Страница 74 из 113
— Но я земский врач. Вы знаете, я служу! — ответил Баграмов, огорошенный неожиданным приглашением.
— Вы подумайте. Мы не спешим. Наше время контракта с земством еще не кончилось. Рабочие лечатся у вас и довольны вами. Правда, мосье Лувен с вами поспорил из-за причин травмы рабочего, но это, в конце концов, дело инспектора, а не врача, — уговаривал Розенблюм.
— Мы вас просим подумать об этом и не отказывать сразу, — присовокупил и Лувен.
— Он видел преимущества Баграмова перед другими врачами в том, что, прекрасно владея французским, Баграмов может обслуживать и бельгийский технический персонал и их семьи, которые инженеры перевезли в Россию.
— Баграмову казалось, однако, что, перейдя в заводскую больницу, став служащим акционерного общества, он как-то потеряет общественное лицо и ту призрачную самостоятельность общественной деятельности, которую привыкли в России видеть в земской системе. Кроме того, он считал себя не вправе покидать свой врачебный участок в тяжелое время свирепствовавшей эпидемии. Так что, сколь ни приятно, ни соблазнительно было взять в свои руки такую благоустроенную больницу, он отклонил предложение.
— Ищите другого. Нет, земство мне всё-таки как-то близко. Сроднился. Хоть трудно работать, а всё-таки… — заключил он свой разговор.
Дней пять спустя после поездки на бельгийский завод, когда Баграмов приехал домой после двухдневного выезда на участок, Юля взволнованно рассказала, что в его отсутствие Фриду вызывал уездный исправник.
Баграмов от Васи Фотина знал, что беседы с Яковом навели его на мысль составить для «Искры» солдатскую, корреспонденцию о войне в Китае. С этой целью Фрида и Вася несколько раз проводили беседы с Яковом. Однажды во время их разговора в избу зашел фельдшер Павел Никитич, чтобы позвать зачем-то в больницу тётю Марусю. Фрида с непростительной поспешностью спрятала исписанный лист бумаги.
На следующий день в избу внезапно вошел становой, когда опять сидели все трое вместе — Фрида, Вася и Яков.
Становой спросил, верен ли слух, что Яков хочет продать избу, и сослался, что у него на примете есть покупатель.
Они тут же придумали — если спросят, чем они занимались, Яков скажет, что составляли прошение о выдаче ему пособия как инвалиду. Такое прошение они тут же и написали. А Вася решил, что пора исчезнуть, покуда не поздно.
К становому он уже являлся сам, как было раньше ус-ловлено, тотчас же по пробитии в село, представил свой «вид на жительство». Становой подбодрил его, сказав, что работы в заводе много и он, конечно, сумеет устроиться. Но становой ошибся. Заезжему слесарю обещали, что он получит работу недельку спустя. Через неделю в конторе сказали, что придется еще подождать с недельку. Потом ему дали дня два поработать на невыгодной сдельщине.
Живя вблизи Фриды, Вася не торопился покинуть завод. Ещё неделю-другую он мог бы себе и позволить прожить у тети Маруси, но теперь лучше было скрыться, пока не поздно.
Не простившись даже с Баграмовым и его семьей, Фотин покинул село, как только чуть-чуть стемнело. Они условились, что с ближней станции он бросит в почтовый ящик открытку с подписью «Маня», сообщая доктору, что ее «сынок уже совсем поправился и здоров».
И вдруг Фриду вызвал исправник. Становой снова зашёл мимоходом к Яше, спросить, где же его кудрявый жилец. В стане, мол, нужно было исправить замок сундука, где хранятся бумаги.
— А ему на заводе сказали — работы покуда нет. Он поехал на завод господ Трубачевских. Сказал: не найдёт — так опять к нам заедет. Тогда и пришлю его, ваше благородие, — пояснил Яков.
— Ну, присылай, солдат, присылай. Как здоровье-то? Ногу тебе, говорят, испортили?
— Доктор сказывал, буду здоров, вашебродь, — сказал Яков. — Покуда я вот прошенье хочу подать о пособии, барышня докторша мне написали…
Возвращения Фриды все ждали с нетерпением. Она приехала лишь на другой день.
— Представьте себе, — весело и возбуждённо рассказывала она, — ждала всяких пакостей, а оказалось, что господин исправник, как он заявил, «просто желал познакомиться».
