Опустошители

Голос Женевьевы зазвенел неподдельной, приятной моему слуху паникой:

— Но там никого нет!

— Значит, никто не подохнет. Шевелись, Хомяк!

— Погодите!!!

Паника, извините за злоупотребление греческими словами, достигла апогея. Просто изумительно. Я припомнил: у Женевьевы по части обмана и притворства наставник имелся многоопытный — Рюйтер. Да и собственного, какого ни на есть, опыта набраться успела.

— Погодите! Там есть... Частный, независимый от полиции детектив! Я вынуждена была его привезти! Он остановил меня и... и потребовал сообщить, куда исчезла Пенни. А он говорит: возьми с собой или позову полицию! И обещал о вас позабыть, если девочка жива и невредима!

— Обещал? — донесся издевательский вопрос. — Как это мило!

— Вы не понимаете! Он — частный, частный, частный сыщик! Американец! И заявил: канадские власти сани должны разыскивать своих заключенных! Ему плевать, ему-то платят лишь за присмотр, заботу о Пенни! Пускай выйдет! Пускай поговорит с вами. Не режьте девочку... Я же говорю, был единственный выбор: он — или полиция.

Воспоследовало продолжительное молчание. Затем я услыхал:

— Ладно, вели возникнуть. Но с пустыми руками. Увижу пистолет — раскрою девке брюхо, запомни.

— Да! Да, конечно! Выходите, мистер Клевенджер. Пожалуйста, будьте очень осторожны и сдержанны. Или Пенни зарежут.

Я отворил двери, спрыгнул на песчаную почву.

— Брось дубину! — распорядился молодой каторжник.

Пенни, по-прежнему одетая в короткую клетчатую юбку и белую блузку — теперь измятую и несвежую, — казалась растерянной и ошеломленной. Папильоток на голове, конечно же, не было. Нечесаные пряди волос падали на лицо — бледное, перепуганное, очкастое. В остальном девица выглядела неповрежденной.

Уголовники являли зрелище более любопытное. Достойная парочка: молодой, по-звериному красивый подонок, и стареющий воришка, томящийся от неутоленных спиртных вожделений. Оба успели сменить арестантские робы на какое-то невзрачное тряпье.

— Брось дубину! — зарычал молодой.

— Убирайся к чертям, остолоп, — любезно возразил я. — Боишься, что прицелюсь веточкой и скажу: пиф-паф? Падай, ты убит?

Сделав два шага прочь от прицепа, я продолжил:

— Старый пень может забраться внутрь и проверить каждый уголок. Не возражаю. Не то штанишки замочите от беспокойства.

Рука молодого стиснула девочке горло.

— Поменьше челюстью щелкай, мистер! Поколебавшись, бандит с неохотой велел приятелю:

— Хорошо, Хомяк. Делаем, как условились. Пойди, обыщи.

Они, разумеется обменялись неким знаком, которого мне замечать не полагалось. Хомяк обогнул вашего покорного слугу, забрался в прицеп, объявился вновь.

— О`кей, Франки. Ни души.

— Отлично, — ухмыльнулся Франки. — Ты что-то сказать хотел, паскуда?

Последнее относилось уже к моей скромной особе.

— Да, конечно. Отпустите ребенка, и мы позабудем о вас. Начисто.

Я говорил нарочито громко, дабы старая, утратившая прежнюю сноровку скотина смогла подкрасться неслышно, как и положено уважающему себя татю. Ибо, топая подобно Хомяку, только и можно было до тюрьмы дотопать... Я по доброй воле работал глушителем и надрывался:

— Решайся, Фрэнки, да пошибче! Отпустите девочку — и проваливайте на все четыре! Куда глазки глядят! Мы вас не тронем!

— Тронем? — изумился Фрэнки. — Ты меня тронешь, выблядок долговязый?

Образованием достойного молодца явно занимался великий педагог по имени Т. Ле-Визор, а хрестоматиями служили фильмы о гангстерах. А возможно, тюрьма приучает любого, угодившего туда, изъясняться одними и теми же скучными, задиристыми, заурядными оборотами полу — и вовсе нецензурного свойства. Я имею в виду тюрьмы англоязычные, касаемо прочих — не знаю.

— Сам укатишь, а нам пехом чесать, а? Ничего себе, струйка! Уж лучше было в Брэндоне окопаться.

— Черт с тобой, — отозвался я, — забирай машину. И прицеп, если не лень. Только девочку выпусти. Обещаю...

