За жизнь мира

Для этого служения Христос сам призвал Двенадцать Апостолов, а они рукоположили других, причем цель и содержание этого священства в заботе о Церкви, в, сохранении полноты ее. И поскольку, повторяю, это священство Христово, то и совершение таинства поручено тем, кто в это священство Христово посвящен, кому оно поручено. И если в Церкви поставлены священники, если нет Церкви без этого священства Христова, то назначение его в том, как раз, чтобы во всяком человеческом призвании раскрыть его «священническую сущность», сделать так, чтобы жизнь каждого человека стала «литургией», служением Богу и Его делу в мире. И священники необходимы, потому что и Церковь и все мы все еще в «мире сем», который как «мир сей» Царством не станет. Церковь — «в мире сем, но не от мира сего». И потому ни одно призвание «в мире сем» не может исполнить себя, как священство, и следовательно, должен существовать некто, чье особое призвание состоит в том, чтобы не иметь никакого призвания, кроме свидетельства о Христе и сохранения полноты Церкви.

Никто не может сам себя «сделать» священником, «заслужить» это своими талантами, знаниями, качествами и т.д. Это призвание всегда приходит свыше — по Божественному предопределению и повелению. «Паси агнцы Мои, паси овцы Моя...» И не «священство», как какую-то особую силу принимает священник при рукоположении, а дар Христовой любви, той любви, которая сделала Христа единственным Священником и которая этим единственным священством наполняет тех, кого Он посылает Церкви.

Вот почему таинство рукоположения в каком-то смысле тождественно таинству брака. Оба таинства суть таинства любви, как содержания жизни и как содержания Царства. Как каждый брак возносится в тайну Христа и Церкви, точно также в тайну эту возносится и священство.

И последнее замечание: одни из нас состоят в браке, другие — нет. Одни призваны к священству, другие нет. И все же таинство брака и священства касаются всех нас, относятся ко всем. Ибо они являют нашу жизнь как призвание следовать Христу в полноте его Любви.

«Смертию смерть поправ“

В современном мире господствуют два подхода к смерти. Назовем один «секулярным», а другой — «религиозным» и постараемся, прежде всего понять, почему ни тот, ни другой не соответствуют христианскому восприятию смерти. Скажу заранее — несоответствие это укоренено в приятии смерти, характерном для обоих подходов, и это несмотря на глубочайшие различия между ними.

В «секуляризме» то, что я называю приятием смерти, вытекает из самой его сущности. Секуляризм обращен к этому миру и человеческой жизни в нем. Его ценности — внутри горизонта истории, т.е. времени и пространства, но никак не какой-либо метафизики, обращенной к миру иному, «загробному». Секуляризм занят жизнью, а не смертью. Поскольку же смерть есть, секуляризм озабочен тем, чтобы она не нарушала жизни, не создавала бы внутри нее темных ям и пессимизма, не была бы для жизни разрушительной. А для этого нужно, чтобы смерть была, прежде всего, включена в порядок жизни, в ее «строй» и этим включением обезврежена. С этой целью и создалась в США, например, своего рода «индустрия смерти». Состоит она в том, чтобы смерть не мешала жизни и ее заботам. В прошлом человек обычно умирал у себя дома, окруженный близкими, которые и приуготовляли его к погребению и к отшествию из мира «путем всея земли». Теперь умирает человек обычно в больнице, часто сам не сознавая этого, ибо напичкан всевозможными наркотиками. В дом тело его не завозят, оно переходит в руки специальных погребальных домов, где, прежде всего, лишают его всех «признаков смерти». К моменту погребения он выглядит живым, и для этой цели подкрашенным, приукрашенным, «препарированным». Семье, близким, друзьям не надо ни о чем беспокоиться и заботиться. Им надо только подчиниться инструкциям «похоронных профессионалов». Эти последние все сделают с подобающим спокойствием, благообразием, «пониманием». И от смерти, от похорон у всех остается положительное, в меру печальное, впечатление. Жизнь не будет «нарушена» и ничто не помешает всем сразу же вернуться в нее, к текущим делам и заботам...

