потише на поворотах! — опять вмешался Кирюша. — Ведь ты говоришь про Толстого — и вдруг «трепать языком»!..
— Ну, ладно… Зачем проповедовать людям непротивленье?!
— Я сразу так не могу, Илья. Мне надо подумать. Только я чувствую, что вы в чем-то неправы, — ошарашенная напором Ильи, жалобно сказала Сима. — Жизнь, отдельные случаи могут толкнуть человека вразрез с его правдой, но сама-то правда от этого не пошатнётся…
— Меня никто не толкнёт нарушать мою правду! — взъелся Илья. — Моя правда ясная и прямая!
— Неверно, Илья Степаныч, — примирительно вступился Коростелев. — Вы будете присутствовать, допустим, при казни ваших друзей. Сердце ваше будет болезненно сжато, вы заскрипите зубами, но не броситесь же на палача. Это было бы просто не экономно — так отдать свою жизнь. И ваша правда не понесет урона оттого, что вы именно в эту минуту не ввяжеетсь в бесполезную драку, а будете жить и продолжать подготовку к решительной битве.
— Давайте после доспорим! — попросила Сима, с благодарностью поглядев на Коростелева.
Кирилл послушно расправил мехи гармони.
И хор молодых голосов подхватил:
С замиранием сердца спросила Луша у Симы, как ей понравился Илья.
— Просто не ожидала, что такие бывают рабочие. Умный, прямой… Резковат, конечно… А мой братец Вася?! Как вцепится спорить, такого наговорит!.. Вот тебе и без образования! — увлечением ответила Сима. — Да разве дело в дипломах! Лев Николаевич и совсем отрицает нашу казенную школу. Я недавно читала в журнале, что настало время переоценки всех ценностей. По старым понятиям Илья — просто слесарь. А кто из интеллигентов знает, что за человек этот самый слесарь?! И если он не успел почитать Флобера или Шекспира, то это ещё ничего не значит…
— Ты приходи вечерком посидеть у нас в саду, — пригласила обрадованная Луша, — у нас все хорошие…
И Сима воспользовалась приглашением Луши, пришла вечером в субботу с Сережей Родзевичем, которому с гордостью рассказала, что идет в рабочую компанию.
Возле крыльца Любиной баньки на лавочке и просто на траве расположились Наташа с Никитой, Илья и Любка. Луша с Симой и младшим Родзевичем присоединились к ним, когда Илья уж совсем задразнил Любку, уверяя, что видел сам, как к ним в баньку ночью приходил домовой…
Сережа Родзевич воображал, что Сима ведет его в какой-то рабочий кружок, и был удивлен, что здесь просто «беспринципно» болтали о ягодах и грибах и о том, что завтра, в воскресенье, собираются на двух лодках за ежевикой…
— Небось Володька ещё не доехал до места, — предположил Кирилл, в сумерках уже слезая с широкого дуба, где он устроил себе «гнездо» для чтения.
— Ну как же! Уж месяц, почитай, прошёл! — возразила Люба.
— По пересыльным ещё намается. Я видал офицера, который сконвоем ехал. Он дён через пять воротился. Значит, первая «станция» недалечко, — сказал Кирилл. — Небось Челябинск, или Тобольск. А там, может, с месяц продержат. Уж это известно…
— А вы разве были в ссылке? — наивно спросил Сережа.
Все рассмеялись.
— Пока что мой дядя видал, а его барин едал, — ответил Кирюша. — А мы не торопимся. Вы студент будете? — спросил он.
— Гимназию только что окончил.
— В университет собираетесь? — продолжал Кирилл.
— В Казанский, на медицинский.
— Ну, а для нас приготовили Туруханский или где-нибудь рядом. Образованье отличное для рабочего класса! — подхватил Илья.
С веселым лаем в сад ворвался коростелевский пудель. Он потыкался носом по очереди в колени сидевших на лавочке и лизнул Лушу в щеку.
— Константин Константинович, где же вы там? — крикнула обрадованная Сима. — Что вы так поздно?
— Ждал, пока номер подпишут! — пояснил журналист. — Здравствуйте, г…господа! Приятная новость. К нам на гастроли едет театральная труппа.
— А что будут ставить? — живо спросила Люба.
— Должно быть, опять «Каширскую старину»! Каждая труппа все ставит её! — со скукой сказал Сережа.
— У ар-ртистов даже есть поговорка такая, — усмехнулся Коростелев: — «Каширка вывезет!» Она во всех труппах, как дежурное блюдо…