На звуке “ю” я развернулся, поймав Хомяка точнехонько в нужном месте и положении. Кухонный тесак возносился ввысь, точно уголовник собрался колоть лед и готовить коктейль на всю честную компанию. Подозреваю, Хомяк всерьез рассчитывал поразить меня меж лопаток. Вором он, возможно, числился заправским (в давние времена), однако в качестве убийцы не стоил и гроша ломаного.

Поднятым ножом ни совершить, ни отразить выпада нельзя. Также не стоит без надобности орудовать палкой наотмашь. Посему я ткнул негодяя под ложечку, словно копьем или штыком работал. Хомяк буквально переломился пополам, подставил стриженый седеющий затылок. Здесь не ударить с размаху было бы уже грешно и ошибочно. Я треснул коварного старца указанным образом, уповая, что череп, не проломлю и лишних затруднений полицейским не создам.

Хомяк повадился бесчувствен, аки скот зарезанный. А я небрежно и беззлобно обратился к Фрэнки:

— Право слово, отпусти ребенка. Не то подойду и отшлепаю. Ремешком.

Разумеется, я пускался на изрядный риск. Вооружись уголовник револьвером, я вряд ли решился бы доводить его до бешенства, потому что взбесившийся homo erectus — да и sapiens, между прочим, — вполне способен придавить гашетку непроизвольно. А вот заколоть ударом ножа в спину возможно лишь по расчету.

— Ну, мистер, теперь не обижайся! — процедил Фрэнки. — Брось дубину! В последний раз говорю: брось! Или...

— Или что? Зарежешь девочку? Но проку-то ни малейшего не получишь!

С вызывающим и преднамеренным пренебрежением я сплюнул.

— Верней, получишь. Палкой по башке. И колотить буду насмерть. Ноги у меня длинные, бегаю как олень, в лесах не новичок, вроде тебя, паршивца. Затравлю, загоню, забью. Хоть одну капельку крови ребенку пустишь — читай отходную молитву. А теперь — выбирай. Отпустишь ребенка — уберешься подобру-поздорову. Не отпустишь через пол-минуты — превращу в отбивную, изрублю на части, а потом утоплю в озере. Каждый кусочек в отдельности. Рыбки быстрей управятся, и опознать никто не сумеет... Ну, скотина, довольно столбом стоять! Ишь, пугало выискалось! В моем родном Денвере такое путало до соседней лавки не решится без мамы дойти. Понял?

Я с ухмылкой созерцал Франки еще несколько мгновений, чтобы ярость парня закипела вовсю. Потом сызнова плюнул и далеко зашвырнул смолистую палку. Сделал неспешный шаг.

— Полюбуйся: пара пустых рук. А ты — с ножом. И трясешься от ужаса, тварь сопливая.

Этого бандюга уже не вынес. Ладно, приятеля шарахнули по башке и даже не потрудились поднять оброненный тесак... Но сейчас безоружный наглец откровенно издевался над самим Франки — могучим, великим и преужасным. Да еще в присутствии дам...

А на закуску, даже никчемные уголовные мозги умудрились понять: не слишком-то я тревожусь об участи заложника. Для успешного бегства парню требовался форд. Заполучить автомобиль, прирезав девочку, подонок не мог. Надлежало убить меня. И Фрэнки двинулся навстречу.

Двинулся с клинком наизготовку. В отличие от Хомяка, молодой громила знал: нож гораздо надежней держать на фехтовальный лад. Помимо этого, Фрэнки не знал почти ничего. Сперва он приближался медленно и осторожно. Я отступил, канадец немедля воспрял духом и ринулся напролом. Я ответил в полном, почти ученическом согласии с наставлениями: сделал пол-шага влево и восходящим пинком вышиб лезвие. Против людей опытных так не дерутся, однако Фрэнки не относился к знатокам... А ботинок из толстой кожи в известной степени защищает ступню от возможных порезов.

Нож вылетел вон из разжавшейся руки, описал длинную дугу, шлепнулся. Ухватив ушибленное запястье, бандит сам отобрал у себя последнюю надежду. Я пнул опять — надлежало выдерживать избранный стиль поединка, Фрэнки нежданно почувствовал, как ноги отделяются от земли и взлетают кверху. Кажется, это называют подсечкой, но в точности не ручаюсь. Я приблизился и осторожно, чтобы не убить ненароком, ударил супостата в голову. Ногой же метнул в озерные воды взятый с бою клинок. Сохранять военную добычу как память не стоило: дешевая пародия на знаменитые лезвия фирмы Боуи. Такие весьма распространены среди охотников, запасающихся надежным оружием на случай схватки с хищным зайцем или кровожадным оленем.