Наряду с этим секулярным подходом, существует или, вернее, продолжает существовать, другой подход. Я называю его религиозным, потому что в сущности своей он общий для всех религий и состоит в том, чтобы нас примирить со смертью и «утешить» — как умирающего, так и близких ему людей. И если про секулярный подход можно сказать, что в известном смысле он «отрицает смерть», не как факт, конечно, а как объект особого внимания и изучения, то религиозный подход есть пережиток средневекового, на смерти и загробном мире сосредоточенного, мировоззрения.

Что во всем этом важно для нас, однако, — это несоответствие обоих этих подходов христианской вере, ее подходу к смерти, а также тот факт, что под влиянием и секуляризма и религии сама христианская вера как бы изменила свое отношение к смерти, восприняла в себя чуждые ей элементы.

С незапамятных времен и религия и философия были, прежде всего, попытками примирить человека со смертью, объяснить ее так, чтобы она была, говоря языком философии, phaenomenon bene fundatum, явлением «хорошо обоснованным» и т.о. оправданным, как старается Платон в своем Федоне изобразить смерть желанной и благой! И люди, в той или иной мере, утешались этими объяснениями. В глубине, однако, все это было нескончаемой попыткой избавиться от ни с чем не сравнимого ужаса, внушаемого человеку смертью.

Так вот, этот ужас смерти гораздо ближе к христианскому ее восприятию, чем ко всем «примирениям» с нею. Христианство являет смерть как врага, подлежащего уничтожению. Оно есть откровение о смерти, потому что, прежде всего, оно есть откровение о жизни. Жизнь же эта — Христос. И по отношению к Нему, и в Нем раскрываемой и даруемой жизни, смерть и являет себя тем, чем провозглашает ее наша вера — она есть тот последний враг, который должен быть истреблен. Объясняя смерть, и религия и секуляризм «узаконивают» и оправдывают ее, делают ее «нормальной». Только христианство своим утверждением, что смерть ненормальна, есть победа дьявола в «мире сем», раскрывает весь ее ужас. У гроба друга своего, Лазаря, Христос заплакал, а когда приблизился час Его смерти, Он начал «ужасаться и тосковать» (Мк. 14 : 33).

И в свете этого ужаса и этой тоски, этих слез христовых как можно мириться со смертью, этим торжеством диавола в мире? Как можно забыть что все мы живем на некоем космическом кладбище, на нем строим свое «счастье»? И это, увы, так потому, что это падение может быть раскрыто как падение только Христом, в Им раскрываемой, Им даруемой полноте жизни. Ведь именно эгот мир, а не какой-то «загробный мир», именно эта жизнь были дарованы человеку, как таинство общения с Богом. Именно «этот мир» —призванный быть общением с Богом и в Боге, был дарован человеку, чтобы он владычествовал над ним.

Поэтому ужас смерти не в том, что она «конец». Разлучая человека с миром и с жизнью, она разлучает его с Богом. «Разве мертвые прославят Бога?» — вопрошает псалмовец. Вот этот ужас и раскрывает нам Христос. Но когда, созерцая этот ужас смерти, сама Жизнь скорбит у могилы друга, тогда начинается победа над смертью.

Смерти предшествует умирание: рост его в нас в виде телесного распада и болезней. Отношение к этому умиранию как секуляризма, так и религии, тоже нельзя отождествить с христианством. Секуляризм единственно нормальным состоянием человека считает здоровье. Его забота не о смерти и не о том, что после нее, а о здоровье и о продолжении жизни на возможно больший срок. И, конечно, эта постоянная борьба, постоянное улучшение ее «технологии» и методов, энтузиазм, с которым борьба эта ведется — все это составляет славу секуляризма и подлинный успех его. Что же касается религиозного сознания, в традиционной его форме, то здесь нормальным состоянием человека видится скорее болезнь и страдание, нежели здоровье. «Миру сему» присуще страдание, болезни, заботы. И они нормальны, ибо «мир сей» есть мир падений, больной и смертельный. Конечно, и тут не отрицаются, а поощряются и больницы и медицинская помощь и вообще всяческая борьба за улучшение жизни и за «отсрочку» смерти. Но все это остается «прозрачным» для смерти, для подспудного пессимизма по отношению к «миру сему» и его, к смерти обращенной и направленной, жизни...