Страница 1 из 23
Сергей Кара-Мурза
Официальное советское обществоведение и “незнание общества, в котором мы живем”
Исторический материализм: превращение научного метода в идеологическую доктрину
Мы обсуждаем вопрос, почему сознание советских людей оказалось таким беззащитным. Почему они (за исключением сельских жителей) под воздействием телевидения утратили, хотя бы временно, способность к рассуждениям исходя из здравого смысла?
Прислушаемся к важному суждению Дж. М.Кейнса, одного из крупных мыслителей прошлого века. Он сказал: «Идеи экономистов и политических философов, правы они или нет, гораздо более могущественны, чем это обычно осознается. На самом деле вряд ли миром правит что-либо еще. Прагматики, которые верят в свою свободу от интеллектуального влияния, являются обычно рабами нескольких усопших экономистов». В разных вариациях эта мысль встречается и у многих других мыслителей. Те идеи и утверждения, которые мы изучали в школе и вузе, загоняют наш ум в определенные рамки.
Для того состояния умов, в котором советский народ принял перестройку Горбачева, а потом и реформу Ельцина, имелась “наведенная” официальным обществоведением и образованием причина. Она в том, что в головы нескольких поколений внедряли искажающий реальность способ понимать общество в его развитии — так называемый вульгарный исторический материализм. Подчеркиваю слово вульгарный, ибо с классиками марксизма, а тем более с Лениным, этот истмат имеет мало общего.
Здесь я вторгаюсь в сложную и деликатную сферу. Исторический материализм — часть марксизма и был глубоко укоренен в общественном сознании в СССР. В некотором смысле он был частью советского строя и, несомненно, стал частью нашей культуры. Причем речь идет не о советском времени (в послевоенный период мы, скорее, отходили от марксизма). Как только на русском языке появился первый том “Капитала” (1872), он сразу завоевал умы интеллигенции. Правая газета “Киевлянин” с удивлением писала, что “у нас многие тысячи лиц увлекаются Марксом, несмотря на трудности усвоения его работ и необходимую для этого подготовку”.
Россия была готова принять главные смыслы марксизма, и он овладел практически всем общественным сознанием. В начале ХХ века С.Н.Булгаков писал в “Философии хозяйства”: “Практически все экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм” (а в то время воздействие экономистов на сознание читающей публики было значительным). Г.Флоровский, объясняя, почему марксизм был воспринят в России конца XIX века как мировоззрение, писал, что была важна “не догма марксизма, а его проблематика”. Это была первая мировоззренческая система, в которой на современном уровне ставились основные проблемы бытия, свободы и необходимости. Как ни покажется это непривычным нашим православным патриотам, надо вспомнить важную мысль Г.Флоровского — именно марксизм пробудил в России начала века тягу к религиозной философии. Ибо в марксизме, как пишет Г.Флоровский, были и “крипторелигиозные мотивы… Именно марксизм повлиял на поворот религиозных исканий у нас в сторону православия. Из марксизма вышли Булгаков, Бердяев, Франк, Струве… Все это были симптомы какого-то сдвига в глубинах”. Добавлю, что в свое время марксистами были не только религиозные искатели, но даже и такие правые лидеры кадетов, как П.Струве и А.Изгоев.
Учение Маркса о коммунизме сложно. Оно имеет все черты мировой религии, но это не просто милленаристская ересь построения Царства Божия на Земле, вроде хилиазма у ранних христиан. Религиозная нить марксизма неразрывно переплетена с самыми современными теориями и научной картиной мира того времени, а также с методологическими подходами, намного время опережающими. Интеллектуальный уровень и идейное богатство марксизма таковы, что делают его уникальным явлением культуры. Более ста лет множество лучших умов мира продолжают и критикуют Маркса — но, по большому счету, существенно его ничем не дополнили. Более того, его запас идей вообще использован еще в малой степени (ленинизм, на мой взгляд, не дополняет марксизм, а развивает его совершенно новую ветвь).
