Интриганы

— Было три очевидных кандидата. Двоих можно было проверить при помощи местных властей. Они находились там, где и должны были находиться в то время, когда двое хороших ребят умерли с проводом вокруг шеи. Третий — загадочная личность из Вашингтона на государственной службе. Судя по всему, много путешествует. Никто не смог определить, в чем заключается его работа. Как ни пытались, упирались в стену секретности. Этого человека на месте не было. Андрес Янссен, — Раллингтон взглянул на меня, — один из ваших?

Я кивнул:

— Один из наших. И хотим его вернуть.

— Подите к черту, мистер. Он — убийца, похититель детей и, вероятно, маньяк. Правосудие по отношению к нему должно свершиться.

— Вы направляетесь, чтобы вступить в сделку с этим убийцей и маньяком?

— Он не оставил мне выбора. Сказал, что, если я не приеду, по почте начнут приходить пальцы, уши и... другое. Но как только я получу Рики назад... — Он вцепился в баранку. — Если я когда-нибудь достану этого сукина сына...

Я засмеялся. Он обернулся ко мне, испуганный и взбешенный. Я принял высокомерный и снисходительный тон:

— Прекратите мелодраму, шериф. Успокойтесь. Что касается Янссена, мы не слишком обеспокоены его личной судьбой — незаменимых нет. Но мы не хотим, чтобы вы устроили публичный спектакль из суда над ним. Этого мы позволить не можем.

Раллингтон глубоко и судорожно вздохнул:

— Если этот подонок ваш, то вам следовало держать его в клетке.

— Дерьмо, — процедил я. — Не указывайте нам, что мы должны или не должны делать. Иначе нам придется указать вам, шериф, что не следовало бы убивать детишек. Иногда это может привести родителей в ярость.

Он еще раз взглянул на меня. Начал что-то горячо возражать, но умолк. Из этого я кое-что понял. Его самого не приводило в восторг это дело в студенческом городке, из чего следовало, что, как большая шишка из Вашингтона, я могу немного нажать на него, ничем не рискуя.

После паузы Раллингтон сказал бесстрастным голосом:

— Убийство дочери Янссена было несчастным случаем.

— Конечно, — ответил я. — Несчастным случаем. Вы со своими ребятами сделали две дюжины выстрелов по толпе с расстояния менее пятидесяти ярдов, если не врут газетные отчеты. В результате этой пальбы, у вас одно попадание “в яблочко” — в сына Дюбука с кирпичом в руке. Нескольких человек вы легко ранили и послали столько пуль наугад, что убили двух невинных наблюдателей на расстоянии семидесяти пяти и ста ярдов позади свалки. Теперь скажите, шериф, — это, черт подери, вы называете меткой стрельбой? Это не несчастный случай, это — настоящее преступление! — Я скорчил гримасу. — Янссен — профи. Он знает, что всякое бывает и людей порой убивают. Чего он не может перенести и отчего у него слегка поехала крыша — это то, что его дочь была без всякой причины застрелена компанией наделавших в штаны сопляков в форме. А местный суд потом похлопал их по спине — вместо того, чтобы отобрать оружие, значки полицейских и вытолкать под зад за профнепригодность.

Шериф едва опять не вспылил, но сдержался. Потом резко сказал:

— По-вашему, было бы лучше, если бы две дюжины пуль унесли два десятка жизней студентов? — Я вздохнул.

— Если это сарказм, шериф, то вы совершенно не понимаете, что я хочу сказать. Я пытаюсь объяснить вам точку зрения профессионала, точку зрения Янссена, точку зрения человека, знакомого с оружием. Конечно, это было бы лучше.

— У вас и вашего друга чертовски странный взгляд на вещи!

Мягко, но ядовито я объяснил:

— Если бы на каждую выпущенную пулю вы могли предъявить тело, это по меньшей мере доказало бы, что вы и ваши люди знали, что делали. Неважно, правое это было дело или нет. Это бы продемонстрировало, что вы не палили наобум, не думая и не заботясь о том, кого можете убить. И если бы вы выбирали цели как следует, Эмили Янссен осталась бы жива, как, впрочем, этот парень, Холлинсхэд. — Я отрицательно покачал головой. — Если ваш мальчик умрет сегодня вечером, у вас будет одно утешение, Раллингтон. Вы сможете утешиться знанием того, что он был убит, потому что у кого-то была причина убить его, а не просто оттого, что какой-то дорвавшийся до спускового крючка полицейский не захотел как следует прицелиться.

