Страница 10 из 14
В качестве примера подобного фантастического успеха я бы хотел привести роман братьев Стругацких «Белый Ферзь». Сам я его, к сожалению, не читал. Но мой друг, у которого нет ни малейшего резона обманывать меня, рассказал, что видел собственными глазами, как этот роман читал его непосредственный начальник. И, если судить по его изможденному лицу, книга произвела на него сильное впечатление. Почему «Белого Ферзя» объявили несуществующей книгой, остается для меня загадкой. Впрочем, Союз ССР, а теперь и Россия могут похвастаться и не такими «закрытиями». Несуществующими объявлялись целые народы, науки, писатели, а уж книги — целыми фургонами.
Возвращаясь к представлению романа «Белый Ферзь», я намерен воспользоваться официальной информацией. Б.Н. Стругацкий написал о своем романе следующее.
«В последнем романе братьев Стругацких, в значительной степени придуманном, но ни в какой степени не написанном; в романе, который даже имени-то собственного, по сути, лишен (даже того, о чем в заявках раньше писали «название условное»), в романе, который никогда теперь не будет написан, потому что братьев Стругацких больше нет, а С.Витицкому в одиночку писать его не хочется, — так вот в этом романе авторов соблазняли главным образом две свои выдумки.
Во-первых, им нравился (казался оригинальным и нетривиальным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира — все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды — гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя ощетинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары.
Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими же, как мы с вами — чуть похуже, чуть получше, еще далеко не ангелами, но уже и не бесами.
А в центре царил Мир Справедливости. «Полдень, XXII век». Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности.
Каждый рожденный в Империи неизбежно оказывался в «своем» круге, общество деликатно (а если надо — и грубо) вытесняло его туда, где ему было место — в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (что-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип «каждому — свое» в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай. Классика.
А во-вторых, авторам нравилась придуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добравшись до центра, ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ничем не уступающую земной, и общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройства Империи, и пытаясь примирить непримиримое, осмыслить не осмысливаемое, состыковать не стыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: «А что, разве у вас мир устроен иначе?» И он начинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой… Абориген слушает, улыбается, кивает, а потом замечает как бы вскользь: «Изящно. Очень красивая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике». И пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман все-таки написать. «Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали, — говорит абориген. — Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал — до вас и без вас, — а вы не догадываетесь об этом».
По замыслу авторов, эта фраза должна была поставить последнюю точку в жизнеописании Максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полдня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или — приговор?…»
Перечитал официальное заявление Бориса Натановича Стругацкого. В очередной раз убедился, что передо мной синопсис едва ли не самого потрясающего романа второй половины ХХ века. Глубочайшие проникновения в основы того, не нами придуманного, миропорядка, сохранение которого делает невозможной нормальную жизнь людей, к какому бы кругу проживания они не были бы приписаны. Я понимаю, что так было всегда, и так будет еще очень и очень долго. Но слова произнесены. Книжки, как бы, нет, а слова произнесены, услышаны и взяты на заметку. Блеск! А ты говоришь — фантастика! Фантастика и есть.
С наилучшими пожеланиями, Иван Хримов.
Письмо № 11. 1992 г. Автор неизвестен «Свобода»
Дорогая Нина!
Меня часто удивляет твоя способность задавать вопросы, ответить на которые я могу, только хорошенько подумав. Как правило, я восхищаюсь твоей способностью обнаруживать, скажем так, в давно известном, много раз проанализированном тексте потрясающие скрытые идеи и мотивы. Обычно после твоей подсказки я обнаруживаю в уже полузабытых произведениях такие великолепные образцы высокой фантастики, что начинаю производить на окружающих впечатление абсолютно счастливого человека. Это проверено неоднократно. Но встречаются среди твоих вопросов и такие, после которых я в замешательстве пожимаю плечами, не в силах ответить что-нибудь разумное. Например, в последнем письме ты поинтересовалась, готов ли я включить в перечень наиболее заметных фантастических произведений книжку, которая бы мне не понравилась? На несколько часов я был выведен из строя. Что такое понравилось — не понравилось? Этот критерий для меня так и остался загадкой. Уж сколько раз случалось, что высказывая претензии к языку, стилю, композиции (особенно к композиции) я, между тем, признавал автора блестящим фантастом и советовал своим знакомым прочитать книжку, потому что значение фантастического произведения далеко не всегда определяется этими, конечно же, важными факторами. Или такое предположение — я прихожу в ужас от содержащихся в тексте идей, и потому мне не нравится книжка. Но если чуждые мне идеи, вызвали у меня ужас, это следует признать достижением автора. Ужасные идеи вызвали ужас. Вроде бы все правильно? Мое недоумение относительно термина «понравилось» имеет огромное количество развилок. Можно подробно рассматривать различные варианты, возникающие во время чтения. Только, к сожалению, разобраться с термином «понравилось» мне это не поможет. А еще есть устоявшийся термин «скучно читать» — эта загогулина еще более непостижима! Кому скучно? Почему скучно? Вот, скажем, десять человек сказали, что им скучно было читать предложенный текст, а десять, наоборот, признались, что им было весело. Какая книжка получилась? Скучная? Веселая?
Должен признаться, что если речь идет о моих любимых книгах, то их едва ли больше десятка. Так что их существование никоим образом не сказывается на моем отношении к феномену фантастики в целом. Как бы это объяснить? Любой мужчина время от времени влюбляется в милых его сердцу женщин. Но это отнюдь не означает, что всех остальных гражданок он должен ненавидеть, отыскивать в их облике и характере отрицательные черты, всячески поносить и отказываться признавать наличие у них любых достоинств. Чушь.
Понятно, что после такого вступления я должен предложить рассказ о произведении, которое должно было бы мне «не понравиться», которое мне было бы «скучно» читать. Я, честно говоря, не люблю фантастику действия, не люблю стрелялок — догонялок. Можно было бы попробовать предложить твоему вниманию какой-нибудь экшн. Задумался. И только тут сообразил, что все равно хотел рассказать сегодня о странной книжке неизвестного автора, изданной в начале 90-х. Так вот, книжка эта написана самым неудачным образом, сюжет сляпан из самых примитивных штампов, о правдоподобности событий не хочется даже говорить. А язык! Впору переводить ее на русский. О, эта была бы отвратительнейшая книжка, если бы не первая глава. Ее вполне хватило, чтобы я включил роман «Свобода» в свой перечень. Но сразу хочу сказать, что рассказом об этой первой главе я и ограничусь. Итак.