После революции 1848 г., начиная с “Манифеста”, Маркс писал для пролетариата Запада, с определенной политической целью, “расколдовывая” для пролетариата мир капитализма. В рамках марксизма интеллектуальный аппарат для понимания России как сложной незападной цивилизации не был разработан, и разработка его наталкивалась на большие трудности. Но сожалеть о том, что зрелой “теории России” к началу века выработано не было и весь культурный слой говорил на языке марксизма, бесполезно. По консолидирующей и объяснительной силе никакое учение не могло в тот момент конкурировать с марксизмом. Поэтому собственные, российские прозрения и доктрины приходилось излагать на языке марксизма — как это и было сделано Лениным с поразительным искусством. Плеханов и меньшевики, бундовцы и западные социал-демократы криком кричали, что вся стратегия Ленина противоречит марксизму, что это народничество и славянофильство — рабочие и крестьяне к этим крикам были равнодушны.
Таким образом, именно в понятиях марксизма восприняла наша культура мечту о коммунизме как счастье человечества. О коммунизме как завершении эсхатологического цикла истории и возврате к общине через преодоление отчуждения, созданного частной собственностью — отчуждения человека от человека и от природы. Это — обретение потерянного рая, жизнь без классов и без государства. Понятно поэтому, что любая критика какого-то раздела марксизма, а тем более неуважительные комментарии вызывают у очень большой части читателей исключительно болезненную реакцию, недоверие к намерениям автора, а потом и к самой книге. Сам того не желая, я травмирую религиозное чувство. Что делать? Обойтись без этого разговора невозможно. Говорить слишком туманно и дипломатично — бесполезно.
Но для начала я все же отмечу, какие катастрофические последствия имело для нас насильственное (то есть политически предписанное) устранение тех норм исторического материализма, в которые до этого было введено наше общественное сознание. В этом нет противоречия с моим главным тезисом, ибо любые интеллектуальные структуры, которые обязывают мысль подчиняться определенным строгим правилам, благотворны (как благотворна даже неверная научная теория, поскольку структурирует мышление и тем самым позволяет ставить вопросы и идти к верной теории). Устранение невидимых уже норм марксизма из обществоведения, образования и языка СМИ вовсе не дало нам лучшего понимания сложных вопросов, оно создало методологический хаос.
Устранение дисциплины истмата и деградация логики. Нынешний откат от исторического материализма, хотя бы даже и вульгарного, привел в среде молодежи к такой дремучей беспомощности мышления, что начинаешь думать о благотворности вульгарных догм как инструмента для поддержания элементарной дисциплины мышления. Подчеркивая общекультурное значение марксизма для России, Н. А. Бердяев отмечал в “Вехах”, что марксизм требовал непривычной для российской интеллигенции интеллектуальной дисциплины, последовательности, системности и строгости логического мышления. Какова бы ни была причина, но утрата всего этого сразу приводит к отступлению разума. “Невежество становится действенным”, — это важное явление в культуре времен смуты подметил М.М.Пришвин.1
Это “невежество идеализма” стало действенным в очень широком социальном диапазоне — от студентов-отличников до лидеров крупных партий.
В сентябре 2000 г. в Москве прошла молодежная конференция “Пути России в XXI веке”. Она завершила большой конкурс молодежных исследований на эту тему. Дело было поставлено на широкую ногу, прислано несколько сотен работ со всей России и из “зарубежья” (Украины, Белоруссии, даже от русских из Германии). Авторов пятидесяти лучших работ пригласили в Москву, где они и провели неделю в обстановке праздника и общения — между собой и с учеными. Те юноши и девушки, что победили на конкурсе, явно принадлежат к способной и активной части молодежи. Организаторы конференции сделали очень большое и важное дело, собрав этих молодых людей в благожелательный и объединенный энтузиазмом коллектив, связи в котором не тают, а укрепляются. Но здесь речь не об этом.