Неугомонная

И, словно почувствовав это, Ромер тоже изменился: исчезла его чрезмерная самоуверенность, ее сменила манера более прямая и, похоже, более ему присущая. Он заставил Еву сесть и, выдвинув стул из-под письменного стола, сел сам напротив нее, словно сейчас должно было произойти нечто похожее на допрос. Ромер протянул девушке свой помятый портсигар, и она взяла сигарету, не сказав: «Нет, спасибо», но сразу же вернула ее. Ева внимательно смотрела, как он убирал ее назад в портсигар, очевидно, с легким раздражением. Ева почувствовала, что одержала мелкую незначительную победу — ничего, хотя бы на миг разрушить эту его легкую уверенность во всем.

— Николай погиб, выполняя мое задание, — сказал Ромер.

— Вы уже говорили мне об этом.

— Его убили фашисты, нацисты.

— Я думала, что это были грабители.

— Он выполнял… — Ромер сделал паузу. — Он выполнял опасное задание — и его раскрыли. Думаю, что Колю предали.

Ева хотела что-то сказать, но промолчала. Теперь, когда наступила тишина, Ромер снова достал свой портсигар и совершил ту же цепочку бессмысленных движений: засунул сигарету в рот, постучал по карманам в поисках зажигалки, вынул сигарету изо рта, постучал обоими ее концами по портсигару, подвинул пепельницу на отцовском письменном столе ближе к себе, прикурил сигарету, глубоко затянулся и потом долго выпускал дым. Ева наблюдала за всем этим, пытаясь остаться совершенно бесстрастной.

— Я работаю на британское правительство, — сказал он. — Вы понимаете, что я имею в виду…

— Да, — ответила Ева. — Думаю, что понимаю.

— И Николай тоже работал на британское правительство. По моему указанию он пытался проникнуть в «Аксьон франсез». Он вступил в эту организацию и докладывал мне обо всем, что там происходило, если считал, что это представляло для нас интерес.

Ромер умолк, но, видя, что Ева не собирается вступать в разговор, наклонился и заметил довольно здраво:

— Еще полгода-год, и в Европе начнется война — между нацистской Германией и рядом европейских стран — будьте уверены. И работа вашего брата была напрямую связана с предотвращением этой войны.

— Что вы хотите сказать?

— Что Николай был очень смелым человеком. И погиб не зря.

Ева сдержала сардонический смех, подкативший к горлу, и тут же почувствовала, как глаза налились слезами.

— Лучше уж ему было быть трусом, — произнесла она, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Тогда бы он не погиб вовсе. И через десять минут вполне мог бы войти в эту дверь.

Ромер поднялся и подошел к окну. Он также понаблюдал, как мадам Руасансак развешивала свое белье, потом повернулся, сел на край отцовского письменного стола и пристально посмотрел на Еву.

— Я хочу предложить вам работать вместо Николая, — сказал он. — Идите к нам.

— У меня есть работа.

— Вам будут платить пятьсот фунтов стерлингов в год. Вы станете британской подданной с британским паспортом.

— Нет, спасибо.

— Вас обучат в Британии, и вы станете выполнять различные задания британского правительства, точно так же как и Коля.

— Спасибо — нет. Мне и в пароходстве неплохо.

Невероятно, но неожиданно Еве захотелось, чтобы Коля вошел сейчас в комнату — улыбнулся этой своей непередаваемой улыбкой и сказал сестре, как поступить, что ответить этому человеку с настойчивыми глазами на его настойчивые вопросы. «Что мне делать, Коля? — вопрос этот громко звучал в ее голове. — Ну же, как ты скажешь, так я и сделаю».

Ромер встал.

— Я уже поговорил с вашим отцом. Советую вам тоже с ним все обсудить.

Он направился к двери, дотронувшись до лба двумя пальцами, словно запамятовал что-то.

— Увидимся завтра… или послезавтра. Подумайте всерьез над моим предложением, Ева, и о том, как это отразится на вас и на вашей семье.

Затем настроение Ромера внезапно изменилось, как будто ему в голову пришла какая-то неожиданная мысль, и маска на миг слетела с его лица.