— И для простого знакомства приказал приехать в уезд! — иронически отозвался доктор.
— Вот именно! Я ему и сказала, что он оторвал меня от работы, — ответила Фрида. — Нет, избави бог, осторожно, намёком сказала, — поспешила она, заметив испуганное выражение на лице Дарьи Кирилловны. — Ведь он такой надушенный, галантный кавалер, что с ним надо вежливенько. Я уж так и держалась.
— Умница, Фридочка, — одобрила Дарья Кирилловна. — А я беспокоилась. Ваш ведь характер — как спичка! Ну и что?
— «В том и дело, сударыня! — говорит. — До меня дошел слух, что вы практикуете, а по уездным спискам женщин-врачей не значится. Вот потому я вас и осмелился потревожить».
— «Осмелился»! — возмущенно воскликнула Юля.
— Да, так и сказал, — продолжала Фрида. — «Я, говорю, неокончивший врач, курсистка, но стараюсь, поскольку могу, приносить тут пользу на эпидемии…» А он мне: «Я бы на вашем месте, мадмазель, сидел под родительским крылышком. Вы такая красавица барышня…» Я говорю: «Я ведь врач, а не барышня. Мой долг — облегчать страдания ближних». А он: «Я никогда не пошел бы лечиться к медику в юбке. Женское дело — семья, хозяйство. Впрочем, говорит, это дело ваших родителей. У меня к вам нет ни каких претензий. Благодарю, говорит, за знакомство. Очень приятно-с!»
— Ну и «очень приятно-с», что неприятная встреча закончилась благополучно-с! — заключил Баграмов, выслушав Фриду.
— И я-то ждала черт знает чего: допроса, грозы… А всё обошлось, — согласилась Фрида. — Но все-таки день пропал. Обещала сегодня заехать в одну деревеньку, а выйдет, что обманула. И завтра — хоть разорвись на кусочки — нужно в другое место попасть, к башкирам…
Да, им всем — и Юле с Павлом Никитичем, и Баграмову с Фридой — было «хоть разорвись». Эпидемия не утихала. Появились новые очаги. Остро почувствовалась нехватка медикаментов.
Баграмов дал телеграмму в уездную земскую управу, требуя медикаментов и людей, сообщив, что эпидемия угрожает ещё более широким распространением. И, словно в ответ на его телеграмму, доктора самого вызвали телеграммой к председателю губернской управы Трубачевскому, к тому самому Трубачевскому, из оранжереи которого в новогодний вечер адвокат Горелов привез Анемаисе Адамовне розы.
Один из крупнейших в губернии помещиков, владелец суконной фабрики, родной брат здешнего вице-губернатора, председатель губернской земской управы Лев Владимирович Трубачевский ещё три года назад, при поступлении доктора в земство, произвел на него неприятное впечатление зазнавшегося барина, противника любых гуманистических начинаний земства, как, впрочем, добрая половина его коллег, утвержденных свыше, председателей губернских земских управ.
От свидания с этим спесивым господином Иван Петрович не ждал ничего доброго.
Приехав в управу, он вынужден был ожидать, когда от председателя, из кабинета, выйдет предшествующий посетитель. Этим посетителем оказался старый знакомец Терентий Хрисанфович Торбеев. Председатель сам проводил его до дверей приемной, крепко пожал руку «лесному королю», приглашая заходить без стеснения в случае надобности.
— Кто ещё тут ко мне? — спросил Трубачевский, распрощавшись с Торбеевым. — Прошу вас, — сказал, пропуская к себе в кабинет Баграмова. — Как вы сказали? Ба-гра-мов… Ах, да-да! Очень, очень все помню! Садитесь, пожалуйста… Господин Торбеев чудак! — сказал председатель управы. — Чудак! Он мне жаловался на вас и не хочет понять, что земская медицина свободна и независима… Да-с, независи-ма! Независи-ма! — повторял на все лады Трубачевский. — И он не хочет понять, что она бескорыстна… Да, бес-ко-рыст-на! Что ей безразлично, кто именно заболел… Страждущий, да… Страждущий должен быть исцелен, богат он или совсем неимущ… — Трубачевский развел руками и изобразил на своем румяном, пышноусом лице полное недоумение; «Не может понять!»
Он вынул из жилетного кармана металлическую коробочку и аккуратно, двумя пальцами, словно кондитерскими щипчиками, положил на середину языка какую-то патентованную аптечную пастилку.