Неугомонная

— Я приеду.

Я положила трубку и тут же почувствовала подъем: наша хитрость удалась. Одновременно я очень переживала, понимая, что именно мне придется встречаться с Лукасом Ромером. Внезапно все обрело реальность, и внутренний подъем сменился легким приступом тошноты, а во рту неожиданно пересохло. Я понимала, что испытывала сейчас чувство, которого, по моему убеждению, у меня просто не могло быть — и немного испугалась.

— С тобой все в порядке, мамочка? — спросил Йохен.

— Да, все хорошо, мой дорогой. Просто зуб прихватило.

Я позвонила матери, чтобы поделиться с ней новостью.

— Сработало. Точно так, как ты и говорила.

— Хорошо, — сказала она довольно спокойным тоном. — Я так и знала. Я потом объясню тебе подробно, что нужно будет делать и говорить.

Только я положила трубку, как раздался стук в дверь, которая вела из квартиры в кабинет дантиста. Я открыла и увидела на пороге господина Скотта, сиявшего так, словно он слышал — через этажное перекрытие, — как я сказала «зуб прихватило», и устремился вверх по лестнице мне на помощь. Однако у него за плечом маячил коротко подстриженный молодой человек в дешевом темном костюме. Вид у него был весьма официальный.

— Привет, привет, Руфь Гилмартин, — сказал господин Скотт. — Ну и дела творятся! Вот этот молодой человек — он из полиции — хочет побеседовать с тобой. Ну, увидимся позже — может быть…

Я пригласила полицейского пройти в гостиную. Он присел в кресло и попросил разрешения снять пиджак, — на улице просто парило. А затем представился: детектив-констебль Фробишер. Фамилия мне понравилась, сама не знаю почему. Фробишер встал и осторожно положил пиджак на подлокотник кресла, а затем сел снова.

— К нам поступил запрос из лондонской полиции. Они интересуются местонахождением молодой особы по имени… Ильза Бунцль. — Он произнес имя и фамилию, тщательно выговаривая звуки. — Очевидно, что она звонила по этому номеру из Лондона. Это так?

Мое лицо ничего не выразило. Если они узнали, что Ильза звонила сюда, значит, чей-то телефон прослушивается.

— Нет, — сказала я. — Никакого звонка не было. Скажите еще раз, как ее зовут?

— Ильза Бунцль. — Он повторил ее фамилию по буквам.

— Вы понимаете, я занимаюсь с иностранными студентами. Так много людей. Приходят, уходят.

Детектив Фробишер записал: «Занимается с иностранными студентами», задал несколько вопросов («Не мог ли кто-нибудь из тех, кого я учу, знать эту девушку? Много ли немцев учится в ОИП?») и извинился за то, что занял мое время. Я проводила его, вспомнив о господине Скотте. Я не солгала — все, что я сказала полицейскому, было правдой.

Возвращаясь в комнату по коридору, я думала о том, куда подевался Йохен. И тут я услышала его голос — тихий, почти неслышимый, — шедший из гостиной. «Должно быть, он проник туда после того, как мы вышли», — подумала я и заглянула в комнату через щель. Малыш сидел на диване с книгой на коленях. Но не читал, а разговаривал сам с собой и делал руками движения, будто раскладывал воображаемую кучку фасоли или играл в невидимую настольную игру.

Я, конечно, тут же, ощутила всепоглощающий, почти невыносимый приступ любви к сыну, усилившийся тем, что я подглядывала за ним исподтишка, а он и не знал, что я его вижу, а потому никого не стеснялся. Йохен отложил книгу и пошел к окну, все еще бубня себе под нос, но теперь уже замечая все вокруг: и в комнате, и за окном. Что он делал? Что происходило у него в голове? Какой писатель сказал, что настоящая, самая содержательная часть человеческой жизни проходит под покровом секретности? Я понимала Йохена лучше любого другого живого существа на этой планете, и все же в каком-то смысле, в какой-то степени у этого бесхитростного ребенка уже начала развиваться та скрытность, присущая подросткам, юношам и взрослым, ведь непрозрачный занавес возникает даже между самыми близкими людьми. А если взять, к примеру, мою мать, подумала я с кривой усмешкой, так это был даже и не занавес, а толстое шерстяное одеяло. Небось она обо мне думает точно так же, решила я и громко кашлянула, прежде чем войти в гостиную.