Последовала небольшая пауза. Машина неслась по темной дороге на приличной скорости.

— Вы очень агрессивны, мистер, — пробормотал наконец шериф.

— Вы первый начали. Это вы хотели, чтобы мы держали наших диких зверей в клетках. Я имею в виду, что вы сами из рук вон плохо управляетесь со своими. А теперь давайте прекратим обмениваться обвинениями и посмотрим, что можно сделать для возвращения этого людоеда в зоопарк. Сколько он запросил?

Повисла еще одна пауза, потом последовал неохотный ответ: пятьдесят тысяч. Я промолчал, и Раллингтон посчитал себя обязанным объяснить величину цифры:

— В прошлом году я продал большой кусок своей земли. Должно быть, Янссен узнал об этом.

— Ему плевать на ваши деньги. Одна тысяча или сто для него значат одно и то же — ничего. Вы это знаете.

Плечи этого коренастого человека под рубашкой цвета хаки почти незаметно дернулись. Когда он заговорил, голос звучал покорно.

— А что я, черт возьми, могу сделать, кроме как подыграть ему?

— Янссен убьет вас, — сказал я. — Все, что ему нужно, — ваша жизнь.

— Это уже пробовали сделать.

— Если вы припрятали небольшой пистолет в рукаве или нож под воротником рубашки, забудьте о них. Попытайтесь вспомнить, что имеете дело с профи, а не с каким-нибудь подростком, который разъезжает на украденной машине. — Раллингтон ничего не ответил и никак не выразил своих чувств. Он тоже отчасти был профи. — Предположим, я мог бы спасти ваши деньги, вашу жизнь и жизнь вашего сына. Плюс — дать вам ответ за убийства полицейских...

— Я полагал, что Янссен нужен вам самим.

— Я не сказал, что дам вам правильный ответ, шериф!

Мы опять помолчали. Я надеялся, что сделал все правильно, чтобы создать нужное впечатление — самонадеянного, беспощадного, неразборчивого в средствах правительственного агента, готового на все, чтобы защитить репутацию своего агентства. Если задуматься, это было не так далеко от истины.

Шериф Раллингтон заговорил слегка удивленным голосом:

— Так вы собираетесь подставить какого-то беднягу...

— Этого беднягу я нашел на холме напротив вашего дома с заряженной винтовкой. “Саваж” калибра 0, 300. У него есть мотив и возможность, что вам еще надо? Его имя — Холлинсхэд.

Я ничего не должен старику. Тот факт, что он мне немного понравился, совершенно ничего не значил. Я ничего не обещал этому колоритному старикану, абсолютно ничего.

— Вы — лгун, — сказал Раллингтон. Я глубоко вздохнул. У меня появилось желание разок ему врезать. Да, у меня было желание врезать кому-нибудь, но проблема состояла в том, что единственной логически оправданной целью был я сам.

— Пук-пук, — сымитировал я неприличный звук. Странно, но после всех тяжелых зарядов, которые я безрезультатно выпустил в. него, эта детская выходка подействовала на него как красная тряпка на быка. Он так даванул тормоза, что машина, казалось, сделает кувырок вперед.

— Слушай, ты, федеральный сукин сын... Я усмехнулся.

— Вы, полицейские, можете безнаказанно обозвать любого, но если кто-нибудь обругает вас, это считается уголовным преступлением. Чего вы ожидаете, называя человека лгуном, — поцелуев или цветов?

Через минуту машина опять тронулась.

— И тем не менее вы лжете, мистер, — наконец сказал Раллингтон более спокойно. — Или ошибаетесь. Я вам сказал, что проверил их всех. Арнольд Холлинсхэд работает на заправочной станции в Седжвиле, штат Кентукки. Он не пропустил ни одного дня за последние три недели. Он все еще на месте. Если бы он пропал, в мой офис сообщили бы.

— Арнольд. Это, должно быть, отец убитого мальчика. — Я пожал плечами. — Вы неплохо, но недостаточно глубоко поработали, шериф. Вы не проверили его деда, который не забыл, что такое кровная месть. Харви Баскомб Холлинсхэд, 72 лет, штат Кентукки.