Сократ

25

точностью" сведений, которые, мол, настолько скудны, что "не дают возможности представить отчетливо, что же, в сущности, произошло в этом 399 году (то есть в год осуждения Сократа. — Ф. К.). Мы, например, не знаем, что побудило обвинителей привлечь Сократа к суду именно в это время" (там же, 93).

В самом деле, что же произошло в 399 г. до н. э. в Афинах? Собственно говоря, ничего особенного, если не считать трагического эпизода, оборвавшего жизнь Сократа. Но вот за пять лет до этого произошло событие огромного исторического значения, которое никак нельзя упускать из виду и недооценивать. Это событие решило дальнейшую судьбу Афин и всей Эллады. Читатель, надо полагать, уже догадывается, что речь идет об окончании Пелопоннесской войны — одной из самых ожесточенных и продолжительных за всю историю Древней Греции.

Итак, за пять неполных лет до осуждения Сократа Пелопоннесская война окончилась полным поражением Афин. Теперь поставим ряд вопросов: задумывались ли афиняне и их политики над столь катастрофическими итогами войны? Отдавали ли они себе отчет о причинах поражения? Не приходил… ли им в голову вопрос: кто же виноват в постигших их бедствиях? Не вспоминалась ли (вольно или невольно) «предусмотрительность» Аристофана, предупреждавшего, причем неоднократно ("Облака", 423 г.; «Птицы», 414 г.; «Лягушки», 405 г.), что афинянам еще придется пожинать плоды деятельности софистов и первого среди них — Сократа. Ведь именно Сократ, по мнению многих афинян, был "духовным наставником" главных врагов отечества — Алкивиада и Крития.

26

Таким образом, мотивов для обвинения и привлечения Сократа к суду было более чем достаточно. (Другое дело, насколько эти обвинения и суд были справедливы. Однако не об этом здесь идет речь.) Понятно также, почему в своей защитительной речи платоновский Сократ говорил о своих «прежних» обвинителях (и в первую очередь об Аристофане), распространявших о нем всякого рода вымыслы, что они гораздо страшнее новых (Анита, Мелета и Л икона), ибо дурная слава о нем, созданная первыми, в течение многих лет бытует среди афинян и восстанавливает их против него (см. Платон. Апология Сократа, 18 а- 19 а).

Нет нужды подчеркивать, что эти свидетельства Платона вполне согласуются с исторической ситуацией, сложившейся в Афинах в конце V века до н. э. Платон тонко уловил, в чем состоял основной мотив обвинения Сократа, и верно указал на главных его обвинителей — Аристофана и других противников, распространявших молву о развращающем характере философских бесед Сократа, о подрыве им нравственных устоев семьи и общества.

Теперь обратимся к доводу, согласно которому противоречивый характер сократической литературы не позволяет утверждать что-либо определенное о Сократе.

Как это ни парадоксально, но сторонники версии о «легендарном» или «мифическом» Сократе требуют считать подлинными лишь те факты, которые полностью совпадают у всех авторов, писавших о Сократе, и "документально точно" ими засвидетельствованы. Однако возможно ли, говоря словами А. Боннара, чтобы "люди, отличные друг от друга, различного возраста, профессии, темперамента, склада ума дали одинаковое или схожее свидетельство (о Сократе. — Ф. К.)…Именно обратное

27

должно бы поражать и было бы даже немыслимо" (5, 2, 277–278). Чудес на свете не бывает. Да и — много ли сведений о Сократе мы почерпнули бы, если бы сократики в погоне за голыми (документально точными) фактами отказались от личных, пусть даже во многом ошибочных толкований Сократа?

И если уж говорить о "другом подходе" к Сократу (и не только к Сократу), то это должен быть в первую очередь не "историко-литературный" подход, как считает И. Д. Рожанский (39, 87), но социально-исторический, позволяющий выйти из тупика рассуждений о «легендарности» Сократа и вместе с тем правильно оценить результаты филологических исследований, более уверенно определить степень достоверности тех или иных сообщений о древнем философе.