— А кто это был? — спросил Йохен.

— Детектив.

— Детектив? А что ему было нужно?

— Он сказал, что разыскивает опасного грабителя банков, которого зовут Йохен Гилмартин, и спросил, не знаю ли я такого.

— Мамочка!

Он рассмеялся и несколько раз ткнул в меня пальцем — сынишка всегда делал так, когда ему действительно было весело или когда он сильно сердился. Однако мне было не до смеха.

Я вышла в коридор, взяла телефон и позвонила Бобби Йорку.

В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ Лукас Ромер позвонил Еве Делекторской ближе к середине ноября. Однажды утром она занималась в офисе «Трансокеанской прессы» разраставшимися словно снежный ком материалами, вызванными ее статьей о военно-морских учениях, — каждая газета в Южной Америке опубликовала этот материал в том или ином виде, — когда Ромер позвонил и предложил встретиться на лестнице у входа в музей «Метрополитен». Она доехала на метро до Восемьдесят шестой улицы, а потом прошла по Пятой авеню, перейдя на другую сторону от громадных жилых домов ближе к Центральному парку. Было холодно, и дул ветер, Ева натянула шляпку на уши и закутала шею шарфом. Осенние листья шуршали по тротуару (хотя здесь она научилась выражать это другими словами, по-американски), а продавцы каштанов уже стояли на перекрестках. Время от времени, пока Ева шла в сторону громадного здания музея, до нее доносился солено-сладкий запах дыма от их жаровен.

Ева увидела Ромера, ждавшего ее на ступенях; он был без шляпы и в длинном сером плаще, которого она раньше на нем не видела. Ева счастливо улыбнулась, снова вспомнив о двух днях на Лонг-Айленде, проведенных вместе. Быть в ноябре 1941 года в Нью-Йорке, встречаться со своим возлюбленным на ступенях музея «Метрополитен» казалось ей сейчас самым нормальным и обычным в мире явлением. Однако нельзя было забывать о суровой реальности: сегодня утром она прочитала в газетах, что немцы наступали на Москву. И на фоне этого их свидание с Ромером выглядело полным абсурдом и сюрреальностью. «Мы можем быть любовниками, — говорила Ева сама себе, — но мы к тому же еще и разведчики: поэтому все вокруг совершенно не такое, как нам кажется».

Ромер спустился по ступенькам ей навстречу. Ева разглядела его хмурое, серьезное лицо, и ей захотелось поцеловать его, ей захотелось немедленно отправиться в гостиницу на другой стороне улицы и весь день заниматься там любовью — но они даже не коснулись друг друга; они даже не пожали друг другу руки. Он обошел ее сбоку и показал на парк.

— Пойдем, прогуляемся.

— Как хорошо увидеться с тобой. Я скучаю.

Ромер посмотрел на нее так, будто хотел сказать: мы просто не можем разговаривать друг с другом подобным образом.

— Извини, — спохватилась Ева. — Прохладно, не так ли? — И быстро обогнала его у входа в парк.

Ромер ускорил шаг и догнал ее. Какое-то время они молча шли рядом по тропинке. Он первым прервал молчание, спросив:

— Не хочешь погреться немного под зимним солнцем?

Они нашли скамейку, смотревшую на небольшую лощину и какие-то камни. Мальчик бросал палку собаке, но та отказывалась бежать за нею. Поэтому мальчик шел за палкой сам, нес ее к собаке и бросал снова.

— Под зимним солнцем?

— Это просто курьерская поездка по заданию Британского центра координации, — пояснил Ромер. — В Нью-Мексико.

— Если все так просто, то почему они сами не сделают это?

— После «бразильской» карты они хотят выглядеть крайне «кошерными». Их слегка беспокоит, что ФБР наблюдает за ними. Поэтому они спросили меня, не мог бы кто-нибудь из «Трансокеанской прессы» выполнить это задание. Я подумал о тебе. Но если ты не хочешь, то вполне можешь отказаться. В этом случае я попрошу Морриса.

Но Еве очень захотелось поехать. И она знала, что Ромер знал, что ей захочется.