— Ради всего святого, Ева, — сказал он. — Неужели вы не понимаете? Ваш брат был убит этими мерзавцами, этими грязными животными — и вам предоставляется шанс отомстить им. Заставить их заплатить по счету.

— До свидания, господин Ромер. Было приятно с вами встретиться.

Ева выглядывала из окна вагона. Поезд быстро бежал по путям где-то в Шотландии. Было лето, но ей казалось, что в пейзажах под этим низким белесым небом еще мелькали воспоминания о суровостях зимы — крепкие низкорослые деревца, согнутые и искореженные господствующими ветрами, кустики травы, холмы мягкого зеленого цвета с темными струпьями вереска. «Возможно, это и лето, — словно говорила земля, — но я начеку». Ева вспоминала, сколько разных пейзажей видела она из окон поездов за свою жизнь — честно говоря, иногда ей казалось, что вся ее жизнь была сплошной чередой поездов, из окон которых она наблюдала мелькание чужой земли. Из Москвы во Владивосток, из Владивостока в Китай… Роскошные спальные вагоны, теплушки, товарняки, глухие полустанки, дни, проведенные в ожидании смены паровоза на станциях. Иногда переполненные вагоны с невыносимо тяжелым запахом плотно набитых человеческих тел, иногда — меланхолия пустых купе, когда в ушах ночь за ночью лишь стук колес. Порой путешествие налегке с одним чемоданом, а подчас — со всеми пожитками, так тащат свои вещи всеми покинутые беженцы. Все время в пути: из Гамбурга в Берлин, из Берлина в Париж, а теперь из Парижа — в Шотландию. «А куда дальше — пока еще неизвестно», — подумала Ева, и ей вдруг странным образом захотелось ощутить больше восторга, больше романтики.

Ева посмотрела на часы — по ее расчету, до Эдинбурга оставалось десять минут. Сосед по купе, бизнесмен средних лет, свесив голову, дремал над книгой; лицо его обмякло в неподвижности и выглядело неприятно. Ева достала из сумочки свой новый паспорт и заглянула в него, может быть, уже в сотый раз. Документ был выдан в тридцать пятом году, страницы его украшали штампы иммиграционных служб нескольких европейских стран: Бельгии, Португалии, Швейцарии и, что было довольно любопытно, Соединенных Штатов Америки. Очевидно, имелось в виду, что она посещала все эти государства. Фотография была размыта и передержана, но выглядела похожей, хотя Ева и была на ней более строгой и упрямой (где они только нашли такую?). Теперь ее звали иначе. Ева Делекторская стала Ив Далтон. Интересно, почему не оставили имя Ева? Она подумала, что, наверное, Ив звучало по-английски лучше, и уж ни в коем случае Ромер не мог позволить новой сотруднице самой выбрать себе имя.

В тот вечер, когда Ромер наконец оставил их, Ева отправилась в гостиную поговорить с отцом. Она рассказала, что ей предлагают работу на британское правительство, упомянула о пятистах фунтах стерлингов в год, о британском паспорте. Отец изобразил удивление, но было очевидно, что Ромер в определенной степени успел ввести его в курс дела.

— Ты будешь британской подданной, с паспортом, — сказал он, изменившись в лице, словно у него в голове не укладывалось, как у такого человека, как он, без роду без племени, могла быть дочь — британская подданная.

— Да знаешь ли ты, что бы я отдал, чтобы только стать подданным Британии? — спросил он. — Да я бы руку себе позволил отпилить.

— Я не верю этому человеку, — сказала Ева. — С какой это стати он вдруг решил меня облагодетельствовать?

— Как ты не понимаешь, он делает это ради Коли. Коля работал на него. Коля погиб, выполняя его задание.

Ева налила себе стаканчик портвейна, выпила, сперва на пару секунд удержав сладость вина во рту.

— Работа на британское правительство — ты представляешь себе, что это значит? — спросила она.

Отец подошел к ней и взял дочь за руки.

— Есть тысяча способов работать на британское правительство.

— Я откажусь. Мне и здесь, в Париже, хорошо. И мне нравится моя работа.

Отец так сильно огорчился, что выглядел почти комично. Ее ответ прозвучал как открытое сопротивление, и у него закружилась голова. Он сел, как бы демонстрируя это.