Сократ жил в переходный период истории Греции, когда греческая демократия (в частности афинская) стала клониться к упадку. Поэтому вся философия Сократа, его духовный облик и деятельность — наиболее яркое проявление этой переходной и глубоко противоречивой эпохи. Кроме того, как известно, именно софисты и. Сократ повернули греческую философию от «физики» к антропологии — от философствования о природе к философствованию о человеке и человеческих делах (о сфере «человеческого», по выражению Ксенофонта).

Вопреки комедиографу Аристофану, который, игнорируя расхождения философских школ, в поисках подходящего «типажа» софиста обратился к образу Сократа, все так называемые сократики изображают Сократа непримиримым врагом субъективизма и релятивизма софистов, идущего по пути поиска объективных истин и установления общих (этических) определений. Об этом же свидетельствует Аристотель. Говоря о нововведениях

28

Сократа, он пишет: "По справедливости две вещи надо было бы отнести на счет Сократа — индуктивные рассуждения и образование общих определений". Отмечая, что Сократ в отличие от Платона не дошел до признания идей как самостоятельных сущностей, Стагирит продолжает: "Но только Сократ общим сторонам (вещи) не приписывал обособленного существования" (Аристотель. Метафизика, XIII, 4, 1078 Ь, 30). Иначе говоря, учение Платона об идеях возникло не сразу, оно было подготовлено сократовским установлением общих определений. Из сообщения Аристотеля следует также, что философия Сократа является промежуточной (переходной) ступенью между учениями софистов и Платона, служит своего рода связующим звеном между ними. Наконец, свидетельство Аристотеля корректно «вписывается» в общественно-историческую ситуацию переходного периода, то есть вполне адекватно отражает обстановку, сложившуюся в эпоху Сократа.

Казалось бы, нет веских оснований сомневаться в достоверности свидетельств Аристотеля о Сократе. Что же в таком случае смущает сторонников «легендарности» Сократа в свидетельствах Стагирита? По мнению И. Д. Рожанского, "спорным представляется и свидетельство Аристотеля о том, что Сократ был первым философом, начавшим устанавливать общие определения. Сам Аристотель тут же оговаривается, что в физике общие определения начал давать Демокрит, а еще раньше — пифагорейцы… Указанное замечание Аристотеля отнюдь не было основано на изучении высказываний самого Сократа (ибо точно зафиксированных высказываний этого человека, видимо, вообще никогда не существовало), но имело своим источником некоторые произведения так называемой сократической

29

литературы, создававшейся уже после смерти Сократа" (39, 78). (Разрядка наша. — Ф. К.)

Однако у Аристотеля сказано: "С другой стороны, Сократ занимался вопросом о нравственных добродетелях и впервые пытался устанавливать в их области общие определения (из физиков только Демокрит слегка подошел к этому)… Между тем Сократ правомерно искал существо (вещи), так как он стремился делать логические умозаключения, а началом для умозаключений является существо вещи" (Аристотель. Метафизика, XIII, 4, 1078 Ь, 17–25).

Налицо явная неточность: суть высказываний Стагирита, как мы видим, не просто в том, что и до Сократа были философы, которые пытались дать общие определения, но в том, что именно Сократ первым сделал определение необходимой и существенной чертой философского мышления, попытавшись установить "существо вещи" через ее определение, то есть стремился рассуждать посредством такого умозаключения, «началом» которого является "существо вещи". Что же касается Демокрита, то он, по словам Аристотеля, был более ранним мыслителем, который «слегка» (mikron) подошел к установлению этих определений.

Вызывает недоумение и утверждение о том, что Аристотель не располагал никакой иной информацией о Сократе, кроме сочинений сторонников и последователей Сократа. Допустим, что это так. Но в таком случае с неизбежностью возникает вопрос: каким образом он сумел столь отчетливо отделить учение Сократа от учения Платона? Как известно, Аристотель, находясь в течение 20 лет в академии Платона, общался с самим Платоном и другими членами академии. Вполне естественно,